– Лиза, неужели это Егор писал? Ты не перепутала ничего?
– Н-ну, чернявый такой, сероглазый, высокий… Да он сам выпытывал, что да как и почему тебя нет. Я сама ему бумажку дала и карандаш написать записку.
– Лиза, он же почти не умеет писать! – почти выкрикнула Машенька. – Ни точек, ни запятых. А как он слово «сегодня» изобразил?
Глушкова перечитала послание.
– Глупая ты, Машка. Подумаешь, писать не умеет. Прочесть-то можно, а что ошибок наделал, так ведь не со зла. Я когда с мужем своим только познакомилась, думала, вроде всем удался, только пахнет от него плохо. А потом оказалось, у него подштанников нет…
– Лиза, какие подштанники, о чем ты говоришь?
– О том, что сшила я ему эти подштанники, и все наладилось, делов-то. А ты своему Егору просто объясни, что в конце предложения ставится точка.
– Да? Так просто? И тоже все наладится, по-твоему? – Машенька засмеялась в голос и быстро прошла в свой абонементный отдел, только чтобы не расплакаться прилюдно.
В конце предложения ставится точка. Что же он, этих точек в книжках не видел, когда читал? Или не заметил у Достоевского? А зачем еще врал про свою питерскую бабку, которой якобы помереть спокойно не дали? Шпана детдомовская, гопник необразованный! И как только она не сумела вовремя его раскусить, ведь можно было понять по тому, как ловко Егор всякий раз увиливал от ответа, когда она пыталась обсудить с ним прочитанное, – можно было догадаться, что книжки он даже не раскрывал: «Егор, а как тебе фигура Ивана Карамазова?» – «Да один черт!» – «Ты разговор Ивана с чертом имеешь в виду? Сильная сцена». – «Сильная, вот-вот. Меня аж до костей пробрало…» Нет, на что Марк Борисович человек проницательный, но даже ему в голову не пришло, что в корешке толстого тома «Головоногих моллюсков» очень здорово помещаются тонкие сверлышки! И кто догадается, что вот шагает себе по улице молодой человек с солидной книжкой под мышкой, прилично одетый, видать, образованный… Кто его остановит? А ведь на самом деле он в скобяную лавку направляется, сверлышки из корешка вытряхивать и лавочнику по сходной цене сбывать. А с завода-то как удобно в книге сверлышки выносить! Русскую классику на проходной ни в чем не заподозрят из одного уважения. А если в Маркса с Энгельсом сверлышки спрятать, так и вообще красота. Маркса кто проверять осмелится? Аполитично это. А может, когда и она сама, Машенька Мещерская, с завода сверлышки выносила в корешках тех самых книжек, которые Егор возвращал? Они в диаметре один миллиметр, очень хорошо за прошивку корешка цепляются. Никто ведь не смотрел, что там у нее в сумке. А Егор тем же вечером в библиотеке по полкам шарил, добычу свою искал. Хотя существовал определенный риск: книгу мог взять кто-то другой… Машенька осеклась, потому что сама уже мыслила как контрабандистка, а это было далеко не по-комсомольски. Нельзя было даже так мыслить… Слезы высохли, едва пробившись. Машенька подошла к полкам, достала несколько томов, которые некогда брал у нее Егор, – у всех на корешках наблюдались заломы, как будто их кто-то терзал. А если заглянуть внутрь корешка, в самое книжкино нутро, там было и вовсе некрасиво – нитки торчали, обрывки проклейки. Машенька задумалась, не кажется ли ей все это. Может быть, химеры рождены чисто ее подозрением? Машенька просмотрела корешки некоторых других книг в дерматиновых переплетах, но они не пользовались спросом и были как новенькие. Вечером, отправляясь домой, она вообще уже ничего не понимала и не могла знать, как ей дожить до завтра.
Фонарь раскачивался на проволоке, натянутой между домами, где-то в самом конце улицы Пушкинской. На остальном пространстве царила полумгла, подсвеченная огромной жуткой луной, похожей на исполинское волчье око. Кто-то одним глазом подглядывал за людьми в подзорную трубу, кто-то большой и страшный, сущий на небесах. И Машеньке, пока она шла вниз по Пушкинской, по направлению к неверному фонарю, маячившему впереди, казалось, что она все торопится скрыться, убежать от этого желтого глаза, исполненного злорадства. Но что же такого плохого она совершила, кроме как подумала плохо о человеке, которого любила еще вчера, да и теперь любила и еще могла бы простить… Простить – но за что? За то, что пишет с ошибками? А ведь, как ни крути, записка была единственным фактом в цепи ее подозрений. Все остальное – про сверлышки внутри томов и воровство общенародной собственности она сама придумала после этого разговора с читателем Винокуром, который, несмотря на множество прочитанных книг, оставался человеком малообразованным, потому что читал все подряд. Бессистемно, да, как говорит Марк Борисович. Винокур читает бессистемно! – Машенька принялась повторять эту фразу в такт своим торопливым шагам. – Винокур читает бессистемно!
Было ветрено, мела поземка. Машенька куталась в клетчатый платок, и путь домой казался ей бесконечным, он будто извивался во вселенской круговерти, подчиняясь пурге. На перекрестке, там, где переулок круто брал в горку, отделяясь от Пушкинской, она неожиданно почти уткнулась носом в серое пальто, вынырнувшее из темноты, и, испугавшись, отпрянула.
– Не боись, это я. – Егор схватил ее в охапку, и Машенька отчего-то очень испугалась. То есть она именно Егора испугалась. От него пахло водкой. – Что ты бьешься, как рыбка? Я тут тебя поджидал.
Голос у него был спокойный, и, переведя дух, Машенька совладала со своим невнятным страхом. Почему же он не зашел в библиотеку, а ждал сегодня в темном переулке, как… вор?
– Егор, я все знаю про тебя, – она не хотела притворяться, будто пребывает в счастливом неведении и будто бы ничего особенного не случилось. – Мне еще в четверг Винокур рассказал…
– Что? – Егор напрягся.
– Что ты в Питере в банде малолеток обретался, в Воронцовском дворце.
– Ну-у… да. И что? С тех пор много воды утекло.
– А зачем ты мне врал?
– Не врал, во-первых, просто не до конца открылся. Опасался, должно быть.
– Чего опасался?
– Что ты с питерской шпаной гулять не станешь. Ты ж у нас барышня тонкая, на книжках воспитанная…
– На книжках, вот именно. А ты хоть открывал эти книжки, которые я тебе на завод носила?
– Открывать-то открывал, – Егор невесело хмыкнул. – Давай пройдемся немного, холодно стоять-то.
– Поздно уже, тетя Галя ждет.
– Только до «Триумфа» и обратно. Надо поговорить. Ты обычно все сама говоришь, а вот теперь меня послушай. Пошли!
За пургой едва проступали силуэты редких прохожих, и хотя до «Триумфа» был всего один квартал, усаженный черными домами с нахлобученными шапками снега, путь вновь показался ей извилистым, путаным, будто искривилось само пространство…
Егор меж тем рассказывал столь же путано, долго, что отец его не вернулся с войны, а мать умерла от голода в Петрограде в девятнадцатом году. Сам-то он выжил только потому, что пристрастился воровать на вокзале и где попало. Возле Гостиного двора обитали, ну да, Воронцовский – это напротив. Пару раз в драке кого-то прирезали, было. Ну так бандитов же порешили, а в Петрограде бандиты что творили? Они зазевавшихся студентов на колбасу пускали, честное слово, не вру, вот времечко было: с утра разговаривал с человеком, а вечером он жмурик, ей-бо… С тех пор без ножичка на улицу не хожу.
– И сейчас ножичек при себе? – ехидно спросила Машенька.
– А то! Правда, более для острастки. Бандита таким не порешишь.
– Сейчас на бандитов милиция есть.
– А-а, – Егор отмахнулся. – Милицию мы не любим, как и она нас.
Они почти добрались до «Триумфа», осталось только пересечь площадь, обочины которой заросли сугробами в целую сажень, и было довольно глупо пробираться сквозь эти сугробы, чтобы именно дойти до кинотеатра, но Машенька почему-то послушно последовала за Егором, возможно, привыкнув ему подчиняться, а может быть, втайне опасаясь потерять навсегда. Да, именно, она боялась, что вот сейчас он скроется за сугробом, а она так и останется стоять на обочине, не в силах совершить решительный шаг. Поспешая за Егором, который шагал вперед, будто имея некую определенную цель, Машенька думала, а как бы поступил на ее месте товарищ Ленин? Фу, глупости какие! Товарищ Ленин никак не мог оказаться в такой ситуации, потому что был умный. А она глупая. Хорошо, но как бы товарищ Ленин посоветовал ей поступить? Машенька обратилась к Владимиру Ильичу про себя с конкретным вопросом, и тут же товарищ Ленин, который обладал способностью вселяться в кого угодно, ответил у нее в голове: Машенька, если ты полюбила человека, который на протяжении многих дней был тебе верным другом, если ты носишь от него ребенка… тогда какого лешего ты в тонкие материи ударилась, дура? Подумаешь, писать человек не умеет, так мы с тобой у него безграмотность ликвидируем в два счета, вжик-вжик, он и опомниться не успеет. Они уже миновали «Триумф» и завернули во двор, где не было ветра: с тыла двор прикрывала кочегарка.
