3
Грегор Градник был изумлен. Ему никогда не приходило в голову связать поэзию с миазмами желчи. Он не отрывал глаз от экрана компьютера, по которому бежали имена, сравнения, цитаты, авторы и названия книг. Блауманн завораживал его даже больше, чем американские воскресные проповедники. Профессор, исправляющий студентам запятые, направляющий их к рефлексии повседневности, к самовыражению, к исповедальности, каждую ночь просиживает за компьютером, поглощенный своей грандиозной, космической, своей блауманнской темой. Днем он занимается бегом трусцой, а ночью пишет великую книгу алхимика, которая объяснит меланхолию in substancia [4].
Благодаря своему компьютеру — а у Блауманна он был подключен к базам данных английских университетов — профессор обнаружил, что в Англии в семнадцатом веке жил человек, умудрившийся на Страстной неделе исповедоваться и причащаться дома, ибо он страшился желчных миазмов, выдыхаемых кучей унылых кающихся прихожан в закрытом помещении церкви.
Миазмы! Фреда Блауманна охватил жар первопроходца. Миазмы! А не это:
Ali ту griefs to this are jolly
Naught so sad as melancholy.
Все беды кажутся забавой перед ней —
Горчайшей меланхолией моей [5]
Создавая книгу, он не будет ограничиваться меланхолией как болезнью только елизаветинской эпохи, нет, он займется ею всесторонне, со всем историческим контекстом. От Константина Африканского, — тут профессор щелкнул по клавише и на экране замигал год: 1087, до Роберта Бёртона, другая клавиша, и снова дата: 1621. И дальше, до Фреда Блауманна.
«Вы можете себе представить? — воскликнул он. — Шесть веков меланхолии. И даже больше».
Глава пятая
ОДИНОКОЕ ДРЕБЕЗЖАНИЕ ТРАМВАЯ
1
На другой стороне улицы, на втором этаже, у окна стоят мужчина в майке и женщина со светлыми спутанными волосами, свисающими вниз. Она разворачивает из бумаги мясо и сует ему под нос — понюхай. Мужчина ее отталкивает, женщина опять приближается. Наконец, он нюхает. Оба заливаются громким смехом, Стелла и Ковальский.
Соседнее питейное заведение подобно многим другим во Французском квартале. Нечто среднее между английским пабом и южной неразборчивостью, клубной чопорностью и потной расслабленностью. И еще с чем-то, неуловимо особенным. Люди здесь особенные, как и во всех других заведениях Квартала.
У входа в бар «Ригби» каждый вечер большеголовый пес лежа грызет кубики льда. Бар «Ригби» не для художественных натур и меланхоликов. Они сюда ни ногой. Здесь татуировки на руках и язык, на котором они не говорят. Художественные натуры и меланхолики, создатели сбалансированного чеснока и бестселлеров о велосипеде выстаивают на вечеринках, держа в руках бокалы, поглощают бобы с рисом, и vice versa, и дискутируют об алиенации. Иногда в «Ригби» играет Иисус. Иисус — чернокожий, иногда он играет на губной гармонике. Когда играет, что случается довольно редко, то все его слушают. Потому что Иисус играет божественно. В «Ригби» то и дело раздается громкий смех официантки Дебби, которая носит зеленые подтяжки. Она носит зеленые подтяжки, чтобы привлечь внимание к тому, что находится между ними. За барной стойкой сидят Боб и Мартин. Боб сильный и хитрый, Боб здесь правит, Мартин старый и мудрый, Мартин здесь философствует. Гамбо размышляет, Иисус играет, Лиана, красивая блондинка, ждет туристов из Техаса. Боб — сутенер, Мартин — бывший актер, Лиана — девушка легкого поведения, Гамбо — художник-фотограф. Бар «Ригби» работает круглосуточно. Пес Мартина иногда всхрапывает, тут все смеются.
Гамбо не знает, что такое меланхолия, не знает этого и официантка Дебби. Мартин, может и знал бы, но слышать о ней не хочет, Боб слишком ушлый, чтобы озадачиваться этим вопросом. В «Ригби» никто не знает, что такое меланхолия, весь квартал бежит от нее, как черт от ладана. Вот, может, Иисус ее чувствует, когда играет. И еще пес Мартина, который всю ночь лежит в дверях бара, время от времени поднимая тяжелую обломовскую голову. Когда Мартин бросает ему кубик льда, пес оживляется. Жмурится и тут же его разгрызает. Если бы Гамбо узнал об исследованиях профессора Блауманна, он тотчас бы углубился в меланхолические проблемы.
«Вы видели того придурка, который застрелился?» — спрашивает Боб, на руке него вытатуирован орел.
«Придурок — он и есть придурок. Что ты ему скажешь?», — говорит Лиана.
«Если уж он в это ввязался, — замечает Гамбо, — то сначала бы учредил фирму для самоубийц. И смотался бы в Дельфы».
«Гамбо — мыслитель, — со смехом произносит Дебби. — А я даже ставку сделала — двадцатку. Знала, что так и будет».
Мартин молча бросает своему псу кубик льда. Грегор Градник сидит в углу за круглым столиком. Там сидят туристы. Завсегдатаи «Ригби» сидят на барных стульях. Входят, пошатываясь, два джентльмена в галстуках. Боб и Лиана переглядываются, Лиана улыбается, Боб кивает.
Почему-то они напоминают Грегору тараканов.
В задней комнате играют в покер. Когда на улице появляется полицейский, Боб свистит, и игроки прячут карты. Словно у полицейского других дел нет, и вообще он может прийти в штатском. Но карты все равно убирают. По привычке. Среди игроков сидит и Митч. Грегор часто слышит Бланш, ее смех… она все еще должна быть где-то рядом.
2
Таракан у него был только один, но такой, которым можно было гордиться. Возможно, он обосновался здесь раньше, возможно, его принесло ураганом и дождем, как самого Градника. То есть, проник в квартиру вместе с ним. Ураган задел город своим хвостом и накрыл ливнем. Потом еще поморосило, воздух стал густым и влажным, люди сквозь него едва передвигались. Резко потеплело, хотя был только конец февраля. Все заговорили о тараканах. По мере приближения Марди Гра с его парадами, Новый Орлеан начинает кишеть тараканами. Когда-то они предвещали чуму и желтую лихорадку, теперь — безумие карнавала. Таракан, это презираемое на родине Градника существо, здесь пользовался огромным уважением. Даже в сине-голубой профессорской столовой о нем было позволено говорить. Куда пробрался и как пытались от него избавиться, и где он потом опять появился.
Таракан Градника был красивым, упитанным и шустрым. Сразу после вселения Грегор хотел его убить. В руках уже была вилка, которая пригвоздила бы отвратительную спинку к полу. Потом он вспомнил, что уже видел эту сцену, видел, как в таракана запускали яблоком, и как оно расплющилось о панцирный покров и там застряло. И всякое желание убивать пропало. Но именно тогда его таракан получил имя: Грегор Замза. В память о дне, когда ему даровали жизнь. Или в память об урагане, во время которого они оба заселились на Сент-Филипп-стрит, 18. Сейчас он обнаружил его на полу, в другой раз на полке или высоко на стене. Таракан никогда не переступал порога кухни. С дикой скоростью убегал от электрического света в свою щель. Плоскотелые представители отряда прямокрылых бегут от света. Питаются остатками хлеба, мукой, зерном и всем остальным. Этот был не каштаново-коричневым, как написано в учебнике. Он был черным. Он был особенным тараканом, настоящим луизианцем. Его предки жили в болотах в согласии с людьми, там поселившимися. Ползали по пустым панцирям ракообразных, кучами возвышавшимися вокруг постелей.
