— Вы знаете президента Джона Кеннеди? — спросил он прикуривая новую сигарету от наполовину выкуренной предыдущей.
Я ответил, что о Кеннеди конечно же слышал.
— Помните, что он сказал об Америке? Нам бы очень хотелось применять это правило на своем предприятии. Сделайте это — и у вас все будет в порядке.
Я ждал дальнейших разъяснений. Заметив мое замешательство, он засмеялся и процитировал мне дословно (ну, или почти дословно), что сказал Кеннеди:
— «Не думайте о том, что компания сможет сделать для вас, думайте о том, что вы можете сделать для компании».
Мне это не очень понравилось, но я на всякий случай кивнул — дескать, само собой разумеется.
— И кстати, вы пьете?
Следующее, что я помню: мы сидим в баре на шестом или седьмом этаже здания рядом со станцией подземки в Адзабу. Девушка в длинном бархатном платье негромко играет на пианино в узкой комнате, где, кроме нас, больше никого нет. Хотя всего лишь четыре часа дня, это вовсе не удивительно. Дэвид Найвен с гордостью демонстрирует мне персональную бутылку виски, которую вынули из застекленного ящика над баром и содержание которой он, несомненно, готов разделить со мной.
— «Джонни Уокер» черный, — настоятельно рекомендует он. — Всегда пейте только «блэк»!
Когда я начал расспрашивать его, что это за программа, о чем она будет рассказывать, кто ее будет вести и что потребуется от меня как сценариста, он внезапно стал странно уклончивым. «Скоро вы все узнаете», — только и ответил он, и мама-сан за барной стойкой уверенным жестом подняла бутылку, чтобы заново наполнить наши стаканы. Когда за окнами начало смеркаться, в комнату зашли несколько мужчин в темных костюмах. По их поклонам я понял, что они были коллегами Найвена. Не обращая внимания на меня, они спросили, кто я такой. Лишь когда Найвен представил им меня как нового автора, они смирились с моим присутствием и отползли в другой конец бара.
Найвен между тем напивался все больше и, несмотря на мои протесты, следил за тем, чтобы я не отставал от него. Ни слова о программе. Вместо этого он долго распространялся о себе, все ближе придвигая ко мне голову. Его считали «жутко политическим» студентом в Васэде, признался он.
— Ну, вы же понимаете, тысяча девятьсот шестидесятый… и все такое, а мы такие молодые и невинные…
Я сказал, что отлично его понимаю. Он был честолюбив и хотел снимать серьезное кино. Глубокие художественные фильмы, как этот француз…
Я постарался быть полезным. Жан-Люк Годар?
— Да-да, он самый. Но, вы же понимаете, в Японии нет такой возможности. Скоро вы сами это увидите. Все мы начинаем с прекрасных идеалов. А потом вырастаем — и понимаем, из чего сделан этот мир. Вот и для вас скоро все станет ясно. Но перед этим послушайтесь моего совета: повеселитесь хорошенько!
Когда же он перешел к слезливой истории о своем недавнем разводе, я лишь кивал, дабы показать, что я все еще с ним, но думал о совсем других вещах, которые находились очень далеко от этого ужасного бара.
Когда в третьем часу ночи я оставил его, он лежал в полном ступоре щекою на стойке, временами вздрагивая и бормоча «Мама» стоявшей за стойкой барменше. Я вышел на улицу подавленным. Шел дождь, от асфальта поднимался пар, и это странным образом напомнило мне о Горе страха. Идея работать на этого бездаря после горячих денечков с Бан-тяном была слишком ужасной, чтобы я мог о ней размышлять.
Оказалось, однако, что я недооценил его. Через неделю после нашей пьянки меня наконец-то представили ведущему программы. Найвен устроил ланч в одном из чопорных французских ресторанчиков на задворках Адзабу. В назначенное время в заведение вошла невысокая стройная женщина в желтой мини-юбке и темных очках. Ее волосы были уложены в высокую прическу, подобно роскошной меховой шапке. Она села за стол. Найвен объяснил, зачем здесь я. Она сняла очки и остановила на мне внимательный взгляд. У нее были самые удивительные глаза, которые я когда-либо видел у женщин: громадные и блестящие, скорее тайские или индонезийские, чем японские. Такие нездешние, что я даже подумал, не обошлось ли здесь без пластической хирургии.
— Познакомьтесь с Ямагути-сан, — сказал Дэвид Найвен, радостно улыбаясь и всем своим видом напоминая фокусника, который только что вытащил из котелка симпатичного живого кролика.
Изучив меня самым внимательным образом, женщина повернулась к продюсеру и сообщила, как она взволнована этим шоу.
— Вы знаете, — заговорила она, переполненная эмоциями, — я всегда хотела стать журналистом… когда была еще маленькой девочкой в Китае. Мне всю жизнь хотелось показать людям настоящий мир — какой он на самом деле и что в нем происходит. — Она вздохнула. — Но… вмешалось кино. Я никогда не хотела стать актрисой. Мне это навязали против моей воли. — Она вдруг радостно заулыбалась. — Но сейчас-то я решила наконец стать тем, кем мечтала: настоящим журналистом. А вы — журналист?
Вопрос обращался ко мне. Нет, сказал я, к сожалению, нет. Я снимаю фильмы.
— О!.. — Она была разочарована.
Найвен быстро объяснил, что я буду отвечать за формирование программ, написание сценариев, увязывать все друг с другом. А она будет репортером.
— Да! — воскликнула она в новом приступе энтузиазма. — Я буду репортером. Это очень важно. А вы позаботитесь об остальном.
Я спросил, о чем именно мы будем рассказывать. Найвен взглянул на Ямагути-сан, которая достала из белой кожаной сумочки изящный черный блокнот и пристроила его рядом с тарелкой так, словно собиралась записывать нашу беседу.
Найвен сказал:
— Программа, которая будет выходить в пятницу днем, нацелена на интеллигентных домохозяек, которые хотят, чтобы их информировали о важных событиях, происходящих в мире.
Да, подтвердила Ямагути-сан, именно так. Домохозяйки — прекрасная аудитория, поскольку именно они являются единственной надеждой человечества.
— Понимаете, Сато-сан, — объяснила она, — мужчины склонны к жестокости и разрушению. Они готовы воевать вечно. А женщины другие, вы с этим не согласны, Сато-сан? Женщины должны защищать своих детей. Вот почему женщины — наша единственная надежда. Я в этом абсолютно уверена. Только женщины могут остановить мужчин от полного разрушения нашей прекрасной планеты. Наша первая программа будет о войне во Вьетнаме.
Дэвид Найвен кивнул.
— Я не мог сказать вам об этом раньше, — произнес он опять же с видом профессионального фокусника. — Мы должны были держать это в тайне. Но теперь я уже могу раскрыть название нашего первого шоу: «Странный мир: Ёсико Ямагути ведет репортаж с линии фронта».
Сайгон я возненавидел с первого взгляда. Был май, но я чувствовал, себя так, будто меня укутали теплым и влажным одеялом. При каждом выходе из отеля ко мне постоянно бросались китайцы с золотыми зубами, предлагая купить у них поддельный антиквариат, местные деньги или девочек. Еда на вкус была похожа на мыло, и повсюду были янки, относившиеся к городу как к персональному борделю: громадные парни с красными мордами боровов обнимали своими жирными розовыми ручищами одну, двух, а то и сразу трех девиц, гикая и вопя друг на друга, как абсолютные дикари. В памяти всплыли самые неприятные воспоминания о моем родном городке. Но теперь я был взрослым. И больше не восхищался этими варварами — ни явно, ни даже украдкой. Я видел их такими, какие они на самом деле, и ненавидел за насилие над этой маленькой азиатской страной, за то, что они развращают ее народ своей бессмысленной жадностью. Чем быстрее Вьетконг захватит этот город и выбросит отсюда иностранных империалистов, тем лучше.
Я попытался донести это до Ямагути-сан, но она попросила меня не быть «чересчур политическим».
— Программа должна устраивать телевидение. Забудь всю эту теоретическую дребедень, — сказала она. — Мы должны научиться делать так, чтобы вьетнамцы могли передавать свои чувства прямо в сердца наших слушателей.
Это было очень характерно для нее. Хотя мое первое впечатление от Ямагути-сан было как у глупца, не оценившего глубины ее личности, уже очень скоро я начал относиться к ней с большим уважением. Во время полета из Токио в Бангкок она рассказывала, что испытала во время войны. Мы, японцы должны учиться у своего прошлого, сказала она, должны быть на стороне азиатов, простых людей, против иностранных агрессоров. Было совершенно ясно, что ее сердце находится в правильном месте, даже несмотря на то, что в политике она оставалась очень наивной. В ней обнаружилась такая чистота, какой я никак не ожидал. Все, чего ей не хватало, — лишь немного образования.
Как и следовало ожидать, репортером она оказалась старательным и расхаживала повсюду в голубом костюме-сафари. Первым в списке «гаваней для захода» у нее значился Клуб иностранных корреспондентов, где она интервьюировала японских журналистов. С политикой или без, но я чувствовал, что нам жизненно важно сделать несколько кадров на передовой и взять интервью у настоящего вьетконговца. Она согласилась. Посольство Японии в лице нервного коротышки Танаки информировало нас о том, что оставлять Сайгон слишком опасно. Особенно ночью, предупредил он нас, когда Вьетконг устанавливает свой контроль над деревнями и никто не знает, что может произойти. Нескольких японских репортеров уже подстрелили, и правительство Японии не может поручиться за вашу безопасность. Я подумал, что все это чепуха. Да и Ямагути-сан, благослови бог ее храброе сердце, тоже не приняла бы «нет» в качестве ответа. Нам нужно поговорить с простыми вьетнамцами, настаивала она, чтобы выяснить, как они относятся к войне.
