Пэм достал платок и вытер вспотевший лоб. Теперь он говорил почти шепотом.
— Но при том, что есть, мы должны переделать Тебя, Господи. Если мы должны переделать себя, то мы должны переделать и Тебя. Нам нужно место, на котором мы могли бы твердо стоять. Точка опоры. Мы слабы, мы малы, мы шатаемся под тяжестью нашей цивилизации… Мы любим друг друга только за воздаяние, за выгодные браки, мы любим детей, пока держим их на руках, но это лишь смутное ощущение, текучее и изменчивое, которое лишь оправдывает наше сознание и удерживает от ухода в небытие. Этого недостаточно, явно недостаточно. Нам нужна точка опоры.
Я прошу Тебя о надежде, что труд наших душ найдет свое разрешение в Тебе, Господи, да будет благословенно Имя Твое. Ради всех нас, живущих на этой маленькой Твоей планете, я прошу Тебя об этом. Аминь.
Пэм вернул микрофон руководителю оркестра. Сара встала со своего места, подошла к нему, обхватила его за шею и поцеловала, потом, опершись спиной на руку Пэма, которой он обнимал ее, она отклонилась назад и откинула с его лба прядь волос.
* * *
В одной из галерей нижнего Бродвея художник выставил свою работу — модель железной дороги, по которой бесконечными кругами курсирует поезд, паровоз которого выполнен в форме средневекового рыцарского шлема с опущенным забралом. Безликая железная маска без устали кружит игрушечный поезд. Беда только в одном — поезд то и дело сходит с рельсов и красивая молодая женщина каждый раз опускается на колени, шлепая при этом туфельками на высоком каблуке и выставляя на всеобщее обозрение соблазнительный, туго обтянутый узкой юбкой зад. Я стараюсь понять, не является ли этот трюк частью замысла мастера. Надеюсь, что так.
Некоторые художники иногда вытворяют удивительно легкомысленные и шокирующе милые вещи на фоне обыденной серости искусства нашего времени. Мне нравится один парень, который ездит по миру и пакует все, что попадается ему под руку. Вот, например, рейхстаг, завернутый как доставленный с почты пакет… или швейцарский парк с аллеями деревьев, завернутых в полиэстер… или Новый мост, окутанный шафрановым шелком, напоминающим блестящую маскировочную сетку, сквозь которую просвечивают все детали конструкции… Он исколесил побережье Калифорнии, уставленное пляжными зонтиками, и приехал наконец в Нью-Йорк, где хочет навестить Центральный парк и украсить его рядами стальных ворот с развевающимися нейлоновыми вымпелами, выкрашенными золотой краской. Пусть он приезжает, господин мэр. Пусть он приезжает, господа уполномоченные. Мне нравятся сама идея искусства вне рамок, искусство мирового масштаба, стремящееся обнять всю планету целиком. Мне нравятся извращенные отношения таких проектов с традицией — это годы расчетливого планирования, огромные затраты… а потом получается немыслимый результат-каприз, резко измененное и свежеизуродованное общественное место. Мне нравится дерзновение такого эфемерного преображения городов и ландшафтов.
Еще один бродячий художник проехал по всем городам Европы, демонстрируя фотографии призраков: снимки умерших людей, спроецированные на те дома, где они когда-то жили, или нате тротуары, по которым они когда-то ходили. Вот подъезд на берлинской улице. На пороге стоит еврей-талмудист со своими книгами, на другой фотографии семья перед депортацией позирует на фоне своего, теперь уже бывшего, дома; вот отражения в оконных стеклах марширующих по Амстердаму немецких солдат… Эти призраки появлялись по ночам на улицах, сквозь них проезжали машины, потрясенные пешеходы старались как можно быстрее проскочить мимо этих привидений, ибо прошлое встретилось с настоящим, сжав пространство и время в одну точку.
Пригласите этого художника в Нью-Йорк, пусть он напугает нас! Выведите искусство из кабинетов на улицы, верните художников, которые обливали себя краской и становились в рамы, пусть художник, который любил завертываться в холщовые мешки и ложиться на проезжей части, завертывается в свои холщовые мешки и ложится на проезжей части… И где Джон Кейдж? Он так нужен нам сейчас или он до сих пор здесь, со своей не подтвержденной авторскими правами музыкой звуков мира, со всем ревом моторов, пением птиц, стуком сердец… и с каждым мигом молчания, высшей точки искусства его молчания?
Я призываю кабаре заговорить на всех языках, чтобы превратить в гигантскую симфонию все песни Ирвинга Берлина… и пусть Дисней сделает умопомрачительную анимацию «Философского трактата» Витгенштейна. Нам нужно все это, я думаю, что это должно произойти, нам надо, чтобы это произошло здесь, в нашем городе.
* * *
В каждом городе есть музей, парк, церковь со шпилем, система школьного образования и футбольная команда. В каждом городе есть банк. В каждом городе есть суд и тюрьма. В каждом городе есть больница. В больших городах все это имеется во множестве. Большие города пересекаются в разных направлениях шоссейными дорогами. По городам текут реки, над которыми перекинуты мосты и под которыми проложены туннели. Кроме того, в больших городах есть метро, надземные железные дороги и трамваи, небоскребы в центральной части, драматические и оперные театры, престижные, менее престижные и совсем непрестижные кварталы. В городах есть отдельные районы торговых складов, фабрик и товарных станций. Есть аэропорты, электростанции, водопровод, канализация и мусоросжигающие заводы. В городах есть трущобы. Есть системы невидимых коммуникаций — радиостанции, телевизионные станции, сотовая телефонная связь — для обеспечения нужд населения и бизнеса.
Потребовалось время, дерзкая мудрость и анархическая алчность наших предков, чтобы создать современный город со всеми его консолидирующими институтами. Это великое коммунальное чудо появляется в результате накопленного за всю его историю творческого потенциала. Если вы на самолете подлетаете к городу ночью, то он предстает перед вами как чудо ювелирного искусства, он кажется гигантским лайнером, плывущим в океане тьмы. Он хитроумен, закончен, сложен и красив настолько, что захватывает дух.
Он блестит и сверкает, как блестят и сверкают все хрупкие вещи. Вы задаете себе вопрос, что общего имеет Бог с этим великолепием и насколько пышность и горделивая красота современного города, сотворенные противоречивыми устремлениями многих поколений, вдохновлены Богом. Ибо это город незаметного Бога, временами проявляющегося Бога, Бога исторического.
Фильм начинается так: В городе рождается все больше и больше людей. Со всего мира сюда стекаются несчастные и угнетенные. В какой-то момент чаша переполняется. Экономика города начинает давать сбои. Она не может обеспечить работой, одеждой и жилищем толпы, заполнившие улицы города. Постепенно сгущается смог, наступающее глобальное потепление несет с собой невыносимую жару, засухи, ураганы и невиданные снегопады, рушатся общественные институты, нарушается нормальная повседневная жизнь. Город начинает терять форму, его пригороды расширяются, классовые особенности кварталов становятся неразличимыми. Нарастает волна преступлений против собственности. Поставки продовольствия нерегулярны. Все чаще и чаще отключается электричество. Вода становится непригодной для питья, а полицейские своим вооружением все больше и больше становятся похожими на солдат. Инфляция превращает деньги в бесполезные бумажки. Восставшие пророки в церковных одеждах возвещают приход зла, говорят о неверии и богохульстве. Они возвещают, что гнев Божий пал на пораженный гордыней город, на град земной. Они призывают благочестивых разрушить город. И незаметный Бог, скрытый до поры, снова ожил и восстал во гневе.
Появляются государственные мужи, которые уверены, что город может справиться с любыми политическими абстракциями, которые ему угрожают. Появляются странные болезни, против которых у врачей нет лекарств. Закрываются школы, в них разворачивают военные штабы. Разражаются эпидемии, больничные коридоры превращаются в морги, избранные народом лидеры вводят военное положение, всюду войска, бидонвили, построенные на окраинах, сметены пулеметным огнем. Когда проникнутые идеей Божественной справедливости толпы бедняков бросаются на город, их безжалостно уничтожают. Военные совершают переворот, те лидеры, которые призвали их, отправлены в тюрьмы, правящая хунта закрывает телевизионные и радиовещательные станции, объявляет незаконным хранение и использование домашних компьютеров, а вокруг богатых кварталов возводятся высокие стены со сторожевыми башнями.
Общим местом в политике становится точка зрения, которая не оспаривается даже уцелевшими демократами, и согласно которой только тоталитарный режим, принудительная стерилизация, поощрение рождаемости исключительно в семьях с хорошей наследственностью и строгий рациональный отбор могут обеспечить будущее цивилизации.
