– Экспедиция? – запоздало откликнулся он.
Жена уже отвернулась, обратившись к обрюзгшей даме, затянутой в платье из желтой тафты. Дама совсем недавно организовала у себя в Милуоки клуб глубокого дыхания, и для полного счастья ей не хватало лишь одного: присоединиться к здешней группе под руководством Элеоноры. Юбки зашуршали вдвое громче, дамы удалились. Уилл уставился на Линнимана и обреченно попытался выдавить из себя улыбку.
Линниман окинул его медицинским оком.
– Понравилась новая диета? – спросил он. – Привыкаете помаленьку?
– Вы имеете в виду – к еде? – отозвался Уилл. – Да. Разумеется. Ее ведь в последнее время признали полезной для человеческого существования, даже необходимой, не правда ли? Разве ваши неустанные исследования и эксперименты давали иной результат?
Линниман на подначки не поддавался. Улыбнулся молча, кивнул, лицо спокойное, а что на уме? Внезапно Уиллу страшно захотелось врезать как следует кулаком в физиологическое брюхо доктора, чтоб тот скорчился от боли на полу, но он переборол искушение.
– О какой это экспедиции говорила Элеонора?
– Ах да, – Линниман, отвлекшийся было на другого пациента, вновь повернулся к собеседнику. – Я занимаюсь френологическими исследованиями. Нам уже столько известно о черепе современного человека, а о черепе древних людей – почти ничего. Мы только что обнаружили индейское поселение, судя по всем признакам – древнее, чем потаватоми. Это в районе Спрингфилда, к западу от города. Профессор Гундерсон лечится у нас от тяжелой автоинтоксикации. Но вообще-то он археолог. Он и нашел это поселение и предложил мне воспользоваться случаем собрать несколько черепов.
– При чем тут Элеонора?
Линниман посмотрел пациенту прямо к глаза.
– Мне жаль об этом говорить, но она скучает. Сами понимаете, долгие зимние месяцы и так далее… Мне удалось привлечь ее к моей работе, или, скорее, к моему хобби. Главная моя работа, конечно же, медицина.
– Конечно, – подтвердил Уилл.
– Мы хотим определить интеллектуальные способности и эмоциональные склонности древних индейцев. Просто любопытства ради. Черепа сохранятся в моей коллекции. Элеоноре это полезно. Свежий воздух, солнце.
– Наверное, ей придется копать?
– О нет, нет, – Линниман позволил себе сдержанный смешок. – Ни в коем случае. Мы наняли двух работников. Ни профессор Гундерсон, ни Элеонора не готовы к такого рода физической активности – во всяком случае, пока. Господи, неужели вы считаете, что я способен подвергнуть вашу жену хотя бы малейшей опасности?
Уиллу не слишком-то понравилось выражение «подвергнуть вашу жену». «Подвергнуть», только этого не хватало. Он сам охотно подверг бы эту ухмыляющуюся гиену кое-какой физической обработке. Но, как он ни злился, как ни терзался, приходилось мириться. Уилл и в лучшие времена не отличался драчливостью, а сейчас – не дай бог ткнут пальцем в брюхо. И так уж кажется, будто этот пирожок в животе на сковородке поджаривается. В любом случае, Элеонора поступит так, как ей заблагорассудится. Отправится в свою экспедицию, а ты тут зубами скрежещи.
В этой ситуации он чувствовал себя беспомощным, что, собственно, и ожидалось от пациента Санатория. Верно говорил Хомер Претц: доктор лишает человека самостоятельности, возвращает его в детство, и, если надеешься хоть когда-нибудь выбраться из пеленок, приходится мириться с кормлением в час по чайной ложке, с виноградной диетой и синусоидными ваннами, с бесчисленными стаканами молока, не говоря уж об идиотских лекциях и насильственном разлучении законных супругов. Но сейчас при виде жилистого, высокомерного Линнимана – этого символа и оплота Санатория, Уилл вдруг почувствовал себя независимым. Пусть это чувство было несколько иллюзорным, и все же… У него есть тайна. Тайна Уилла касалась как раз бессилия. Не психологического бессилия, какое он только что испытал благодаря Элеоноре и ее сомнительной экспедиции в сопровождении троих кавалеров (двое из которых точно неженаты), и не той беспомощности, к которой вынуждали в Санатории, обихаживая, сюсюкая или наказывая; эта тайна касалась самой что ни на есть реальной физической импотенции, которую он столь внезапно обнаружил в холодную ноябрьскую ночь, когда Элеонора предложила ему оплодотворить ее.
Этот случай привел его в ужас. От Великого Целителя помощи ждать было нечего – он бы обратил эту проблему против самого Уилла, даже попрекал бы ею; ведь выставил же он Уилла порочным негодяем только за то, что человек попытался осуществить свои супружеские права. Похоже, доктора весьма порадовала жалоба на импотенцию – да что там, он ликовал. Зато Уиллу было совсем невесело. Ему уже казалось, что и тут виноват желудок…
– Принести вам чашечку кефирного чая? – предложил Линниман, гадая, как избавиться от Уилла.
– Нет, спасибо, – для наглядности тот помахал пустой чашкой перед носом у Линнимана. – Я только что выпил. Одной чашки вполне достаточно – более чем достаточно.
Линниман фыркнул.
– Приятно было потолковать с вами. – И направился к столу с напитками.
Этот блондинчик, как и сам доктор Келлог, понятия не имел, что Уилл на свой страх и риск принял кое-какие меры. Решился. Отважился. Пришлось преодолеть в себе отвращение к продукции фирмы «Сире» и к электротерапии, но Уилл, погруженный в отчаяние, чувствующий себя недочеловеком, скопцом, не способным никого породить, как-то раз, пролистывая в библиотеке Санатория каталог Сирса, наткнулся на рекламу Гейдельбергского пояса. На иллюстрации красовался усатый мужик с безупречным физиологическим телом, обнаженный, если не считать трусов и электрического пояса, застегнутого чуть повыше пупка и испускавшего снопы крошечных электрических разрядов. Такие же молнии – мощные, полные жизненных сил атрибуты Тора, Зевса и прочих – сверкали вокруг лба и бедер. Реклама сулила избавление от «расстройства нервов, желудка, печени и почек», но взгляд Уилла упал на более подробное изображение того же пояса внизу страницы. Здесь можно было отчетливо разглядеть оборудование («электрический суспензорий»), манжета которого приходилась точно на половой член. Те же электрические молнии, только более миниатюрные – дабы не отпугнуть потенциального покупателя – складывались в радужный нимб вокруг манжеты.
Целый час Уилл таращился на это объявление.
Не страдайте молча, не томитесь втайне. За $18.00 вы приобретете наш СВЕРХМОЩНЫЙ ПОДЛИННЫЙ УНИКАЛЬНЫЙ ГЕЙДЕЛЬБЕРГСКИЙ ЭЛЕКТРИЧЕСКИЙ ПОЯС. $18.00 – и к вам вернутся мощь и здоровье, мужская сила и юная крепость.
Мужская сила и юная крепость – именно это ему и нужно. Но призрак Хомера Претца стоял перед глазами Уилла – лицо, искаженное гримасой смерти, глаза, точно яйца вкрутую, к вороту, словно медаль, приклеился бесполезный ошметок откушенного языка… Вот вам электричество. Вот вам чудеса медицины. Однако причиной этой трагедии стало не столько электричество, сколько проводящая среда, то бишь вода, а Гейдельбергский пояс никоим образом с водой не соприкасается. Его можно надеть на ночь и снять поутру, чтобы не заметили Айрин и сестра Блотал. И для желудка полезно, в рекламе так и сказано: «Гейдельбергский пояс, от расстройства нервов, желудка, печени и почек, сделает для вас больше, чем все другие лекарства, микстуры, таблетки, полоскания, примочки, инъекции и прочие средства, вместе взятые». И может быть – чем черт не шутит? – удастся одним выстрелом убить двух зайцев. Уилл провел в размышлениях целый час и решился – рискнул восемнадцатью долларами и выписал себе пояс.
И пояс, похоже, действовал – во всяком случае, в присутствии сестры Грейвс. На Элеоноре Уилл его еще не опробовал (пояс доставили две недели назад), но в первое же утро, когда Айрин ставила ему клизму, он почувствовал нарастающую эрекцию. Просто поразительно – твердый, как стальной прут, как бейсбольная бита, как могучий вековой дуб, вросший корнями в землю. Момент и впрямь был неподходящий, Уилл аж заалел от неловкости, но внутренне ликовал. Интересно, заметила ли Айрин и что подумала, если заметила. Вслух она ничего не сказала, а сам же он не мог ее спросить – или мог? Ведь она ответила на поцелуй, по-настоящему, прямо-таки растворилась в его объятиях. Никаких сомнений, Уилл ей нравится. А после поцелуев должен наступить черед для других нежностей, а там и самого главного, верно? Все еще стоя под бананом, Уилл обдумывал сложившееся положение, рассеянно вертя в руках пустую чашку. И тут по комнате пронесся некий ветерок, даже каучуконос насторожился и приподнял листики – явился доктор Келлог, за ним свита из полудюжины светил. Шествие замыкал Лайонел Беджер.
Элеонора первой кинулась к Наставнику, будто под действием мощного магнита. Матрона в желтой тафте была безжалостно брошена на произвол судьбы. Уилл усмехнулся, наблюдая, как доктор, укрощающий волков и червей, с трудом отбивается от безумца, опередившего его на пути к сияющим высотам вегетарианства. Коротышку даже стало жалко. Келлог основал империю, создал религию здоровья и превратил долговечность в тайну, открываемую лишь посвященным, но так и не сумел избавиться от психов вроде Беджера, от конкурентов вроде Поста, Макфаддена и братьев Фелпс; а все его методики, все виброкресла, солевые растирания и клизмы, целый океан травяного чая и горы наттозы не сравнятся с Гейдельбергским поясом.
