Для Марио Сепульведы назначение Ильянеса выразителем общего мнения стало личным оскорблением и глубокой душевной раной, которую нанесли ему те, о ком он неустанно заботился и кого опекал. На шахте он обрел новое призвание – стал голосом справедливости и правды, но он не сможет поведать миру о чуде, случившемся в пустыне Атакама. «Они отобрали у меня лидерство, – говорил он. – Это стало для меня жесточайшим ударом и самым подлым предательством за те семьдесят дней, что я провел внизу».
Заточение на шахте «Сан-Хосе» придало существованию Марио Сепульведы новый смысл, и он уразумел величие той жизни простого работяги, которую вел до сих пор. Он остался в долгу перед рудником, и в полдень 12 октября, за двенадцать часов до того, как первый из них должен был подняться на поверхность в «Фениксе», стал готовиться сказать последнее «прости» кавернам и коридорам шахты. Вернувшись на то место в Убежище, где спал, Марио принялся сооружать мемориал в память о проведенных здесь месяцах. Когда последние люди покинут галереи, те превратятся в нечто вроде капсулы времени, важной достопримечательности Чили и всей горнодобывающей промышленности, которой самой судьбой уготовано отныне прозябать в безвестности долгие годы и века. Поэтому Марио написал письмо для тех, кто, быть может, заглянет сюда спустя долгие десятилетия, а к стальной сетке, закрывающей стену подле его кровати, прикрепил кусок картона, на которой указал свое полное имя и дату рождения, а ниже приписал: «Марио Сепульведа жил здесь с 5 августа по 13 октября». Рядом он прикрепил несколько фотографий своей семьи, которые родные прислали ему с поверхности, а над ними привязал маленький венок и собранную им коллекцию чилийских флагов. После этого он отправился на отметку 90, где происходили многочисленные события, в том числе и попытка взрыва с целью дать о себе знать наверху. Марио собрал несколько камешков на сувениры. «Для меня эта отметка олицетворяла надежду и стремление выжить», – рассказывал он. Он намерен презентовать эти камни Андре Сугаррету и инженеру Андресу Агилару, сыгравшим ключевую роль в спасательной операции, ну и президенту страны, разумеется.
Пока Марио был занят своими делами, готовился к отъезду и Рауль Бустос. Он тоже собрал несколько камешков, но потом отнес их к Яме и стал швырять, давая выход душившей его ярости. Вот тебе, рудник «Сан-Хосе»! Получай! Concha de su madre! Затем вместе с остальными Рауль вооружился несмываемым маркером и принялся сердито малевать граффити на автомобилях, являющихся собственностью горнодобывающей компании «Сан-Эстебан», написав несколько ернических «Спасибо!» владельцам рудника и их матерям. Кроме того, Рауль попрощался с тем местом, где спал на отметке 105. Он собрал целый коллаж из распечаток тех фотографий, что прислала ему семья, и теперь снял эти изображения, которые развлекали его на протяжении долгих одиноких дней, когда он всей душой жаждал оказаться дома. «Я смотрел на них и вспоминал мысли, что приходили мне в голову тогда. Мысли о блюдах, которые не могу попробовать, или о днях рождения, которые пропустил», – рассказывал он. Он тайком углубился в неприметный коридор, где никто не мог его увидеть, и сжег собранные фотографии. «Мне хотелось, чтобы от этих болезненных воспоминаний не осталось и следа, чтобы они растаяли, как дым», – говорил он, и вскоре пепел унес легкий сквозняк, гулявший в коридоре. Вернувшись на отметку 105, он старательно уничтожил все следы своего пребывания здесь. Подобно Марио Сепульведе, Рауль Бустос представлял себе «Сан-Хосе» в далеком будущем, когда люди с камерами вернутся на это место чилийской истории, в эти каверны, где он страдал от страшного чувства одиночества, которого не испытывал еще никогда. «Я не хотел, чтобы кто-нибудь увидел это, пришел сюда позже и сказал: “Смотрите, вот здесь спал Рауль Бустос”. Эти воспоминания были очень личными, и они принадлежали только мне».
Перед самым уходом Виктор Сеговия успел сделать последнюю запись в дневнике. «Земля дарит рождение тридцати трем своим детям после того, как вынашивала их на протяжении двух месяцев и восьми дней», – написал он. У него еще было время вспомнить, как сам он пришел наниматься в компанию «Сан-Эстебан» в далеком теперь уже 1998 году, когда компания владела несколькими рудниками, и о том, на каких должностях он работал и какие несчастья случались с его товарищами за эти двенадцать лет. Он был бурильщиком, экспертом-взрывотехником, оператором погрузчика. Водитель грузовика погиб под завалом в выработке на соседнем руднике «Сан-Антонио», а еще один скончался в дорожной аварии, направляясь на работу. Два человека погибли на его глазах уже на руднике «Сан-Хосе». Но в их смерти Виктор винит не рудник, а «…тех, кто пожалел денег, чтобы сделать шахту безопасным местом работы». После стольких лет рудник стал для него вторым домом, он испытывал стойкую и неизменную привязанность к его извилистой и сложной архитектуре, неброской грубоватой красоте его неровных стен и галерей. На странице в своем дневнике Виктор нарисовал сердце, внутри которого написал «Я ЛЮБЛЮ “САН-ХОСЕ”». Ведь шахта похожа на него: ущербный и запущенный, он тем не менее достоин любви и уважения. «”Сан-Хосе” ни в чем не виноват, – написал он. – Вина на людях, которые не знали, как им управлять».
Среди чилийцев и экспертов НАСА, которые принимали участие в разработке спасательной капсулы «Феникс», оказались и два представителя военно-морского флота, один – американец, а второй – чилиец, обладавшие большим опытом подводных операций своих флотов. Оба подводника неоднократно принимали участие в спасательных операциях, аналогичных той миссии, что предстояло выполнить на «Сан-Хосе», и потому специалисты сошлись во мнении относительно того, что при подъеме шахтеров на поверхность должен соблюдаться принцип подводных спасательных работ. Первым в капсулу войдет самый сильный и стойкий духом мужчина, потому что он лучше других сможет справиться с осложнениями, которые могли возникнуть во время подъема. Именно по этой причине руководители чилийской спасательной команды остановили свой выбор на Флоренсио Авалосе, крепком тридцатиоднолетнем бригадире и заместителе Луиса Урсуа, которому предстояло первым из тридцати трех шахтеров подняться на поверхность.
Но, прежде чем Флоренсио Авалос поднимется, кто-то должен спуститься. В 10:00 того дня, на который была намечена операция, Мануэль Гонсалес узнал, что ему выпала честь стать спасателем, который и должен войти в капсулу. После легкого завтрака в прибрежном городке Байя-Инглеза водитель привез его на шахту «Сан-Хосе» к скважине «плана Б» в фургоне с тонированными стеклами, обеспечивающими некоторую защиту от спектакля, разыгрывающегося снаружи. Некогда голые и неприветливые склоны вокруг рудника сейчас были усеяны толпами людей: здесь собрались родственники шахтеров и спасатели, уловившие, что вот-вот начнутся торжества, а также репортеры и операторы, которым предстоит оповестить весь мир о знаменательном событии. После того как Гонсалес спустится, а первый шахтер поднимется, двое флотских медиков спустятся вслед за ним в шахту, но пока что в фокусе был именно он. После наступления ночи и завершения последних приготовлений строгое и полное внутреннего напряжения лицо Гонсалеса транслировалось на гигантском экране в лагере «Эсперанса», специально установленном для родственников, чтобы они могли следить за ходом операции. Оторвав взгляд от буровой площадки, Мануэль увидел репортеров и кинокамеры, выстроившиеся на склоне холма в лучах света, словно он вот-вот должен был войти в амфитеатр, где разворачивалась величайшая драма современности.
Гонсалес подошел к капсуле, и его пристегнули ремнями. На Мануэле были ярко-оранжевый комбинезон и белый шлем. На лице читалось выражение человека, которому не удалось полностью подавить страх перед неизведанным. Его заверили, что система, которая сейчас доставит его вниз, на рудник, сконструирована с большим запасом прочности, – среди прочего, грузоподъемность австрийского крана, который будет опускать и поднимать капсулу, составляла 54 тонны, то есть более чем в 100 раз больше массы самой капсулы. Тем не менее он понимал, что под ногами у него пропасть глубиной в 130-этажный дом и свободное падение с такой высоты будет длиться двенадцать секунд и закончится неминуемой смертью.
– Не волнуйся и держи себя в руках, – сказал ему руководитель спасательной команды. – Я верю в тебя.
Здесь же находились президент и министр горнодобывающей промышленности.
– Удачи, Маноло, – ласково обратился к нему Пиньера, назвав уменьшительным именем.
В 23:17 «Феникс» начал спуск. Шахту у себя под ногами Гонсалес видеть не мог, поскольку капсула вошла в гору под углом в 82 градуса. У него был радиопередатчик, но сигнал пропал уже через 100 метров или около того, хотя в капсуле была и видеокамера, чтобы он рукой смог подать аварийный сигнал. «Моя задача состояла в том, чтобы убедиться, что все работает нормально». И во время спуска, длящегося семнадцать минут, он с любопытством оглядывался. На глубине около 200 метров он заметил струйку воды, сочащуюся из трещины в стене. Нарастала и жара: на поверхности стояла ночная прохлада, а в глубинах его поджидало тропическое лето. Примерно в 150 метрах нижней точки Гонсалес ощутил легкое изменение направления движения: теперь капсула опускалась вертикально. Более всего его беспокоило состояние людей внизу; он опасался, что кто-нибудь из шахтеров запаникует и попытается ворваться в капсулу до того, как наступит его очередь.
