Я отвел старушку в дом и позвонил в полицию и жене, чтобы не выпускала детей на улицу. Водопроводчик явно свихнулся.
„Вот, значит, как я помогаю округе: превращаю тихих придурков в буйнопомешанных“.
Старушка сидела в гобеленовом кресле посреди тесно заставленной гостиной, неподвижная, как растение. Когда О. Фекто вернулся еще раз, промчавшись в нескольких дюймах от гостиной, она не вскрикнула и не пошевелилась. Я стоял в дверях, ожидая последней атаки, но из осторожности не высовывался. Я знал, увидев меня, О. Фекто протаранит дом.
Когда прибыла полиция, водопроводчик успел опрокинуть на бок грузовичок, обгоняя на одном из перекрестков фургон. Он сломал ключицу, но не лежал, а сидел вертикально, не пытаясь выбраться из кабины через верх — дверца кабины была теперь над головой. Лицо у него было спокойно — он слушал радио.
После того случая я перестал столь круто обращаться с водителями, превышающими скорость. Увидев, что лихач, остановленный мной, полез в бутылку, я говорю только, что иду за полицией, и тут же ретируюсь.
Впоследствии выяснилось, что О. Фекто уже не первый раз агрессивно реагирует на гражданский конфликт, но я все равно продолжал корить себя за случившееся.
— Слава Богу, ты избавил нас от этого водопроводчика, — утешала меня жена, которая обычно неодобрительно относится к моей общественной деятельности. Но мне все равно казалось, что бедняга спятил по моей вине; задави О. Фекто в минуты буйства ребенка, ответственность легла бы на меня. Во всяком случае, частично.
В наше время либо все происходящее надо рассматривать сквозь призму нравственных императивов, либо совсем забыть о нравственности. Сегодня либо вообще нет никаких компромиссов, либо вся жизнь — сплошной компромисс. Но я выше всего этого и буду бдительно нести свою вахту. Я не сдамся“.
„Ничего ему не говори! Молча поцелуй, прижмись к нему и уведи наверх в спальню как можно скорее. Этот чертов рассказ обсудим потом. Спустя какое-то время“, — говорила себе Хелен.
Она знала, однако, с Гарпом это не выйдет.
Посуда вся вымыта, и он сел за стол напротив жены.
Хелен улыбнулась ему одной из своих самых обольстительных улыбок:
— Пойдем спать, милый.
— Не понравилось?
— Поговорим в постели.
— Черт возьми, Хелен! — возмутился он. — Первый раз за все это время мне удалось что-то написать. Я хочу знать твое мнение!
Она закусила губу и сняла очки, красный карандаш не оставил в тексте ни одной помарки.
— Я люблю тебя… — произнесла она.
— Хорошо, хорошо, — нетерпеливо перебил он. — Я тоже тебя люблю. Но трахаться, извини, мы можем в любое время. Как тебе мой рассказ?!
И Хелен сразу же успокоилась, ощутив, что каким-то непостижимым образом муж освободил ее от всех обязательств.
„По крайней мере, я сделала все“, — подумала она, чувствуя огромное облегчение.
— Чертов рассказ, — сказала Хелен. — Да, он мне не нравится. И обсуждать его я сейчас не хочу. Но мои желания для тебя не существуют, это ясно. Ты, как маленький мальчик за обеденным столом. Все ему подай первому.
— Значит, не понравился? — повторил вопрос Гарп.
— Вообще-то, неплохо. Но ведь он, в сущности, ни о чем. Если это всего лишь разминка, то мне очень интересно — перед чем именно? Ты ведь и сам понимаешь, этот рассказ — пустячок. Для тебя свалять такой рассказ — раз плюнуть.
— Но ведь он смешной, разве нет?
— Да, смешной, — согласилась Хелен. — Как всякая шутка. Коротенький анекдотец. Но о чем он? Что это? Пародия на самого себя? Ты еще не стар и не так много написал, рано еще высмеивать самого себя. Это для своего личного пользования, что-то вроде самооправдания. И если уж говорить откровенно, ты это написал только о самом себе. Да, миленькая вещица!
— Какое нахальство! — взорвался Гарп. — „Миленькая“?!
— Ты же сам постоянно говоришь о писателях, которые хорошо пишут, а сказать им нечего. А это, по-твоему, что? Во всяком случае, до „Грильпарцера“ далеко. Не то что одной пятой, а и одной десятой его не стоит!
— „Грильпарцер“ — моя первая крупная вещь. Этот рассказ совсем в ином духе. Просто другая проза.
— Да уж, одна — о чем-то, а другая — ни о чем! — парировала Хелен. — Одна о людях, другая — о тебе самом. В одной — тайна и совершенство, в другой — игра ума.
Когда Хелен выступала в роли критика, остановить ее бывало нелегко.
— Сравнивать их нельзя — вставил Гарп. — Конечно, я понимаю, эта вещь менее значительна.
— Тогда давай больше не будем о ней говорить, — сказала Хелен.
Гарп с минуту дулся:
— Но тебе не понравилось и „Второе дыхание рогоносца“. Не уверен, что тебе по душе придется и следующий роман.
— Следующий? Ты начал писать новую вещь?
Гарп опять надулся.
Хелен сейчас ненавидела его — как он может вытворять такое, провоцировать к себе ненависть, но она желала его — что поделать, она его любит.
— Пожалуйста, — снова попросила Хелен, — пойдем спать!
Но Гарп вдруг увидел возможность немного помучить ее в отместку и выложить пусть не всю, но хоть частицу правды. И он глянул на Хелен загоревшимся взглядом.
— Давай перестанем спорить! — взмолилась Хелен. — Идем наверх!
— Так ты считаешь, что „Грильпарцер“ — моя лучшая вещь? — Гарп знал, что она думает о втором романе. Да, „Промедление“ ей нравится, но первое произведение — всегда первое. Для нее „Грильпарцер“ — лучшее из всего, что он написал.
— Да. Из всего написанного до сих пор — лучшая, — как можно мягче сказала она. — Ты прекрасный писатель. И знаешь, что я в этом убеждена.
— Выходит, — ехидно заключил Гарп, — я просто не могу реализовать свои возможности?
— Еще реализуешь! — сказала она, и в ее голосе все глуше звучала нежность.
Какое-то время они в упор глядели друг на друга. Хелен первой отвела глаза. Гарп встал и пошел наверх.
— Так ты идешь? — спросил он, не оборачиваясь.
Она видела только его спину; его намерения были ей непонятны, его чувства скрыты от нее; скрыты или поглощены его треклятой работой?
— Будешь еще что-то читать? — повернулся Гарп.
— Нет, с чтением пока все.
Гарп пошел дальше.
Когда Хелен легла, он уже спал; если бы он хоть немного думал о ней, разве бы он заснул, в отчаянии подумала Хелен. А Гарпа беспокоило сразу столько вещей, что он был в полной растерянности. Оттого и уснул. Думай он о чем-нибудь одном, он бы еще бодрствовал. И тогда многое в дальнейшем сложилось бы по-иному.
Но сейчас все сложилось именно так. Сидя на кровати рядом со спящим на спине мужем, она смотрела на его лицо с такой нежностью, какую, думала она, сердце не выдержит. Вот он зашевелился: на простыне внизу обозначился холмик. Значит, во сне он ждет ее прихода еще сильнее, чем наяву. Откинув простыню, она нежно прижалась губами к его мужской плоти… Гарп проснулся с удивленным и виноватым видом — казалось, он никак не может понять, где он и с кем. Хелен, напротив, не чувствовала себя виноватой, ей было грустно. Позже Гарп решит — очень похоже, что Хелен поняла: во сне он видел не ее, а миссис Ральф.
Когда Гарп вышел из ванной, Хелен спала. Заснула она тотчас же. Чувство вины отпустило ее — она вольна была видеть любые сны. Лежа с ней рядом, Гарп еще долго любовался удивительно чистым выражением на лице жены, пока ее не разбудили дети.
Когда Уолт простужался, Гарп плохо спал по ночам. Просыпался, шел к мальчику, прижимался к его теплой щеке, целовал, словно хотел взять себе его болезнь и тем избавить от нее сына. Будь его воля, он бы и дышал за него.
— Господи, — говорила ему Хелен. — Это же всего-навсего простуда. Данкен в пять лет всю зиму ходил с насморком и кашлем.
Данкену скоро исполнялось одиннадцать, и он, похоже, с простудами расстался. Уолт же без конца болел; не вылежится как следует и опять болеет. Когда же пришел март с дождями и слякотью, организм Уолта совсем потерял сопротивляемость. По ночам он захлебывался кашлем, не дававшим заснуть ему самому и Гарпу. Вслушиваясь в дыхание мальчика, Гарп иногда засыпал рядом, но скоро испуганно вскакивал, не слыша биения его сердца; а это малыш отталкивал тяжелую голову отца, стараясь устроиться поудобнее.
И врач и Хелен твердили Гарпу — это простой кашель. Но каждую ночь неровное дыхание Уолта пугало его, мешая спать. К когда за полночь раздавался звонок Роберты, сна у него уже ни в одном глазу не было. Эти внезапные вторжения могучей мисс Малдун больше не путали его, он к ним привык. Но Хелен ночные бдения Гарпа раздражали.
— Если бы ты сел писать, то спал бы всю ночь без просыпу, — говорила она. Хелен была уверена: спать ему мешает избыток воображения. Гарп знал: если воображение слишком буйствует не на листках бумаги, а в жизни, значит, он недостаточно работает за письменным столом. Взять хотя бы сны. Гарпу часто стали сниться кошмары, где жертвами были его дети. Один из таких кошмаров начался с того, что Гарп сидел дома и рассматривал одну очень непристойную фотографию в порнографическом журнале. В борцовской команде университета — Гарп иногда тренировался вместе с ними — был в ходу особый лексикон для описания подобных картинок. И, что характерно, борцы его команды в Стиринге много лет назад употребляли точно такие слова, описывая подобные художества. С тех пор изменилось только одно — порнография стала куда более доступна.
