Поскольку излияния Шер. Хол. всегда были нескончаемыми, Блоньяр даже радовался, что ему не приходится терять время на обсуждение версий заезжего инспектора. В самом начале он спросил у своего Шефа, сколько еще ему придется терпеть присутствие Шер. Хол., и услышал в ответ, что терпеть придется до конца расследования, что на этом настаивает начальство, и что есть лишь одно средство избавиться от Шер. Хол.: разгадать загадку как можно быстрее. Блоньяр запасся терпением, он был очень вежлив с инспектором, все ему показывал, пропускал мимо ушей его слова в лаконичном переводе Арапеда и отвечал односложно.
В кафе царил полумрак, и инспекторы не заметили Мотелло, который, свернувшись на стуле, наблюдал за ними сквозь полузакрытые веки. Он перестал краситься (больше не нужно было притворяться перед Лори и Карлоттой), и местами на нем уже проглядывал царственный серо-черный с синеватым отливом окрас Александра Владимировича.
— Арапед, — сказал вдруг Блоньяр, — сходи ко мне, узнай, как дела, а я тут посижу, подумаю.
— Иду, шеф.
— Да, и кстати, зайди к шифровальщикам, спроси, удалось ли уже прочесть телеграмму из польдевской службы безопасности. Хорошо бы наконец получить ответ на все вопросы.
— Оʼкей, шеф, — сказал Арапед.
Он направился к выходу; инспектор Шер. Хол., минуту поколебавшись, последовал за ним. Александр Владимирович спрыгнул со стула и тоже вышел на улицу.
Блоньяр остался один.
_________
На самом деле он вовсе не был так растерян, как могло показаться после акции в защиту Батлера, устроенной Карлоттой (честно говоря, он едва не ввел в заблуждение даже нас).
После ухода Арапеда, Шер. Хол. и Александра Владимировича, — которого он видел, потому что тот и не думал скрываться от него, — он вначале незаметно, потом все более заметно преобразился. Он допил гренадин-дьяволо, достал из кармана пакетик английских лакричных батончиков, открыл его, вынул из серебристо-черной обертки два батончика, разом засунул их в рот и стал задумчиво жевать. Он поискал взглядом хозяйку.
— Еще один? — спросила мадам Ивонн.
— То же самое, — ответил Блоньяр.
Этот обмен репликами в «Гудула-баре» сыграл колоссальную роль в успехе расследования: здесь в лингвистическом аспекте прозвучал философский, метафизический, онтологический, ритмический, а теперь и детективный парадокс — «еще один» и «то же самое» могут быть идентичными.
Мадам Ивонн принесла второй стакан гренадина-дьяволо.
У Блоньяра начинала вырисовываться схема Раскрытия. К сожалению, ему пока не хватало решающей улики. Он вздел очки (есть такое выражение), достал из кейса рубашку, в которую была завернута внушительная стопка машинописных страниц, и с жадностью погрузился в чтение. Какое-то время слышался лишь чавкающий звук от пережевывания лакрицы и шелест бумаги, пристававшей к липким пальцам. Наконец он прервал чтение, поглядел на Святую Гудулу, отпил глоток и поставил стакан.
Вдруг он хлопнул себя по лбу.
— Ну конечно! Какой же я идиот! — воскликнул он. — Так оно и есть! — повторил он с явным удовлетворением.
Он все понял.
(А вы?)
Внимание: мы не говорим, что недостающий фрагмент головоломки, о котором на протяжении стольких глав мечтал Блоньяр, наконец-то лег на свое место. Головоломки — настоящий бич детективных романов. Никогда, думал разъяренный Блоньяр, отшвыривая очередной детективный роман, никогда раскрытие преступления не бывает похоже на решение головоломки. Если автор пишет о головоломке, значит, он плохо знает свое дело.
Мы вас предупредили.
Именно этот вопрос сейчас задает себе сама Гортензия: «Где я?»
Вернемся в ту роковую полночь, когда карета поглотила ее и унесла вдаль.
Тут же начались маленькие неожиданности и маленькие разочарования.
Во-первых, ей бы хотелось поцеловать на прощание Карлотту и Эжени, поблагодарить их. Она понимала, что надо спешить, что к рассвету необходимо оторваться от возможных преследователей, но ведь она покидала Город, покидала, быть может, на очень долгое время; нескоро она вновь увидит Карлотту; и от этого у нее слегка защемило сердце. Поцеловать бы Карлотту, передать привет и поцелуй Лори, сказать, что она напишет, что она даст о себе знать, чтобы они ее не забывали. Она была немного разочарована.
Во-вторых, ей показалось странным, что Морган все время молчит.
Про себя она продолжала звать его Морганом, как в первые дни их любви: обращение «князь» звучало чересчур холодно, торжественно, церемонно. «Князь Горманской» — прямо потеха. Она говорила так только, чтобы посмеяться, во время их любовных игр в номере «Флобер-отеля». Откинувшись со вздохом облегчения на черные бархатные подушки кареты (а ей как будто говорили, что подушки будут красные), она прошептала:
— О, Морган…
— Что? — спросил он, словно не поняв собственного имени.
Она подумала, что это от волнения.
И все же чуточку удивилась. Ведь он всегда отличался необычайным хладнокровием. И был очень красноречив, особенно в минуты страсти. А сегодня он молчал; правда, руки его, напротив, были весьма разговорчивы, но прежде она не замечала за ними такой грубости и неловкости. Он просто не в себе, подумала она.
Карета остановилась. Перед тем как выйти, «Морган» (мы поставим кавычки, дабы не забывать, что это не настоящий Морган, а ужасный Кманроигс) достал из кармана повязку и завязал ей глаза, пробормотав что-то насчет «безопасности». Она послушалась, хотя была сбита с толку. Она думала, что им надо как можно быстрее выбраться из Города. Возникли непредвиденные обстоятельства, объяснил он, и планы изменились; придется провести несколько дней в укрытии, пока coast не будет clear[14].
С завязанными глазами Гортензия поднялась по лестнице, поддерживаемая «Морганом», который опять-таки был весьма неловок; раз или два она споткнулась и услышала нетерпеливое восклицание. Ей это не понравилось.
Войдя в комнату, она почувствовала нечто, похожее на запах конюшни. Комната была просторная, но из мебели в ней было только самое необходимое: кровать, умывальник, стул. На кровати были разбросаны подушки. Кровать и подушки отражались в огромном зеркале на потолке. Все это было ярких, кричащих цветов, простыни — из оранжево-розового шелка. На миг у нее возникло впечатление, что она находится в борделе (разумеется, в литературном борделе, знакомом нам по описаниям лучших авторов). И снова это показалось ей удивительным. Наверно, обстоятельства были действительно чрезвычайными, раз для нее не могли найти другого убежища, кроме этой странной комнаты. «Морган» вошел и закрыл за собой дверь. Наконец они остались одни.
_________
Как отличить одно от другого, добро от зла, черное от белого, если они заключены в одинаковые оболочки, схожи на ощупь, а вокруг — серый сумеречный свет? Как распознать под внешним подобием абсолютную внутреннюю противоположность? Такова была проблема, с которой, сама того не зная, столкнулась Гортензия. И проблема эта с каждой минутой становилась все насущнее. Ничего не подозревающая Гортензия сама старалась приблизить роковой исход.
Она бросилась на кровать, и «Морган» столь же порывисто последовал за ней. Она хотела поскорее скрепить плотскими узами (хорошо сказано) их отныне неразрывный союз, изгладить воспоминание о своей ошибке, ошибке, которая обернулась разлукой. Он спешил тоже; пожалуй, даже слишком спешил. Он был очень возбужден, однако, вопреки их тогдашнему и теперешнему обыкновению, похоже, собирался обойтись без долгих поцелуев и ласк, которые составляли для Гортензии важнейшую часть их наслаждения друг другом. Смеясь, она дала себя раздеть и хотела оказать ему ту же услугу. Но он пожелал раздеться сам. И впервые у нее внутри прозвучал сигнал тревоги; однако, охваченная страстью, она не обратила на это внимания. Обнаженный, во всей своей красе (это был Красивый Молодой Человек), он лег рядом с ней. Еще минута — и они сольются воедино; увы, думаем мы, Гортензия погибла!
Нет!
Она сказала ему:
— Ты что, забыл наш уговор?
И в самом деле, он его забыл по той простой причине, что никогда не знал о нем. Он хотел, чтобы Гортензия и дальше оставалась в заблуждении, а следовательно, отдалась ему по своей воле (позже у него будет время рассеять это заблуждение и повести дело как надо, без кривляния), поэтому он отстранился (заметьте, что мы описываем происходящее, не выходя за рамки приличия), и Гортензия, перевернув его на живот, наклонилась, чтобы поцеловать его в левую ягодицу, туда, где была вытатуирована священная улитка — фабричная марка князей Польдевских.
Это был их неизменный любовный ритуал, без которого они не могли соединиться. Она наклонилась и
