Посмотрел Чудецкий на все это великолепие, извинился и вышел, полагая, что перепутал дверь. Вышел наружу, вывеску еще раз по слогам прочитал: «Гас-тро-ном». Зашел в другую дверь, а там «Союзпечать» поселилась. Еще пуще изумился и не стал больше искушать судьбу, направился домой. Так разволновался, что забыл, для чего приходил.
Народ совсем с ума посходил. Да, письмо писателю так и не написал. Впрочем, какие сегодня письма? Все равно погода нелетная, пролежит вся почта до ясного морозца. Да и некогда с письмами прохлаждаться: пора трудиться, люди ждут у потухших телевизоров. Он с радостью почувствовал, как соскучился по людям, которые знают, что почем на свете, считают его мастером и готовы по движению ресниц пылинки с него сдувать.
Мстислав Васильевич редко разговаривал сам с собой, особенно к вечеру: тишину нарушать стеснялся, что ли… Или же он боялся перебить умные мысли, которые перетекали, наверное, из одной умной книги в другую — порой они были такие звонкие, что заглушали звуки извне…
Свет в подъезде не горел. Вот уж неизвестно, почему. Когда пропала детская коляска, собрали деньги с жильцов, установили в подъезде замок, пора бы порядку быть.
Мстислав Васильевич стал спускаться по лестнице на ощупь, ступая по своему обыкновению мягко и бесшумно, опасаясь наступить на спящего бича и причинить ему боль, если тот все-таки прошмыгнул, несмотря на запоры. Мстислав Васильевич относился к бичам так, как другие относятся к жителям параллельного мира. С одним из них, Женей, сам того не желая, он был знаком. Женя крепко не поладил с женой и нигде не работал, чтобы не платить алименты. В сущности можно прожить на девять рублей в месяц, а если не курить, то на шесть, если это можно назвать жизнью. Это бомжизнь какая-то.
Щелкнул замок подъезда, отвлекая Мстислава Васильевича от мыслей на нелюбимую тему. Вполне вероятно, из-за порыва ветра. Спустившись, он остановился перед дверью и нащупал в кармане ключ, он всегда так делал, прежде чем переступить порог, а, переступив, нащупывал второй раз и потом делал это каждые две минуты.
Ключ нашелся, но тотчас выскользнул из кармана, упал в жуткой тишине, спружинил и еще раз громыхнул о бетон. Чудецкий мгновенно нагнулся, чтобы не забыть направление звука, пошарил рукой по полу и что-то тронул, круглое, живое, отчего раздался тонкий истерический визг.
Чудецкий тоже вскрикнул — с отвращением, будто мышь проглотил, но мгновенно взял себя в руки и сказал:
— Не бойтесь! Не бойтесь!
Женщина, потратив долю секунды, чтобы нащупать и открыть замок, скользнула наружу и тотчас захлопнула дверь.
— Помогите! — Заорала она, хотя сама себе уже прекрасно помогла.
Наверное, упала и сильно разбилась, подумал Чудецкий, открыл дверь и поспешил за женщиной. Передвигался зигзагами, упираясь в порыв ветра, будто в стену, он лихо превращался в парус и преодолевал десяток метров — прыжком в ширину.
Вопль раздался рядом, женщина появилась из пурги, как бы высвеченная блицем, и тут же искры посыпались из глаз Чудецкого, догоняемые резкой болью.
— Наглец!
Пурга сбила с ног, они схватили друг друга за плечи.
— Извините, но…
— Еще извиняется…
Взвизгнув, Юлия Сергеевна поняла, что никакой опасности нет и представила, как пусто будет дома, когда вернется по пурге. Если заснуть рано, то неминуемо проснешься среди ночи, а это еще хуже, чем поздно засыпать. Ждать кого-то в гости нереально, хотя она все равно будет ждать, как пенсионерка-пионерка, всегда готова.
И телевизор этот мерзкий пялит холодное бельмо. Раньше в нем не было особой нужды: сломался, так у Нади можно посмотреть или у Любы. Жили артельно. Квартирка отдельная свалилась — как снег на голову. Считай, новый исторический этап в Магадане настал, не было еще, чтобы одному человеку, женщине — отдельную квартиру.
Новоселье отгрохали. Где только достали этот финский гарнитур — тахта, как зеленый лужок — валяйся, Юлия, вспоминай босоногое детство. Стенка мебельная — как комната просторная. В нее может войти прорва вещей, три года можно покупать и туда складывать. Наверное, она так и сделает. Чтобы не пустовало.
Раньше-то почти не покупала шмоток, разъезжала больше. То во Францию, то в Японию. Привозила оттуда, но немного, самое модное. Больше всего она любила себя неодетой — отражаться в зеркале во весь рост. Но только не ночью. Ночью она побаивалась себя.
Если бы не этот тип, ухвативший ее в подъезде за лодыжку, поднялась бы на второй этаж и гостила у Нади до самого утра. Может быть, вернуться?
А тип с рюкзачком, как репей, прицепился, не отстает. Расскажи, кому — не поверят. Ладно, можно зачесть за приключение, позабавить сослуживцев. Серятина дней угнетала ее, и если у них в лаборатории не было событий, которые можно было обсуждать, она шла в кино, гуляла на тех улицах, на которых давно не была, заглядывала в магазин и покупала себе подарок — за то, что она такая хорошая.
В детстве она любила делиться с подружками цветными стеклышками — на краю огромного леса, под обрывом, сыпучим, зыбучим.
Нет, это не хулиган. И вообще не орел. Ну, шел бы рядом. Мог бы и догнать. Она остановилась, будто бы перевести дух. И он остановился.
— Что вы там плететесь!
— Домов понаставили. Где здесь тридцать четвертый?
— Вот он. А квартира, какая вам нужна?
— Десятая.
— Откуда вы знаете? Я вас не приглашала.
— А телик сдох? Иду чинить. Или уже не надо?
— Еще как сдох! Пропал, можно сказать. То-то я думаю, чего человек по пурге тащится.
Мстислав Васильевич вдруг понял, что этой женщине не часто приходится выступать в роли хозяйки, принимающей гостей. Поднялись на четвертый этаж. Дверь была обита, Мстислав Васильевич был готов в этом поклясться, натуральной кожей!
— Вы, наверное, замерзли? Располагайтесь, я сейчас.
Мстислав Васильевич прошел в комнату и оцепенел от тепла и уюта. Зеленая тахта, два глубоких кресла и мебельная стенка действовали на него гипнотически. Хрустальная люстра отбрасывала на все это ломаный свет, непригодный ни для какой тонкой работы. В одном из шкафов за стеклом лежали расписные моржовые бивни и какие-то не наши безделушки. Чего не увидел Чудецкий, так это книг и зауважал клиентку: не пускает пыль в глаза.
Телевизор был старый, невзрачный, источавший запах горелой пыли. Мастер трогал его с брезгливостью. Ей жаль расставаться со старым другом, а мне возись теперь. Почему только в телевизорах клопики не заводятся? Небось, давно бы выбросила и новый справила, цветной. Увы, клопы поселяются только в книгах. Мстислав Васильевич достал из рюкзака несессер с инструментами, развернул брезентовое полотнище с паяльником, пинцетами, отвертками, плоскогубцами, покоящимися в узких кармашках.
Юлия Сергеевна не мешала ему. Она готовила ужин. Все у нее горело в руках и даже слегка взрывалось. Аппетитные запахи растекались по всей квартире. Через полчаса телевизор заговорил и заиграл картинкой. Мстислав Васильевич улыбнулся и потер руки, чрезвычайно довольный собой. «Я теперь скромнее стал в желаньях», — в голосе молодого корейца звучали цыганские ноты.
— Вы уже! Как прекрасно! В чем там было дело?
Мстислав Васильевич пожал плечами. У каждого профессионала, считал он, должно быть свое нечто, где профанам остается только ахать и завидовать: ковырнул отверткой, и все, червонец гони; посидел вечер, написал стихотворение; съездил в командировку, поговорил с тем-этим — и все, достал вагон мочалок; встретил девушку, подмигнул, она твоя манекенщица… А тут! — Сидишь себе день-деньской, стоишь по колено в земле, — и хоть бы что, ни славы, ни денег, ни кайфа, ни экстаза.
— Пустяковая поломка. Эти старики очень прочные.
— У меня тоже все готово. Прошу на кухню.
— Вы это что? Или… то есть?
— Ужин готов.
— Вот квитанция. Два пятьдесят. И я пошел.
— У меня и выпить найдется.
— Ну и все. Закончим на этом разговор. Мне пора.
Юлия Сергеевна почувствовала себя оскорбленной и не нашла сил на следующий аргумент в рамках логики, достала сумочку и вынула новенькую десятирублевку.
— У меня нет сдачи. Завтра занесете. Знаете, где наше ателье?
— Знаю. Ужин стынет, пойдемте к столу.
— Да нет же, — ласково, как малому ребенку, растянул по слогам Чудецкий.
— Да! — Взорвалась Юлия Сергеевна и загородила собой путь в прихожую, будто амбразуру вражеского дзота. — Подлец! Не только оплевал, но растер!
— Что все это значит?
— А вот что! — Она попятилась к двери, закрыла ее на два оборота, вынула ключ и зажала в кулаке.
Чудецкий остолбенел. Юлия Сергеевна взяла его за локоть. Чудецкий резко выдернул локоть, но именно резкости у него не хватило, и эта замедленность движений была принята ею за мужское кокетство. Она полуобняла Чудецкого.
