Несмотря на весь этот философский настрой, сомнения одолевали Стрикланда. Это была его профессия — ясно видеть во мраке. Но, если смотреть во мрак слишком долго, не может ли он заглянуть в тебя? Если во мраке потерять выдержку, то неизбежно упадешь. Ему представилось вдруг, что он давно ослеп. Воображая свою слепоту, он услышал звонок телефона. Звонила Энн.
— Я решила, что ты не спишь.
— Правильно решила.
— Ты слышал о спутнике? — Голос у нее был довольно веселый.
— О каком спутнике? — спросил он.
— ГСН — глобальной системы навигации. В Швейцарии взорвана приемная станция этой системы.
— Взорвана?
— Армянами, я думаю. Или курдами. С планшетов исчезли все яхты, участвующие в Эглантерийской гонке. И теперь неизвестно, кто где находится.
— Это окончательно?
— Я пока не могу разобраться. Думаю, временно. Береговые охранники в Авери-Пойнт говорят, что такое положение может продлиться с неделю.
— Но ведь это не столь важно. Разве не так?
Она помолчала секунду.
— Не так.
— Но у всех же все в порядке? Оуэн в порядке?
— Да, — ответила она. — Насколько нам известно, у всех все в порядке. Оуэн не выходит на связь. Неисправен генератор.
— Ты обеспокоена? — Нет.
— Ладно, я еду, — заявил он. — Я буду скоро.
— Все в порядке, — пыталась отговорить его она. — Я только хотела побеседовать с тобой.
— Я уже еду.
— Но со мной все в порядке.
— Еду. — Он уже не слышал ее.
В Логане он сел на самолет местной авиалинии до Нью-Хейвена, а оттуда взял такси.
Она только что приняла ванну, но уже успела одеться. Они сели в кабинете на первом этаже, и Энн принесла кофе, словно это был визит вежливости.
— Я не то чтобы обеспокоена, — оправдывалась она. — Так получилось, что я думала о тебе.
Стрикланд отставил чашку с блюдцем в сторону, взял Энн за руку и повел в спальню. Она шла с мрачной усмешкой на лице.
— Что ты делаешь? — спросила она, поддразнивая его.
Они занялись любовью, и он после этого сразу заснул, а утром, обнаружив себя среди стеганых одеял, подушен и пения птиц, долго не мог понять, где находится. Вошла Энн и Села рядом с ним на кровать.
— Я рада, что ты приехал. — Она широко улыбнулась ему. Через секунду он понял, что она уже выпила.
— Как ты себя чувствуешь?
Она улыбнулась еще шире.
— У меня шалят нервы.
— Ты говорила, что все в порядке.
— Да. — Она продолжала улыбаться. — Я не волнуюсь за Оуэна. Я уверена, что у него все прекрасно. У меня просто шалят нервишки.
— Ладно. Надеюсь только, что он снимает на пленку. Оуэн, я имею в виду.
На мгновение во взгляде у нее мелькнул испуг.
— Я уверена, что он делает все, как ты сказал. Он умеет снимать и делает это аккуратно.
Стрикланду стало интересно, заплачет ли она, беспокоясь о своем муже, находящемся в море. Он сел на постели.
— Если ты не волнуешься за него, то почему нервничаешь?
Слез не было. Она, похоже, владела собой.
— Я, должно быть, чувствую себя виноватой. Вот в чем дело.
— Понятно.
— Знаешь, мне приходится задавать себе вопрос, люблю ли я его.
— И что тебе приходится отвечать себе?
— Ну, да, — проговорила она, как само собой разумеющееся. — Конечно же, я люблю его.
Стрикланд прислонился к освещенной солнцем стене и подложил за спину подушку.
— Убей меня, я не понимаю, что это значит.
— Ты не знаешь, что значит любить?
— Этим словом обозначается столь многое, что я действительно не знаю. Это как алиби. — Он непонимающе пожал плечами.
— Я была его женой двадцать лет. Мы пережили Вьетнам. У меня никогда не было другого мужчины. Мы росли вместе.
— Кое-кто назвал бы это проблемой взаимозависимости, — подытожил Стрикланд.
Энн засмеялась. Он встал, не одеваясь, и усадил ее рядом на кровать. По ее лицу прошла тень, и он подумал, что она опасается, как бы их не увидели в незашторенное окно.
— Может быть, и так. А ты пытаешься помочь мне?
— Ты была изолирована от этого проклятого мира. Ты исполняла роль домашней монахини для этого парня.
Она отстранилась от него и встала.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Не сердись, — попросил Стрикланд. — Это ревность. Я имею на нее право.
— Что означает "домашняя монахиня"? Что ты имел в виду?
— Ты пряталась от жизни, как Христова невеста. В своем искусственном мире. Укрываясь от жизни на том острове.
— Нас устраивало это.
— Вас устраивало это, как какую-нибудь парочку сопливых детей, ведущих инфантильный образ жизни. Этот парень ловко провел тебя, понятно?
— Нет, — отрезала она.
— А я говорю — да! — выкрикнул Стрикланд. Увидев, что Энн недоуменно уставилась на него, он сбавил тон. — Ты фантастическая женщина. Ты слишком хороша для него. Он самый обычный обыватель. Труп. Скучный и надутый.
— Я не хочу слышать ничего подобного. Я люблю его.
— А это как раз то, чего не хочу слышать я, — выкрикнул он.
Она села на кровать и печально посмотрела на него.
— Я не бесчувственный чурбан, — продолжал Стрикланд. — Я занимаюсь искусством, так ведь? Как бы там ни было, я делаю фильмы.
— Но я действительно люблю его.
— Если ты и дальше будешь произносить это с таким выражением, я за себя не ручаюсь.
— Двадцать лет это большой срок, Рон.
— Конечно. — Он с отвращением тряхнул головой. — Ради Бога. Он эксплуатировал тебя. Ты жила с ним двадцать лет, потому что противоположный пол остается для тебя загадкой. Для каждой из вас. И только потому, что ты ничего не знаешь о мужчинах вообще, ты не бросила его.
— Я знаю об этом так же мало, как и ты. — Она повернулась и пошла вниз. Вскоре она вернулась со стаканом вина.
— У тебя в самом деле никогда не было другого мужчины?
— Никогда.
Ему показалось, что она избегает смотреть ему в глаза.
— За двадцать лет у тебя ничего не было ни с кем, кроме меня? Извини, но я не верю.
— Это правда. — Теперь она глядела ему прямо в глаза. Он понял, что это так и есть. И изумился ее высокомерной невинности.
Он дотянулся и взял у нее стакан.
— Ты не должна пить из-за всего этого. Во всяком случае, в одиночку. Без меня.
Он залпом выпил ее вино и задержал дыхание, с удивлением почувствовав себя тем болваном с улицы, который был объектом его исследований и источником информации. Ему вдруг стало страшно от того, что он может потерять ее.
Хмурый рассвет не принес с собой буревестников, но Браун все равно развернул яхту и пошел на восток — туда, где ему привиделись сияющие перевернутые пики. Он отчетливо чувствовал вспыхнувший в душе бунт. К полудню, после нескольких часов хода полным ветром, он увидел эти ледяные громады опять, на сей раз в нормальном положении. Это был горный хребет вулканического острова. Он начал осторожно обходить его, постоянно проверяя дно под собой. Самая высокая вершина, высотой около двухсот метров, разбросала свои зубчатые ответвления в оба конца острова. Браун предполагал, что за хребтом есть большая впадина. Когда он приблизился к берегу, из каньонов на него пахнуло холодным ветром, взметнувшим грот и заставившим мачту содрогнуться на ее неустойчивом степсе.
Он увидел ниже линии снегов заросли грубой желтой травы. Кое-где горы были покрыты неведомыми темно-зелеными растениями. Ему показалось, что он разглядел несколько алых пятен, похожих на горечавку в цвету. Взору открывались места, поросшие бордовой камнеломкой, а вот деревьев не было вовсе. Совсем близко волны накатывали на берег, и он мог даже представить, как они шумят, встречаясь с землей. Временами ему казалось, что он слышит крики птиц, эхом разносящиеся по каньонам. Сразу за линией прибоя промелькнули взлетевшие большие бакланы.
День клонился к вечеру, а он все обходил обнаруженный им остров. Сумерки продолжались долгие часы, тени вытягивались такие длинные, что не хватало взгляда добраться до их конца. Море становилось чернильно-черным, а небо пронзительно синим. В тот вечер Браун услышал, как осипший юношеский голос вновь и вновь повторяет его позывной: "Виски Зулу Зулу один Майн восемь семь три". Он не ответил.
Теперь, когда он укрылся от всех, ему казалось, что сон должен вернуться к нему. Но часы шли, а он все лежал, не смыкая глаз, парализованный холодным гневом. В какой-то момент ему показалось, что ветер задул в обратную сторону. Он думал, что надо непременно освободиться от этой унизительной гонки. В конце концов, измученный, он на короткое время впал в забытье.
На следующий день, исследуя очертания острова в бинокль, Браун увидел множество птиц — повсюду были чайки, буревестники всех разновидностей и альбатросы. Один из черных кряжей был так заполнен королевскими пингвинами, что он поначалу принял их шевелящуюся массу за листву, а их желтые грудки — за цветы.
