Это что — ключ к разгадке? Я не в состоянии был думать, не в состоянии понять чутьем и — упустил момент. Ганнер снова заговорил как сторонний наблюдатель:
— Вот этому я, кажется, научился у аналитиков: вытаскивать наружу эмоции, чувства, то, что лежит в самой глубине, в опасной близости к бьющемуся сердцу; постигать связи и осмыслять вещи страшные, не приукрашивая их. Пусть собака видит зайца, как мы в свое время говорили, и пусть заяц тоже видит собаку. Только этого ужасно трудно достичь. И тут-то и приходит на помощь психоаналитик, вот почему…
— Я помог.
— Вы помогли одним тем, что стоите тут точно…
— Точно неразумный младенец, или столб, или…
— Да, да. Я чрезвычайно благодарен. Что-то безусловно изменилось, а такого рода перемены обычно необратимы. Глубины сознания неподвластны времени. Вы здесь, здесь вы и останетесь: воздействие вашего образа не исчезнет…
— Если не считать того, что самого меня здесь не будет.
— Вас здесь не будет. Иначе ведь невозможно, не так ли?
— Невозможно.
— Я хочу сказать…
— Естественно, я уйду со службы, — сказал я. — Нет никакой необходимости подвергать вас риску встречаться со мной на лестнице. Раз я теперь всегда буду присутствовать в вашем сознании в качестве целителя, было бы очень жаль, — не так ли, — если бы я все испортил, являясь вам во плоти.
Ганнер улыбнулся, глядя в огонь.
— Я рад, — сказал он, — что вы оказались именно таким человеком. Вы дали мне возможность проявить мой эгоизм до конца.
— Каким же я оказался человеком?
— Я боялся… о-о… эмоций, призывов о помощи, сантиментов, всякой… слащавой чувствительности. Я боялся, что вам понадобится помощь.
— А откуда вы знаете, что она мне не нужна, коль скоро вы, как вы сами заявили, не желаете вдаваться в мои чувства?
— Ну, у человека ведь складывается определенное впечатление. Вам, конечно, было неприятно, что вас используют. Ваша досада, возможно, даже сыграла свою ценную роль.
— Досада?
— Я хочу сказать, она позволила не накалять атмосферы. А как раз это мне и требовалось. И я вам очень благодарен. Я еще хотел кое о чем вас просить, но, пожалуй, не стану. Благодарю вас. Благодарю.
— Успех эксперимента А.
— И я благодарен вам за то, что вы собираетесь уйти со службы. Конечно, я рассчитывал на то, что вы уйдете. Разрешите пожелать вам всяческих успехов на новом поприще?
— Благодарю вас.
— А теперь… мне кажется, вы сказали, что пришли без пальто?
Я направился к двери. Когда я вышел из комнаты, в нос мне ударил запах духов Китти. Я сошел вниз по лестнице — Ганнер тяжело топал сзади. Дойдя до двери на улицу, я распахнул ее. Холодный воздух тотчас когтями вцепился в меня.
— Ну, так, значит, теперь все, да? Я рад, что наша встреча прошла ко взаимному удовлетворению.
— Да, — сказал он. — По-моему, мы хорошо ее провели, да, насколько это возможно при сложившихся обстоятельствах.
— Я немедленно ухожу со службы.
— Отлично. Спасибо. В таком случае прощайте.
— Прощайте.
Ни один из нас не протянул руки. Я шагнул за порог, и дверь тотчас за мной захлопнулась.
Я дошел до сквера на набережной, затем обернулся и посмотрел на дом. Показалось мне или в самом деле за темным окном второго этажа виднелось чье-то лицо? Пройдя еще немного вперед, я пересек мостовую и пошел по набережной. Был прилив, вода стояла высоко, от нее веяло холодом и легким запахом гнили, она несла всякий хлам — так близко от меня, что, казалось, можно достать рукой. Ветер дул резкими обжигающими порывами. Я двинулся на восток, затем повернул на север, к Кингс-роуд.
Ганнер все-таки отомстил. Отомстил сильнее, гораздо сильнее, чем если бы физически напал на меня, расквасил мне лицо или переломал ребра. Я чувствовал себя морально выпотрошенным. Я позволил ему надеть на меня ослиную маску мелкого низкого циника и не сбросил ее. При воспоминании о том, что я говорил и каким топом, я закрыл глаза и заскрипел зубами. Этому никогда, никогда не изгладиться из памяти! Ганнер заявил, что я теперь навсегда останусь с ним, но и со мной навсегда останется мой собственный образ — каким я выглядел в его глазах, каким я был. Я же смирился с представлением Ганнера обо мне — о том, что случившееся не глубоко меня задело, что я превратился в напыщенное, толстокожее ничтожество, закосневшее в своей иронии и обиде. Неужели он этому поверил? По всей вероятности; да к тому же Ганнеру вовсе не обязательно знать мое душевное состояние — в этом состоит безжалостная логика, с которой я обязан считаться. Если уж он пошел на такую, в общем, существенную уступку, признав, что я способен ему помочь, то, конечно, он имеет право использовать меня, как ему угодно. И ему вовсе не обязательно утруждать себя выяснением того, что я думаю. Он мог даже счесть это неделикатным. Его устраивало — при той настоятельной потребности во мне, какую он испытывал, — видеть во мне циника, и я все сделал, чтобы подкрепить такое его мнение обо мне. И он сказал: «Прощайте». Все они теперь распростились со мной — Бисквитик, Ганнер, Китти. И вся удивительная история осталась позади. А я вернулся туда, где мне и надлежит быть, к тому, на что я обречен с детства, — стою один на холодной улице, без пальто.
— Что это с Хилари? — спросила Эдит Уитчер у Реджи Фарботтома.
— Горюет из-за своей девчонки.
— А что с ней случилось — забеременела?
— Нет, ее выкинули из пантомимы.
— Бедненький Хило — это после всех-то интриг. Неудивительно, что у него такой вид, будто его сейчас вывернет наизнанку.
— А он и в самом деле какой-то зеленый.
— Может, у него к тому же еще и грипп.
— Попытаемся пообщаться с ним?
— Пытаться общаться с Хилари — все равно что послать спутник на Марс.
— Неважно, попытаемся. Хилари!
— Хилари-и! Ау-у! Хило!
— Да? — Я сидел за своим столом, а они обменивались репликами у меня за спиной. Утро сегодня, в понедельник, было холодное, желтое, и сквозь эту желтизну виднелся Биг-Бен.
— Хилари, вы принимаете нашу волну?
— Да.
— Вы в порядке? У вас не грипп?
— Да. Нет.
— Что он хочет сказать своими «да», «нет»?
— Да — я в порядке, нет — у меня нет гриппа.
— Хилари…
— Да?
— Что вы там пишете? Могу поклясться, это не имеет отношения к работе.
— Он пишет письмо своей девушке.
— Если угодно, то это прошение об отставке.
— Ну, конечно, как он мог остаться после того, как его девушку выкинули из пантомимы, — это же себя не уважать!
— Нам повезло: сегодня Хилари упражняется в остроумии.
Я запечатал прошение об отставке и отослал его со Скинкером, который тоже — только более дружелюбно — осведомился, не заболел ли я. Скинкер только что оправился после гриппа и подробно рассказал мне о том, как он болел, а теперь, судя по всему, свалился Артур. Это было приятное известие, поскольку я сейчас вполне мог обойтись без Артура. Да и он не станет завтра ждать меня к себе, поскольку знает, как я боюсь подцепить заразу. Теперь мне предстоит за месяц подыскать себе работу. А это штука нелегкая.
Я чувствовал себя бесконечно усталым и даже не пытался заняться делом. Накануне я вернулся домой около полуночи. Я не стал выяснять, когда ушла Томми, так и не дождавшись меня. Около полудня я вышел из своего учреждения и позвонил Кристел из автомата близ Скотланд-Ярда. Я очень редко звонил ей, хотя знал, что ей было бы приятно услышать мой голос, что она сидит дома одна, шьет и думает обо мне.
— Привет. Это я.
— О-о… как хорошо… мой дорогой.
— Что ты поделываешь?
— Шью.
— А что ты шьешь? Платье для коктейлей этой твоей новой заказчице?
— Нет, это я уже закончила.
— Хорошо получилось?
— Потрясающе.
— А что ты сейчас шьешь?
— Перешиваю пальто для соседской девочки.
— Угу… Кристел…
— Да?
— Ты не переживаешь из-за того… что ты рассказала мне в прошлый раз?
Молчание. Чувствуется, что Кристел сейчас расплачется.
— Нет.
— Не надо. Мне очень жаль, что я так отвратительно себя вел. И мне жаль, что я не остался и не поел твоих рыбных фрикаделек. Они были вкусные?
— Я их тогда тоже не ела. Я съела их холодными в воскресенье на обед. Они были вкусные.
— Вот и прекрасно, Кристел…
— Да?
— Не грусти, мне невыносимо, когда ты грустишь. Все это не имеет значения, ничто в прошлом не имеет значения. То есть я хочу сказать, конечно, имеет, но я буду так несчастен, если ты…
— Я в полном порядке. Не волнуйся из-за меня, хороший мой, я абсолютно в порядке. Правда. Действительно правда.
— Вот и умница. Молчание.
— Кристел, могу я прийти к тебе поужинать в среду вечером?
— Да… да, конечно…
