— Я не хочу знать, что вы делаете и чем занимаетесь, когда остаетесь вдвоем, но меня все-таки интересуют его намерения. И если, как я надеюсь, намерения у него серьезные, то когда вы думаете пожениться?
Розетта сидела напротив меня на кровати и снимала туфли. Она выпрямилась, посмотрела на меня и сказала, как о чем-то совсем обычном:
— Клориндо уже женат, мама, у него в Фрозиноне жена и двое детей.
Как услышала я это, кровь бросилась мне в голову, знаете, я чочара, а у нас, чочаров, кровь горячая, и пырнуть кого-нибудь ножом для нас это сущий пустяк. Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я соскочила с кровати, бросилась на Розетту, схватила ее за шиворот, повалила на матрац и стала со всей злостью бить по лицу. Она закрывала лицо рукой, а я знай колотила ее и кричала:
— Я убью тебя… Ты хочешь быть потаскушкой, но прежде, чем ты ею окончательно станешь, я убью тебя.
Она защищалась от моих ударов, как могла, закрывала лицо руками, но делала это молча и не пыталась убежать. Наконец я утомилась и перестала бить ее, но она так и не шевельнулась, продолжала лежать на кровати, уткнувшись лицом в подушку; не знаю уж, что она делала: плакала или просто обдумывала. Я долго не могла отдышаться, сидела на своей постели, уставившись на Розетту, и мною все больше овладевало отчаяние: я понимала, что, если даже убью ее, это ни к чему не приведет, я была бессильна, Розетта меня не слушалась и никогда не будет слушаться, я уже потеряла над ней всякую власть. Наконец я сказала со злостью:
— Но я поговорю с этим негодяем Клориндо. Посмотрим, что ответит мне этот наглец.
Розетта поднялась и села на кровати, глаза у нее были сухие, на лице полное безразличие. Она сказала спокойно:
— Ты больше не увидишь Клориндо, он вернулся к своей семье. В Фонди ему больше нечего было делать. Он уехал в Фрозиноне; сегодня вечером мы простились с ним, и я тоже больше никогда его не увижу. Его тесть заявил, что возьмет свою дочь обратно, если Клориндо не вернется к жене, а так как деньги принадлежат не ему, а жене, то он и должен был покориться.
Меня прямо как обухом по голове ударили: никогда не думала, что она будет говорить об этом так спокойно, будто это ее совсем и не касается. Ведь Клориндо был у нее все-таки первым мужчиной, и я в глубине души надеялась, что они любят друг друга; и вдруг оказывается, что он жил с ней, как с уличной девкой, она продавала ему свое тело, а он платил ей за это, и теперь им больше не о чем говорить: они расстаются без всякой жалости, как совсем чужие. Значит, и вправду Розетта очень изменилась; я все повторяла это себе, но никак не могла свыкнуться с этой мыслью, не могла я видеть в моей дочери чужую женщину, заменившую мою прежнюю Розетту. Я была убита и говорю ей:
— Значит, ты была его девкой, а теперь он уехал и бросил тебя; и ты говоришь об этом так спокойно?
Она ответила:
— А как мне об этом говорить?
Я в бешенстве подняла руки, и Розетта испуганно отстранилась, как будто боялась, что я ее опять начну бить; сердце у меня болезненно сжалось, потому что матери нужна любовь детей, а не страх. Я и говорю ей:
— Будь покойна, я тебя больше не трону… только сердце у меня обливается кровью, что ты стала уличной девкой.
Она ничего не ответила и стала опять раздеваться. И вдруг я спрашиваю громким и полным отчаяния голосом, аж сама удивилась:
— А кто же теперь отвезет нас в Рим? Клориндо обещал отвезти нас, когда союзники освободят Рим. Союзники уже в Риме, но Клориндо уехал отсюда, и в Рим нас везти некому. Но будь что будет, а завтра я отправляюсь в Рим, даже если мне придется идти пешком.
Розетта ответила спокойно:
— Надо подождать еще несколько дней. Во всяком случае, один из сыновей Кончетты — или Джузеппе, или Розарио — отвезет нас обеих в Рим на этих днях. Они будут здесь завтра вечером: они поехали проводить Клориндо в Фрозиноне; их общество распалось, и они купили у Клориндо грузовик. Не беспокойся, в Рим мы вернемся.
Это мне тоже не очень понравилось. Сыновья Кончетты до сих пор не показывались здесь, они, кажется, занимались спекуляцией в Неаполе; но я хорошо помнила их еще с тех пор, как мы были здесь первый раз, и питала к ним, если это возможно, еще меньше симпатии, чем к Клориндо, ехать с ними в Рим мне совсем не хотелось. Я сказала:
— А тебе уже все безразлично, да?
Она посмотрела на меня и спросила:
— Зачем ты меня так мучаешь, мама?
Она сказала это так ласково, прямо растрогала меня, и я ответила ей:
— Потому что мне кажется, золотко, что ты совсем изменилась и у тебя не осталось ни к кому никаких чувств, даже ко мне.
А она:
— Да, я изменилась, не отрицаю этого, но для тебя я осталась прежней Розеттой.
Видите, значит, она все-таки признавала, что переменилась, но в то же время она говорила, что любит меня, как раньше. Я и сама не знала, то ли мне огорчаться, то ли радоваться, поэтому я промолчала, и разговор наш на этом закончился.
Розетта оказалась права: на другой день приехал из Фрозиноне грузовик, но на нем был только один из сыновей Кончетты, Розарио, другой поехал из Фрозиноне прямо в Неаполь. Оба они мне не нравились, но Розарио казался вроде еще хуже, чем его брат. Маленький, приземистый и плотный, грубое такое темное квадратное лицо, лоб низкий, волосы мысиком спускаются, нос, как обрубленный, челюсть здоровая, в Риме таких называют «бурено», что значит грубый, неотесанный, необразованный человек, к тому же у Розарио не было ни на грош ни доброты, ни ума, а тут вдруг, как приехал, рта не закрыл за столом. Он сказал Розетте:
— Тебе привет от Клориндо, он велел передать, что приедет навестить тебя, когда ты будешь в Риме.
Розетта ответила, не подымая глаз и очень сухо:
— Можешь сказать ему, чтобы не приезжал, я не хочу его больше видеть.
Тогда я впервые поняла, что Розетта только притворялась равнодушной, она привязалась к Клориндо, может, даже и теперь еще тоскует о нем; вам, наверно, это странно, но мне было неприятно, что она страдает из-за этого негодяя, это было еще хуже ее равнодушия. Розарио спросил:
— А почему? Ты что, сердишься на него? Он тебе больше не нравится?
Меня злило, что Розарио говорит с Розеттой так неуважительно и нелюбезно, как говорят с уличными женщинами, но они-то не имеют права возмущаться таким обращением и даже обижаться на это; а еще больше рассердил меня ответ Розетты:
— Клориндо не должен был так поступать со мной. Он мне никогда не говорил, что женат. Я узнала это от него только вчера, когда мы решили расстаться. Пока ему было удобнее скрывать это от меня, он скрывал, а когда показалось удобнее, чтобы я знала, сказал мне.
Такова уж была моя судьба, что я не понимала больше Розетту, не понимала, что с ней происходит, поэтому я была опять поражена и больно задета ее словами: значит, она только в последний момент узнала, что у Клориндо есть жена и дети, а говорила об этом таким тоном, как будто они повздорили из-за какого-то пустяка, говорила это тоном уличной женщины, у которой нет больше ни гордости, ни достоинства, и она знает, что не может удержать любимого человека. Дыхание сперло у меня в груди, а Розарио спрашивал, усмехаясь:
— А почему он должен был говорить тебе об этом? Вы же не собирались с ним пожениться?
Розетта опустила голову к тарелке и ничего не ответила Но тут вмешалась эта ведьма Кончетта:
— Теперь это так всегда случается; война все перевернула вверх дном: парни ухаживают за девушками, не говоря им, что они женаты, а девушки отдаются парням, не спрашивая их, собираются ли они на них жениться. Теперь это так всегда случается, все изменилось, какая разница, женат человек или нет, есть у него жена и дети или нет? Теперь так считают. Важно только, чтобы парень и девушка любили друг друга, а Клориндо действительно любил Розетту, посмотрите, как она одета, раньше она была похожа на нищую цыганку, а теперь ходит, как настоящая синьора.
Кончетта всегда была готова защищать негодяев, потому что сама была негодяйка, но теперь она в общем сказала правду: война и впрямь все изменила; вот взять хотя бы мою дочь — из чистого невинного ангела она превратилась в бесстыжую проститутку. Я все это знала, и знала, что Кончетта говорит правду, но все-таки ее слова, как острым ножом, полоснули мне по сердцу, я возмутилась и стала кричать:
— Изменилось, как бы не так! Вы только и ждали войны, ты, и твои сынки, и этот негодяй Клориндо, и эти убийцы марокканцы, — все ждали ее, чтобы делать то, на что в мирное время у вас не хватало храбрости. Как бы не так! Я говорю тебе, что не будет по-вашему, рано или поздно все станет на место, и тогда тебе, твоим сынкам и Клориндо придется плохо, даже очень плохо, вот тогда вы увидите, что есть на свете и добродетель, и религия, и законы и что честные люди значат больше, чем негодяи.
На мои слова отозвался Винченцо, этот набитый дурак, обокравший своего хозяина, он тряс своей головой и все повторял:
