— Но простите, профессор, почему Сатана хочет, чтобы мы были хворыми, если мы его союзники? Разве от нас здоровых не было бы больше пользы? Армия рахитиков или хромоногих — не лучшая армия в мире.
— А вот послушайте. Сатане ни в коем случае не выгодно, чтобы мы были здоровы, потому что физическое здоровье есть также здоровье духовное. И еще потому, что мы способны узреть истину, лишь будучи здоровыми. Пожирая трупы братьев наших меньших, мы не только занимаемся своего рода людоедством, поскольку они наши братья, но становимся более грубыми, более склонными к греху, что подтверждается сексуальной распущенностью, гораздо больше распространенной среди пожирателей мяса. Но, возвращаясь к преступлению, которое мы совершаем по отношению к животным, могу вам сообщить о своих весьма интересных экспериментах. Животных, как детей, можно обучать с помощью человеческой речи и разумной дисциплины. Проведенные мною эксперименты дали блестящие результаты, и я сумел доказать, что все без исключения животные, как только к ним применяют подобный метод, возвышаются до человека и идентифицируются с ним. И ничего другого не надо тут применять, кроме человеческой речи, на которую они отвечают самым великолепнейшим образом. Собаки, птицы, кошки, голуби, куры идентифицируются с теми, кто их воспитывает.
— Какой-нибудь специальный язык, профессор? — спросил Кике.
— Нет, любой. Любой язык. Только надо говорить с ними четко и терпеливо.
— Я это спросил, потому что немецкий или русский, вероятно, для них труднее, чем испанский. Особенно для какой-нибудь, disons[258], курицы.
— Вовсе нет. Просто изумительно, говорю вам, изумительно, как прекрасно могут отвечать собака или курица.
— Значит, проблемы со склонениями в немецком или в русском не возникают? Я настаиваю на этом вопросе, профессор, не потому, что сомневаюсь в ваших интереснейших исследованиях, но потому, что у меня самого, когда мать заставляла меня учить немецкий, была куча проблем с винительным и дательным падежами. А уж о русском языке, судя по тому, что мне рассказывали, n'en parlons pas[259].
— Никаких проблем, сеньор. Дело в терпении, надо работать прилежно, с любовью и настойчивостью. Те, кто применяет свист, окрики и гортанные звуки, полагая, что животные не поймут правильной речи, допускают грубую ошибку. Не считая того, что наш долг — развивать братьев наших меньших с помощью нашего самого возвышенного орудия, нашей речи. Вы бы стали воспитывать своих детей окриками и свистом?
— Нет.
— Вот видите. То же самое и с нашими меньшими братьями. Животное царство окружено глубокой тайной, охраняемой Божественным Творцом. И мы чувствуем, что это царство столь священно, что уничтожать составляющих его существ есть преступление, безнравственное, чудовищное злодеяние, покушение на естественное право земного сосуществования и на его эволюционную цель. Что бы мы подумали о чудовище, пожирающем собственных детей, еще не умеющих говорить? Прибавлю еще и то, что если мясо, как я уже объяснял, притупляет сознание, растения делают его чувствительнее.
— Не назовете ли какое-нибудь специальное растение, профессор? Я это говорю, потому что обожаю салат.
— Салат? Великолепно, сеньор. Но исключений тут нет — полезен любой вид растений: салат, конечно, но также шпинат, редис, морковь. Для придания чувствительности нашему сознанию все годится. Понаблюдайте за травоядными животными, вроде лошади или коровы, — они от природы ручные.
— И быки также, профессор? Я имею в виду корриду.
— Разумеется, также и быки. Лишь посредством таких варварских затей можно довести благородное и мирное животное до ярости. Нам должно быть стыдно, что человеческий род мог дойти до таких крайностей жестокости и дикости. Поверьте, не быки плохие, а испанцы, которые глазеют на это преступление и его поощряют. Повторяю, все травоядные животные миролюбивы. Сравните коня с тигром или с грифом. Мясная пища извращает ощущения и делает агрессивными существа, которые ее употребляют.
— Стало быть, войны и убийства — это следствие потребления мяса?
— В том нет ни малейшего сомнения, сеньора. Мясо не только делает нас нечувствительными к чужому страданию, но также еще больше приковывает к физическому миру. И в этом состоит цель сатанинского плана: помешать нам познать Истину, остановить наше освобождение.
— Стало быть, медицинская наука, профессор…
— Я мог бы целыми днями говорить о страшнейших преступлениях, совершаемых этой мнимой медицинской наукой, основанной на потреблении мяса, толкующей о микробах и сыворотках. В одном месте Ветхого Завета рассказывается, что Иегова, то есть Сатана, наслал казни на Египет: вошек, мух, саранчу. Иисус Христос, Учитель Учителей, исцелял от болезней, изгоняя из тела больного нечистого духа, то есть демонов, истинных виновников всех болезней. Все эти мерзости, которые врачи называют бактериями, суть не что иное, как создания Сатаны. И микробы поражают лишь тех, кто живет, не считаясь с Божественным Законом. Таким образом, медицинская наука отнюдь не лечит, а только участвует в сатанинской игре, порождая и усугубляя болезни.
— Значит, если кого-нибудь укусит бешеная собака, он не должен бежать в институт Пастера, а надо искать человека, умеющего изгонять бесов?
— Совершенно верно.
— А если он такого заклинателя бесов не найдет? Или не успеет?
— Будет очень плохо, однако это единственное, что можно сделать… Теперь перейдем ко второму орудию из трех упомянутых: к духовенству. Оно самая надежная опора власти Сатаны благодаря своему влиянию на часть человечества.
— Ну ясно, тут как с полицией, в которую мы верим, а потом оказывается, что она в сговоре с грабителями. Вспомните Честертона.
— Правда ваша, сеньор. Довольно одного доказательства — они все делают за деньги. Начиная с крещения и до соборования. А деньги — главное орудие Дьявола. Ах ты, черт! Уже половина девятого! Но я буду краток. Возьмем католиков. Поведение большинства католиков доказывает полное отрицание их же учения. Священники и верующие прихожане дискредитируют религию своими страстями и эгоизмом. И те и другие жадны до материального богатства и не гнушаются никакими средствами для достижения его. Что касается иудаизма, главное я уже сказал. Семиты принадлежат Сатане, которого они называют Иеговой, вследствие договора об обрезании. Как во всяком дьявольском договоре, здесь не может обойтись без крови. Но увы, я должен заканчивать, хотя мог бы еще высказать чрезвычайно важные идеи. Нынешняя борьба — это борьба Сатаны против Божества, борьба жестокая и беспощадная за то, чтобы сатанизировать весь мир. И тогда земля превратится в трамплин для спора о власти над вселенной. Первый шаг к сатанизации мира — атеизм. К сожалению, победа сатанизма будет означать нашу вечную погибель, мы будем обречены существовать в этом аду благодаря переселению душ.
— Упаси нас Бог!
— Прощайте, сеньора. Прощайте, сеньор! При другом, более благоприятном случае мы продолжим разговор на эту тему, которая должна волновать всех нас.
Подпрыгивающими шажками доктор Гандульфо удалился.
— Переселение душ! — воскликнул Кике, воздев руки к потолку. — Приятное будущее. Судя по нашему поведению, получится как раз обратное тому, что происходит у военных: начнешь маршалом, и в один прекрасный день окажешься собачкой у жены полковника. А какая там, наверно, бюрократия! Человек умирает, ему слышится, будто он переходит в разряд австрийцев, он становится в очередь, ждет два-три века, а когда подойдет к столу, там справляются по книгам, все переворачивают. Оказывается, бедняга ошибся, плохо расслышал, ему надо было стать в очередь к устрицам. Ну ладно, Бебочка, я тоже ухожу. Этот профессор прибавил мне забот. Прежде всего пойду съем свою дневную порцию салата. Это дело святое, не пропущу ни за что на свете. А ты откажись раз и навсегда от виски, не то перейдешь в разряд устриц.
Поклонившись Сабато и произнеся: «Мэтр!» — он вышел.
— Паяц!
— Добрейший человек, он друг Мабель.
— Я не об этом жалком типе.
Сабато поднялся, рассеянно посмотрел на книги в шкафах.
— Бедняга. Все равно как если бы автор «Идеального брака» пытался объяснить фригидным домохозяйкам сексуальные изыски де Сада. А вы еще острите. Смеетесь. Дьявол может быть спокоен. Он играет с истиной. Смешит посредством вот таких простаков.
— Ты еще скажешь, что доктор Гандульфо возвещает богословскую истину.
— Ну конечно, дуреха! Вы хихикаете над салатом, но в самом существенном он прав. Помнишь, что говорил Фернандо?
— Фернандо Канепа?
Сабато глянул на нее сурово.
— Я говорю о Фернандо Видале Ольмосе.
Беба воздела руки и подняла глаза к небу, изображая веселое удивление.
