Тильда упомянула их общего знакомого, Кита де Пейвли.
— С этим юношей я познакомился, когда он учился в Оксфорде, — сообщил полковник. Они шли по периметру сада, и он ударами трости пригибал крапиву. — Нас свел общий интерес — археология. Умный парень. Раз или два мы вместе ездили на раскопки.
Официально обязанности Тильды заключались в том, чтобы готовить еду, убирать в доме и стирать одежду и белье полковника. На самом деле в те дни, когда у полковника обострялся артрит, она также писала за него многочисленные письма-жалобы, которыми он досаждал приходскому совету, требуя отстрела голубей, отравлявших ему жизнь. Тильда трудилась не покладая рук, но не роптала, ибо напряженный физический труд отвлекал ее от безрадостных мыслей. Поднимаясь в шесть утра, растапливая печь дровами и сухим торфом, который, по утверждению полковника, был отличным топливом, она думала лишь о том, как бы не обморозить пальцы, так что ей некогда было горевать о последних ужасных месяцах своего супружества. В середине зимы ей часто приходилось ломать голову над тем, как разнообразить их меню из пастернака, картофеля и капусты, и это отвлекало ее, хотя бы временно, от тревоги за детей. Натирая полы пчелиным воском, извлеченным из ульев полковника, она настолько выматывалась, что про Дару уже и не вспоминала и не пыталась решить загадку его исчезновения.
Их жилище на верхнем этаже было достаточно просторным, так что наряду с мебелью, предоставленной им полковником, они спокойно разместили там и ту, что привезли с собой. В их распоряжении были четыре спальни: Мелисса с Кейтлин занимали самую большую из них, Джош с Эриком — комнату с мансардным окном, Рози и Ханна, приезжая на каникулы, останавливались в самой дальней спальне, а сама Тильда спала в маленькой комнатке с эркером. Также в их распоряжении находились маленькая кухня, большая гостиная и ванная комната с раковиной, ванной и унитазом — ржавыми, гремящими и таких необъятных размеров, будто они предназначались для великанов. В сравнении с Длинным домом, где комнаты с низкими потолками больше походили на клетушки, Пуна была настоящим дворцом.
Вудкотт-Сент-Мартин некогда был такой же маленькой деревней, как и Саутэм, но с тех пор, как там вырос целый район с муниципальными домами и появился ряд одноэтажных коттеджей из красного кирпича, он расширился втрое. Граница между районом муниципального жилья и коттеджами, часто думала Тильда, имела символическое значение: отделяла бедных от богатых. Те, кто жил в муниципальных домах, посещали рабочий клуб; обитатели коттеджей и старинных особняков, расположенных в зеленой зоне, были членами теннисного клуба или Драматического общества. Каждые полчаса из городка отходил автобус на Оксфорд, на котором Мелисса и Кейтлин ездили в школу. Джош продолжал учиться в школе-интернате, где ему надлежало пробыть до сдачи общего вступительного экзамена.[56]
Чеки, что Макс ежемесячно высылал на содержание детей, приходили без писем с добрыми пожеланиями, и это каждый раз причиняло Тильде боль, будто она сдирала тонкую корку с едва зарубцевавшейся раны, нанесенной его уходом. Порой, когда она чистила картофель или гладила теплые кальсоны полковника, ее скорбь сменялась гневом. Она злилась на Макса за то, что он бросил своих детей. За то, что он столь суров и необъективен. За то, что идеализировал ее.
Кейтлин ненавидела дом полковника Реншоу. В Саутэме, до того, как они переехали, она каждый день ходила в Холл: боялась, что отец вернется и не найдет ее дома. Но потом на воротах Холла появилась вывеска «Продается», и в один прекрасный день туда въехали чужие люди. В оранжерее зацвела алая пеларгония, что ее мама непременно сочла бы пошлостью, и однажды Кейтлин, убедившись, что за ней никто не наблюдает, швырнула на крышу камень. Звон разбитого стекла доставил ей удовольствие.
Поначалу Кейтлин держалась холодно с Тильдой, ей не нравилось, когда та ее обнимала. Потом стала грубить, но Тильда не теряла терпения, и это Кейтлин раздражало еще больше, чем ласка. Потом она принялась мстить — бросала в жаркое столовую ложку соли или сбивала шест, к которому крепилась веревка с выстиранным бельем, в результате чего простыни и наволочки падали в грязь. Но пару раз она поймала на себе вопрошающий взгляд Тильды и после была более осторожна.
Потом они переехали в Оксфордшир, и Кейтлин поняла, что к прежней жизни возврата уже не будет. До этого она еще надеялась, что отец вернется, что они снова будут жить в Холле, что все наладится. Переезд лишил ее этой надежды. Ей пришлось поселиться в одной комнате с Мелиссой, а ведь в Холле у нее была отдельная комната, притом более просторная, с маленькой гардеробной. Кейтлин возмущало, что ей не выделили отдельную комнату — какая несправедливость! Сама Мелисса взирала на нее с безусловным восхищением — хоть какое-то утешение. Правда, когда Мелисса показывала ей письма и рисунки, присланные Максом, Кейтлин чувствовала, как в ней поднимается ярость: какая подлость, что эта тупая Мелисса знает, где ее отец, а она нет.
Полковник, по мнению Кейтлин, был сумасшедшим, и она по возможности старалась избегать его. Кормили ее отвратительно, пресной невкусной пищей; новую одежду ей не покупали. В январе она пошла в обычную среднюю школу. В классах было по тридцать девочек; некоторые носили стоптанную обувь и сползающие чулки, говорили с деревенским акцентом. Хуже того — казалось, ее вообще никто не замечает. В школе Бервуд все знали, кто она такая. Знали, что она — Кейтлин Канаван, живет в большом доме, в школу ее привозит на машине красавец отец, что она занимается балетом и посещает курсы ораторского искусства. А в новой школе некоторые учителя даже не знали ее имени, и если в Бервуде она была первой ученицей в классе, здесь ей с трудом удавалось удержаться в середнячках. Если она рассказывала про своих пони, про чаепития, что отец устраивал для нее, про каникулы в Довиле, ей никто не верил. Твоя мать служит в доме чокнутого старика, говорили ей, и Кейтлин сгорала от стыда. Тильду, прислугу, считали ее матерью — какое унижение, бесчестье!
Никто, казалось, не сознавал, что она особенная. Никто не замечал, что она красивее, умнее и гораздо интереснее, чем все остальные девочки ее возраста. Никто ею не восхищался. А Кейтлин, глядя на себя в зеркало, была убеждена, что она особенная. Так ей сказал папа.
Однажды, уже живя в доме полковника, она нашла отчет частного детектива. Когда Холл выставили на продажу, все бумаги матери уложили в картонные коробки и перенесли в Длинный дом в Саутэме. После переезда в Оксфордшир Тильда предложила Кейтлин вместе разобрать коробки. Кейтлин сказала, что сама управится: эти бумаги были последней драгоценной ниточкой, связывавшей ее с прежней жизнью. Почти все, что она нашла, интереса у нее не вызвало. Скучный дневник, что Джосси вела в детстве, письма, счета, магазинные чеки. Все, что касалось отца, Кейтлин откладывала в сторону. Потом она обнаружила отчет мистера Одди. И когда поняла, что именно попало ей в руки, пришла в невероятное возбуждение. Быстро просмотрела отчет, будучи уверенной, что теперь-то уж точно узнает, куда ушел отец. Потом, свернувшись в комочек на кровати, стала читать отчет более внимательно. И постепенно возбуждение сменилось потрясением, затем тошнотой. Они кинулась в ванную, где ее вырвало, а когда вернулась в комнату, там уже была Мелисса. Та, глянув на Кейтлин, справилась о ее самочувствии, и Кейтлин, видя, что Мелисса стоит всего в шаге от шокирующего отчета, сказала холодно:
— У тебя на подбородке уродливый прыщ.
Мелисса охнула и побежала к зеркалу.
Кейтлин быстро собрала бумаги и пошла в уборную на улице — единственное место, где можно было уединиться. И там, в темной маленькой каморке, где всюду висела паутина, она дочитала отчет мистера Одди. Кое-что в нем ее смутило (что такое «половые сношения» или «физическая связь»?), зато она поняла, что, по сведениям мистера Одди, у ее отца было много женщин. Мистер Одди составил список, который возглавляла некая Эльза Гордон, а замыкала Тильда Франклин.
Эрик ежедневно трудился в саду полковника Реншоу. Ему приходилось обрабатывать более акра земли, а также ухаживать за животными, пернатой дичью и кустарниками. Полковник, называвший его не иначе как «тот Ганс», на первых порах внушал ему ужас, но постепенно Эрик привык к старику. Он догадался, что полковник Реншоу просто не запомнил их имен, — Мелиссу он называл «Лиззи», путая ее со своей давно почившей сестрой, — и в конце концов пришел к выводу, что в устах полковника «тот Ганс» — это вовсе не оскорбление. Заикаясь, Эрик попытался объяснить ему, что он австриец еврейского происхождения, но тот, не слушая его лепет, пустился в пространные описания футбольного матча между людьми полковника и солдатами кайзера, который состоялся на поле между окопами на Рождество 1914 года. Эрик понял, что в сравнении с его умением добросовестно копать землю и убирать куриный помет его национальность и вероисповедание для полковника ничего не значат.
