Замок входной двери на задвижке. Я открываю его, чтобы можно было быстро выйти. Но главным образом для того, чтобы можно было войти.
Между коротким коридором у входной двери и тем помещением, которое, по-видимому, является салоном, я ощупью нахожу дверь. Я прикладываю к ней ухо, стою и жду. Слышен только далекий звук судового колокола, бьющего склянки. Я открываю дверь, за которой еще большая тьма, чем та, из которой я иду. Тут я тоже жду. Потом зажигаю свет. Загорается не обычный свет. Над сотней очень маленьких закрытых аквариумов, размещенных в резиновом обрамлении на штативах, закрывающих три стены, вспыхивает сотня ламп. В аквариумах — рыбки. Их такое количество, и они такие разные, что это не идет ни в какое сравнение с любым магазином по продаже аквариумных рыбок.
Вдоль одной стены стоит черный крашеный стол, в который вмонтированы две большие плоские фарфоровые раковины со смесителями, управляемыми с помощью локтей. На столе две газовые горелки и две бунзеновские горелки, все стационарно подключенные медными трубами к газовому крану. На столике рядом прикреплен автоклав. Лабораторные весы, pH-метр, большой фотоаппарат с гармошкой на штативе, бифокальный микроскоп.
Под столом находится металлическая полка с маленькими, глубокими ящиками. Я заглядываю в некоторые из них. В картонной коробке из химической лаборатории «Струер» лежат пипетки, резиновые трубки, пробки, стеклянные лопаточки и лакмусовая бумага. Химические препараты в маленьких стеклянных колбах. Магний, марганцовокислый калий, железные опилки, порошок серы, кристаллы медного купороса. У стены в деревянных ящиках, обернутые в солому и картон, стоят маленькие бутыли с кислотой. Фтористоводородная кислота, соляная кислота, уксусная кислота различной концентрации.
На противоположном столе стационарно закрепленные пластмассовые кюветки, проявители, увеличитель. Я ничего не понимаю. Комната оборудована как нечто среднее между музеем «Датский аквариум» и химической лабораторией.
В салоне двойные двери с филенками. Напоминание о том, что «Кронос» был построен с претензией на былую элегантность пятидесятых, уже тогда казавшуюся старомодной. Комната находится прямо под навигационным мостиком и одного с ним размера, как обычная датская гостиная с низким потолком. В ней шесть больших окон, выходящих на носовую палубу. Все они покрыты льдом, и сквозь него проникает слабый сине-серый свет.
Вдоль стены по левому борту деревянные и картонные коробки без всяких надписей, которые удерживаются на месте натянутым между двумя радиаторами фалом.
В середине комнаты стоит привинченный к полу стол, в углублениях которого — несколько термосов. Вдоль двух стен установлены длинные рабочие столы с лампами «Луксо». Маленький фотокопировальный аппарат привинчен к переборке. Рядом с ним — телефакс. Полка на стене заставлена книгами.
Направляясь к ней, я вижу морскую карту. Она лежит под пластиной из оргстекла, не дающей отражений, поэтому я ее не сразу заметила.
Текст на полях отрезан, так что мне надо несколько минут, чтобы определить, что это за карта. На морской карте материк — это деталь, одна лишь линия, контур, который пропадает в рое цифр, обозначающих глубины. Потом я узнаю мыс напротив Сисимиута. Под пластиной, по краю карты, положено несколько небольших фотокопий специальных карт. «Средневременной срез от зенита Луны (апогей или перигей) по Гринвичу до прилива у берегов Западной Гренландии». «Схема поверхностных течений к западу от Гренландии». «Карта секторного деления в районе Хольстейнсборга».
Наверху, у самой переборки, лежат три фотографии. Две из них — это черно-белая аэрофотосъемка. Третья напечатана на цветном принтере и похожа на фрактальную фигуру из тех, что описаны Мандельбротом[51]. На всех в центре один и тот же контур. Свернувшаяся почти кольцом фигура с отверстием в центре. Словно похожий на рыбку пятинедельный эмбрион, который свернулся вокруг жабр.
Открыть картотечные шкафы не удается — они заперты. Я рассматриваю книги, когда где-то на этаже открывается дверь. Выключив лампу, я примерзаю к полу. Открывается и закрывается какая-то другая дверь, и становится тихо. Но этаж уже больше не кажется спящим. Где-то есть люди, которые не спят. Нет необходимости смотреть на часы. Времени достаточно, но находиться здесь более у меня уже не хватает нервов.
Я уже берусь за ручку входной двери, когда слышу, что кто-то поднимается по трапу. Я отступаю назад в коридор. В замок вставляют ключ. На мгновение наступает замешательство, так как дверь не закрыта. Распахнув кухонную дверь, я захожу внутрь и закрываю ее за собой. Кто-то идет по коридору. Шаги кажутся осторожными, изучающими, может быть, он удивляется, почему не закрыта дверь, может быть, собирается обыскать весь этаж. А может быть, у меня галлюцинации. Я заставляю себя залезть на кухонный стол и в лифт. Задвигаю двери, но изнутри их невозможно закрыть полностью.
Дверь в коридор открывается, зажигается свет. На полу, прямо напротив той щели, которую мне не удалось закрыть, стоит Сайденфаден. Он в уличной одежде, его волосы все еще растрепаны после прогулки по палубе. Он подходит к холодильнику и исчезает из моего поля зрения. Раздается шипение углекислого газа, и он появляется снова. Он стоя пьет пиво прямо из банки.
На его лице отражается глубокое наслаждение, и одновременно он закашливается. В ту минуту взгляд его устремлен на меня, но при этом он меня не видит. И тут оглушительно громко начинает шуметь лифт.
Мне с трудом удается сжаться в тесном пространстве. Я могу только вытащить отвертку из пробки, готовясь к тому, что через две секунды последует разоблачение.
Лифт начинает опускаться.
В темноте надо мной открываются дверцы лифта. Но меня там уже нет — я еду вниз.
Я молю Бога, чтобы это оказался Яккельсен, который нарушил мой запрет и, обнаружив в шахте движение, нажал кнопку, чтобы спустить меня вниз. Я надеюсь, что, когда откроется дверь, будет темно. И что трясущиеся руки Яккельсена поддержат меня, когда я буду вылезать.
Я останавливаюсь, дверца осторожно отодвигается. Снаружи темно. Что-то холодное и влажное прижимается к моему бедру. Что-то ложится мне на колени. Что-то засовывают под колени. Потом дверь закрывается, лифт шумит, заработал двигатель, и я взмываю вверх.
Я перекладываю отвертку в левую руку и хватаю правой фонарик. Он на секунду загорается, и мне все становится видно.
В пяти сантиметрах от моих глаз, прислоненная к моему телу, стоит прохладная и влажная, покрытая капельками росы, полуторалитровая бутылка с этикеткой «Moet & Chandon 1986 Brut Imperial Rose». Розовое шампанское. На коленях у меня лежит бокал для шампанского. Под коленями горбится донышко еще одной бутылки.
Я ни минуты не сомневаюсь в том, что, когда люк откроется, я окажусь при ярком свете лицом к лицу с Сайденфаденом.
Но выходит иначе. Я насчитываю два удара — это означает, что я проехала мимо шлюпочной палубы. Я направляюсь на мостик, в офицерскую кают-компанию.
Лифт останавливается, потом наступает тишина — и больше ничего. Я пытаюсь открыть дверцы. Это почти невозможно — мешают бутылки.
Где-то открывается и закрывается дверь. Потом зажигается спичка. Я раздвигаю дверцы на один сантиметр. На большом обеденном столе, где я несколько дней назад подавала ужин, стоит свеча в подсвечнике. Ее поднимают и несут по направлению ко мне.
Дверцы раскрываются. Одной рукой я упираюсь в стену позади меня, чтобы вложить всю свою силу в удар. Я ожидаю увидеть Тёрка или Верлена. Бить я собираюсь в глаза.
Свет ослепляет меня, потому что оказывается слишком близко. Не видно ничего, кроме темных очертаний фигуры, которая одну за другой берет бутылки. Когда он забирает бокал, его рука на секунду задевает мое бедро.
Из комнаты доносится приглушенный возглас удивления.
Ко мне склоняется лицо Кютсова. Мы смотрим друг другу в глаза. Его глаза сегодня ночью выпучены, как будто с ним внезапно случился приступ базедовой болезни. Но он не болен в обычном смысле этого слова. Он чудовищно пьян.
— Ясперсен! — говорит он.
И тут мы оба замечаем отвертку. Она нацелена куда-то между его глаз.
— Ясперсен, — говорит он снова.
— Небольшой ремонт, — говорю я.
Трудно говорить, потому что скрюченная поза затрудняет дыхание.
— Любым ремонтом на борту занимаюсь я.
Говорит он авторитетно, но невнятно. Я высовываю голову из лифта.
— Я вижу, ты также курируешь винные запасы. Это заинтересует Урса и капитана.
Он краснеет — медленное, но радикальное изменение цвета, доходящее до фиолетового.
— У меня есть объяснение.
Через десять секунд он начнет соображать. Я высовываю руку.
— У меня нет времени, — говорю я. — Мне надо дальше работать.
В этот момент лифт едет вниз. Я в последний момент успеваю спрятать верхнюю часть тела внутрь. Меня охватывает злость оттого, что нет никакого устройства, блокирующего лифт, пока не закрыты двери.
