— Да я сам могу сесть за руль, — бормотал Сливная Пробка.
— Ни за что, — сказала Марианна, вынимая ключи от машины из кармана его брюк.
Альпинистка на прощание поцеловала его в щеку, а партнер, который, похоже, находился в прекрасном настроении, похлопал по плечу и сказал:
— Да не думай про счет. Я оплачу…
«Что за чертовщина? — думал Сливная Пробка. — Она что, меня специально спаивала? Чем они сейчас занимаются? Разве Нильс не женатый человек, отец двоих детей, прыщавого мальчика и красивой девушки, которой я очарован? Адюльтер? Это на него совсем не похоже!»
И вот они остались вдвоем. От Сливной Пробки избавились. «Ты мне надоел» — это были последние слова Марианны, обращенные к большой любви ее молодости. «Твой номер с медвежонком наверняка был сплошным обманом» — было последними словами Нильса, но теперь, похоже, их старая ссора была совершенно забыта. Они еще час просидели в ресторане. По очереди цитировали дурацкие фразы из своих писем, громко смеясь. Совершив экскурсию в прошлое, они вспомнили все, что делали вместе: велосипедную акробатику, бои на подоконнике, смелые представления с Цыганенком Хансом в качестве приглашенного актера. Но всякий раз, когда заканчивался какой-нибудь сюжет, они сравнивали его с поездкой на велосипеде с завязанными глазами, и их первая серьезная выдумка вызывала у них обоих ощущение тихого восторга.
— Вот были времена, правда? — сказала Марианна.
После того как они вспомнили все рискованные предприятия прошлого в далеком Ольборге, Нильсу стало казаться: будущее склонилось над ним и постукивает его по плечу.
— Давай-ка удерем, не оплачивая счет, — прошептала она ему на ухо. — Тебе наверняка никогда не приходилось этого делать.
— Давай, — ответил Нильс, подумав, что он таким образом очень кстати может взять реванш за пристальные взгляды официанта. Итак, Марианна исчезла в туалете, и когда Нильс через несколько минут вошел туда, она уже открыла окно над унитазом и, обдуваемая теплым июньским ветерком, курила. Она действительно была похожа на девушку из заколдованных лесов. Нильс встал на сиденье, поцеловал ее в жилистую и сильную шею, отказываясь признать, что прошло двадцать пять лет. На что он потратил их? Почему он так много пропустил в жизни? Ему очень захотелось тут же ей все рассказать, но она в этот момент уже наполовину вылезла из окна.
— Ну что стоишь и пялишься, — фыркнула она, — помоги протолкнуть мою толстую задницу.
Нильс подтолкнул, и она вылезла из окна, и, когда он сам выбрался наружу, они оба свалились на траву. Потом встали и, смеясь, побежали по дороге, где как канатоходцы пошли по дорожной разметке, а потом к портовым волнорезам, где стали прыгать с камня на камень, разглядывая свои отражения в черной воде. За спиной у моего отца остались прошлые неприятности, впереди его ждали победы и успехи. Хотя они не говорили об этом, но оба знали, куда направляются: в первую попавшуюся гостиницу, которая сможет приютить их очнувшуюся от зимней спячки любовь. Нильс распахнул двери гостиницы, разбудил ночного портье, который с удивлением смотрел, как пара средних лет бежит вверх по лестнице, словно какие-нибудь глупые подростки, и лишь лежа на спине в широкой двуспальной кровати, Нильс понял, насколько он пьян. Последнее, что он запомнил, был его твердый, вертикально стоящий член и приятное осознание того, что над ним склонилась женщина.
— Черт побери, — пробормотала Марианна десять минут спустя и, шлепнув по щеке, разбудила его: — Похоже, ты уже не очень молод?
Когда он на следующее утро проснулся, было семь часов, голова трещала. Рядом с ним похрапывала Марианна Квист, и, хотя ему на самом деле надо было спешить домой, он некоторое время лежал, разглядывая ее. Капелька слюны пузырилась в уголке ее рта, и он не мог оторвать от нее глаз. Наконец он осторожно слизнул капельку и пошел в душ, но несколько раз открывал дверь в комнату, чтобы удостовериться в том, что она никуда не делась.
— Мне надо ехать домой, — сказал он, разбудив ее час спустя. — Какие у тебя планы на вечер?
— Ох, это снова ты? — ответила Марианна, уставившись на него покрасневшими глазами. — Поезжай, поезжай к жене, Нильс, сходи в зоопарк с детьми. Я уезжаю в Канаду на следующей неделе. Боже, как у меня трещит голова.
— Я, конечно, женат, — ответил Нильс, — но это вовсе не значит, что ты сможешь ускользнуть от меня.
В то же утро он сбрил усы, которые украшали его верхнюю губу с тех пор, как его, новоиспеченного отца, поразил огонь Расмуса Клыкастого. Побрившись — к счастью, никого дома не было, — он сообщил секретарше, что по-прежнему болен, и вышел в прихожую. Взглянул в зеркало и тут услышал тихий стук упавшего через щель письма. Это было обычное письмо из Налогового управления, он машинально открыл конверт и рассеянно скользнул взглядом по листку бумаги: «После многочисленных обращений и т. д. и т. п. неопровергнутые подозрения в предоставлении не соответствующей действительности информации и прочее, и прочее… принято решение о возбуждении уголовного дела…» 7 июня 1989 года Нильса Джуниора Эрикссона поразил третий приступ сильного головокружения за двое суток. Стены качались, пол кружился, и вскоре дети, что играли в футбол на улице перед домом, услышали, как какой-то мужчина крикнул: «Черт возьми!» Они заглянули в наш сад, там никого не оказалось. Они продолжали следить за пустынным садом, и полчаса спустя увидели, как взволнованный Нильс Эрикссон выбегает из дома, словно разозленный мальчишка. Может быть, дело было в том, что он вдруг оказался без усов и поэтому стал походить на мальчишку, или же дело было совсем в другом, потому что пять минут спустя он резким движением распахнул дверь дома на Тунёвай.
Перед ним стояла его мать с кухонным полотенцем в руках, да, вот она — ВОРОВКА, КРАВШАЯ ПИСЬМА, женщина, которая настолько увлеклась врачами, что заставила его провести все детство в дерьмовине. А вот его отец, алкоголик, тиран, ВОР, только что вышел из туалета — человек, который всю жизнь только и хотел, что выпить, который украл горшок с сокровищем, а потом отлупил сына ремнем.
А вот и сын… Родители ошарашенно смотрели на него. Он открыл рот и стал кричать так громко, что даже мама Ранди очнулась от своего полузабытья в комнате, которая прежде принадлежала толстой тетушке. Он обвинял их во всех грехах, в давно забытых проступках. Сорокатрехлетняя желчь вылилась изо рта мальчика, слюна, суровые слова и никогда прежде не высказывавшиеся обвинения смешались в кучу. Пораженные родители ничего не могли понять, потому что чего ему в жизни не хватало? Разве они не любили своего сына, разве не гордились им, когда он приезжал к ним в их уже несколько обветшавший дом на своем красивом «мерседесе»? Разве Бьорк не хвасталась им в своих игровых клубах? Разве Аскиль не мечтал всегда о том, чтобы Нильс хотя бы раз в жизни заглянул в «Корнер», чтобы собутыльники хотя бы мельком увидели его сына? Но он не хотел там появляться. Он всегда их стыдился, и в последние годы, честно говоря, не особенно часто их навещал.
Лишь спустя какое-то время — когда сын с двадцатипятилетним опозданием сбежал из дома — Бьорк узнала, что причиной всего был тот демон, непристойные номера которого с зеленым медвежонком она когда-то наблюдала в Ольборге; а Аскиль поймет, что все это потому, что сын в тот момент, в той ситуации думал только своим членом. Но когда через полчаса дверь с грохотом захлопнулась и сын исчез так же внезапно, как и появился, оба они, уставившись прямо перед собой, опустились на диван. Дедушка с незастегнутой ширинкой, а бабушка со скомканным полотенцем в руке. И еще не скоро им удастся собраться с силами и снова подняться на ноги.
Отец отправился дальше. Кое-кого другого Нильс Эрикссон в тот день тоже навестил: например, банки, обанкротившиеся предприятия, готовые к реорганизации предприятия… Нильс заканчивал все дела, прятал бумаги, собирал чемодан, был очень нежен с детьми, хотя и не открывал причину особой нежности, и неделю спустя уже сидел вместе с Марианной Квист в самолете, летящем в Канаду. Это было поздним вечером незадолго до дня Святого Ханса, они летели через Атлантику навстречу пляшущему вечернему солнцу. «Ну вот, получилось», — шепнула она ему на ухо. То, что отец за несколько дней до этого посвятил ее в свои проблемы с Налоговым управлением, не уменьшило радости от их встречи. Строго говоря, она улетала вместе с преступником, которого разыскивали. «А вот и мы, — добавила она ясно и четко, — ну держитесь же теперь!»
Так вот — глядя в сторону солнца, которое не желало заходить — отец исчез из нашей истории. Гостиная была недокрашена; все вокруг разбросано, мама ничего не понимала, а пресловутое письмо попало в руки Сливной Пробки лишь несколько дней спустя. Его тоже сразил наповал приступ головокружения, но, в отличие от некоторых других, он просто так не сдался. Он попытался что-то спасти. Просиживал ночи напролет, пот капал на запутанные финансовые отчеты, но в конце концов ему пришлось констатировать: он сидит по уши в дерьме. Несколько раз после исчезновения отца он появлялся в доме на Биркебладсвай, часами перерывал коробки с бумагами и, когда мы пытались помогать ему, начинал нервничать, потому что вот он стоит тут, мужчина, который держит под контролем все в своей жизни, — на коленях в отцовском кабинете, а все вокруг него рушится.
