— Больше не буду! Бейте меня, повесьте меня, но больше никогда не буду в этом участвовать!
Потом он истошно взвыл и, когда его уводили, продолжал истерически выкрикивать что-то нечленораздельное. Властным голосом Иисус обратился к толпе:
— Пусть события идут к своему концу. Ничего не предпринимайте. И прежде всего прощайте, как прощает Отец ваш Небесный.
Итак, по пути к Голгофе за Иисусом и встревоженными легионерами следовала почти безмолвная толпа. Туда уже было стянуто большое число вооруженных отрядов, так как до гарнизона быстро дошли известия о том, что народ ведет себя слишком неспокойно. Поэтому никому не было разрешено проходить за оцепление далее чем на четверть расстояния до места казни. Исключение, конечно, составляли главные участники последнего акта этой трагедии.
Друзей Вараввы, которые издавали громкие жалобные крики, в это время уже закрепляли на перекладинах. Способ же, которым это проделывалось, заключался в следующем. Их повалили на землю и, пока пара рослых солдат удерживала несчастных в непристойной позе статуи Марса Наблюдаемого, привязали руки к перекладинам. Затем сквозь запястья обеих их рук вогнали по гвоздю, что сопровождалось легким похрустыванием костей и обильным кровотечением, после чего оба могли считаться вполне и хорошо полураспятыми. Потом их заставили подняться на ноги, и они с пронзительными криками, пошатываясь, ослепшие от боли, подгоняемые плетьми, проковыляли к столбам, которые были похожи на торчавшие из земли голые деревья. Там им пришлось по очереди взбираться вверх по лестнице (лестница была только одна), которую попеременно приставили к каждому из столбов. Затем, при содействии специализировавшихся на распятиях палачей, казнимые должны были повернуться к столбам спиной. Им пришлось еще выдержать и тот момент, когда перекладина вставлялась в глубокий паз, пропиленный в верхней части столба, — в это время преступники оставались висеть с распростертыми руками. Кровь стекала с каждого их пальца. Потом лестницу убрали.
Теперь наступал последний этап этой процедуры, который требовал от палачей большего мастерства и был более трудным, чем могут представить себе люди несведущие. Одна нога преступника укладывалась на другую, и обе они прибивались одним гвоздем (один палач удерживал ноги, другой вколачивал гвоздь) к специальному клиновидному выступу, который был частью столба. Гвоздь, как вы понимаете, был необычайной длины. Для настоящего мастера двух уверенных ударов молотка было бы вполне достаточно. Но человек, удерживавший ноги преступника в положении одна над другой и, естественно, опасавшийся, что гвоздь может пройти только сквозь одну ногу или сквозь его собственные руки, иногда непосредственно перед ударом невольно отпускал ноги, и тогда они раздвигались и повисали, судорожно дергаясь. С Иовавом и Арамом все прошло гладко. Крики их были душераздирающими, но палачи свое дело знали.
Нет необходимости напоминать читателю, что оба преступника были полностью обнажены. Из бревна под промежностью каждого торчал колышек (он вбивался в столб, чтобы удержать тело от провисания), и это создавало иллюзию того, что у Иовава с Арамом по два фаллоса. Подобная картина обычно вызывала у палачей усмешку, но на сей раз эта небольшая непристойность их не забавляла. Им не нравилось, какая стояла погода. Судя по сгустившимся тучам, вот-вот должен был начаться ливень, а при дожде процедура распятия была не из приятных.
Поднимаясь в гору, Иисус ускорил шаг, как это иногда делает путник с тяжелой поклажей, завидев свой дом. Чтобы не отстать от Иисуса, сопровождавшим его легионерам пришлось сделать то же самое. Они запыхались сильнее, чем он. А Иисус на вершине горы сбросил крест и с жалостью посмотрел на двоих людей, которые уже висели на крестах и стонали от боли.
Иногда смерть наступала совсем быстро, иногда несколько медленнее. Часто причиной смерти была не столько потеря крови или изнурение, сколько недостаточное поступление воздуха в легкие, поскольку напряженная, неестественная поза делала нормальное дыхание невозможным.
Уже были видны мухи, с жужжанием слетавшиеся на раны умиравших людей, — счастливые Божьи создания, занятые своей обычной работой, которым не было никакого дела ни до людской злобы, ни до мучительных попыток человека найти путь к какому-то приемлемому общественному и нравственному устройству.
Между крестами, на которых висели двое несчастных, Иисус увидел в земле глубокую, выложенную кирпичами щель, в которую должно было быть вставлено основание его собственного креста. Он посмотрел вниз: у подножия горы стояла большая безмолвная толпа — в ней Иисус ясно различил свою мать и стоявшего рядом с нею старого пекаря Иофама. Казалось, что тот качает головой, словно порицая Иисуса за его упрямое стремление до самого конца показывать себя на людях не с лучшей стороны.
Иисус устало улыбнулся. Старший палач заметил:
— Это новый способ. Чья-то блестящая выдумка. Только я не уверен, что этот способ хорош. И все же мы должны попробовать.
— Итак, начнем, — сказал Иисус:
— Хорошо. Что-то погода мне не нравится.
Иисус начал с того, что сбросил свое цельнотканое одеяние, которое начальник отряда подобрал и повесил себе на плечо. Римляне смотрели на огромное тело с благоговейным страхом, пораженные ростом Иисуса, шириной его плеч, превосходно развитой мускулатурой, прекрасной кожей, оскверненной многочисленными свежими рубцами — следами тяжелого бича. Один из них невольно покачал головой, словно сожалея: «Напрасно, напрасно».
— Так? — спросил Иисус и лег на крест, как на кровать, — ноги вместе, руки распростерты.
— Это поможет, — сказал старший палач на плохом арамейском (он выглядел измотанным — возможно, из-за давно просроченного отпуска на родину). — Если сумеешь сохранить это положение, мы можем закрепить опору для ног прямо сейчас. Вообще-то слишком много возни. Но это действительно поможет.
Опору прибили быстро, и старший палач, глядя на Иисуса и словно ожидая его одобрения, произнес:
— Теперь мы могли бы приступить к ногам.
Сквозь обе ноги в подставку был вбит огромный гвоздь. Почувствовав мучительную боль, Иисус пронзительно вскрикнул. Невольно опустив глаза, он увидел, как из раны хлынула кровь, и сказал:
— Я не хотел кричать. Я хотел…
Здесь он потерял сознание, но почти тотчас же пришел в себя.
— О, все так кричат, — сказал старший палач. — Говорят, такова человеческая природа. И я бы закричал, если бы со мной такое проделали. Теперь, если ты сможешь удержать руки там, где они находятся, и постараешься их не сдвигать, веревка нам не понадобится. Гвозди-то мы забьем быстренько, это точно. Скоро все это закончится, обещаю тебе.
Распрямленные запястья были прибиты, пальцы судорожно дернулись и, словно стремясь к покою, потянулись к гвоздям.
— Деревянного колышка нет, — заметил помощник палача. — Мне совсем не нравится этот новый способ.
— Ну провиснет так провиснет, — ответил его начальник. — Теперь начинается самое трудное.
Он подождал, пока к подставке для ног прибивали титул, потом скомандовал:
— Веревки!
Чтобы установить крест в приготовленное в земле углубление, потребовалось десять человек. Подножие креста придвинули к углублению, над которым оно теперь нависало, чтобы потом, когда всему сооружению будут придавать вертикальное положение, крест соскользнул бы в щель, упершись в кирпичное дно, и после некоторого дрожания установился бы вертикально, колеблемый только ветром (а в это время и в самом деле дул сильный ветер). Вся трудность состояла в том, что кресту нужно было придать вертикальное положение, поднимая его с помощью веревок. На концы перекладины были накинуты петли — по одной веревке на один конец, а каждую веревку, обливаясь потом и бормоча проклятия, тянули пять человек. И как только подножие креста вошло в углубление, работу можно было считать выполненной.
Большое исхлестанное тело Иисуса (на его голове так и осталась эта корона из терновника, которую никто не догадался снять) обвисло, истекая кровью. Мастера своего дела, потирая руки, с гордостью посмотрели вверх. Но старший палач сказал:
— Нехороший это способ. Старый лучше.
ТРЕТЬЕ
Арам умер быстро. Возможно, смерть наступила в результате сердечного приступа. Иовав же оставался в живых достаточно долго, и у него успело пропасть желание принадлежать к партии зелотов.
— Ты… ты виноват в том, что мы оказались здесь, ублюдок, — выдохнул перед смертью Арам. — Царь, да? Сын Божий? Себя спаси. И спаси нас в то же время.
— Вы спасены, — ответил Иисус, — но не так, как это происходит в мире.
Иовав сказал:
— Что ты сделал плохого? Я не могу сказать, что ты делал что-то неправильно. Не забывай про меня, позаботься обо мне. Я не такой плохой. Я работал для Царства. Некоторым образом.
