При демократии все проще, но почему-то и загадочней. Свобода гордится своими романами самовыражения. Флобер умудрился самовыразиться даже в образе сластолюбицы. Пушкин по три часа пред зеркалами проводил, а потом упархивал, подобный ветреной Венере. Невысокий Найман прогуливается по роману в виде стареющего баскетболиста Каблукова. Ваш покорный, между прочим, в недавние романы то и дело вводил и Старого Сочинителя, и Стаса Ваксино, и Власа Ваксакова, и графа Рязанского, и Така Таковского, а вот теперь и Базза Окселотла — и все это не псевдонимы, а просто разные ипостаси.
Любопытные сдвиги происходят при юбилеях творческих личностей. Живешь-живешь и вдруг осознаешь, что друзья веселой молодости приближаются к семидесятилетию. Ты пишешь эпистолу дружбану-прозаику, зачинщику всей молодой плеяды, прогремевшему в двадцать лет, за что и был прозван «нашей Франсуазой Саган».
Куда нас, Толя, закатили
Литературные года:
От «Юности», где всплыл Гладилин,
До «Ожидания Годо»?
Я вспоминаю, Анатолий,
Как легок был ты на подъем:
Не съев и пуда ржавой соли,
Ты напевал «Мадам, мадам!»
Ты вечно к бабам шел с ватагой,
Кричали бабы «Караул!»,
И с этой шуткой, словно с флагом,
Прошел весь «бабий карнавал».
Однажды наш дуэт в пинг-понге
Сломил ретивый комсомол,
На семинаре близ Паланги
Двух их атлетов искромсал.
Спустя сто лет в Луизиане,
Где по соседству Эльсинор,
Два эмигрантских партизана,
Твой друг Базиль и ты, синьор,
Клеветники и супостаты,
Сражались средь идейных жал;
Тут с возгласом «Привет, ребята!»
Посол советский пробежал.
Он был партнером по пинг-понгу
И флюгером идейных туч,
И ты сказал ему вдогонку:
«Советский замысел летуч!»
Себя с тобою вспоминаю.
Гудим ватагой в ЦДЛ,
И, как всегда, Михал Минаич
Корит мовистскую артель.
Мне нравятся твои герои:
Подгурский, юный байронит,
С лукавым смыслом, с дерзкой бровью
Опровергает районо.
Твой Робеспьер спешит к засаде,
И грезит мрачный Шлиссельбург,
И тенью твой мятежный всадник
Летит среди любовных бурь.
Лети и ты, будь дерзко молод,
Четырежды счастливый дед,
И приглашай звериный голод
На свой полуночный обед.
Ночное празднество, дружище,
Пускай пройдет под пенье арф,
Шампанского пролей на брыжжи
И будь, как прежде, star at heart!
Или вот еще одна эпистола, на этот раз другу-музыканту, полсотни с чем-то лет назад вошедшему с инструментом, чтобы начать свой непрекращающийся свинг.
Средь верноподданных сердец
КПСС назло
Возник таинственный юнец,
Саксофонист Козлов.
В прикиде ультраштатском он блуждал,
Столицы грешный сын,
Не-джазовое все не уважал
И так нашел свой свинг.
По сути дела, этот свинг свистал
Под пятым слева ребром,
Козловский не очень скромный новосел,
Замученный рублем.
Космической любви росток,
Последний среднерусский могикан,
Он мог играть часов по сто,
Как Джерри Маллиган.
Шестидесятых лет разброд
Возрос, как баобаб.
Козлов играл средь тех борозд
Свой фирменный бибоп.
Не убоявшись русских стуж,
В тропический экстаз
Врубается он, ух ты, стилем «фьюжн»
Под струнных перепляс.
Мыслитель, чей творец Роден,
Он охраняет свой творческий фланг,
Лишь пальцы мечутся ордой,
Впадая в бурный фанк.
Вот так, идя от стиля «cool»
В горячий христианский рок-н-ролл,
Козлов тащил упреков куль
И мощный «Арсенал».
Какой итог мы видим щас
Сквозь слепоту всевозможных призм?
Ликует наш козловский джаз,
Он опроверг марксизм.
Твой юбилей, мой друг, не кругл,
В трех острых его углах живет пчела.
Ты в юности играл свой «cool»,
Так страстью старости теперь пылай!
И вот завершается еще один роман самовыражения, в котором автор может осветиться как Окселотлом, так и Стратовыми, так и Пришельцем Максом, так и Высоколобым Бутылконосом, а антиавтор прикроется Блажным и Комплектом, не к ночи были помянуты. Давайте, несмотря на специфику жанра, в добрых старых традициях не будем мучить читателя и добросовестно ему поведаем, кто с кем, зачем и почему. Читатель, должно быть, уже заметил, что понятие летоисчисления не очень-то детально, чтобы не сказать «весьма туманно», прослеживается автором в перипетиях романа. В эпилоге оно будет еще больше провисать, поскольку большинство персонажей предполагаются живы, а живая персона создает больше сложностей, чем те, кто отошел при героических или странных обстоятельствах. Словом, хронологической точности не ждите.
Начнем, пожалуй, с Вадима Казимировича Бразилевича, чье великолепное прозвище было только что упомянуто. Копнув в далекое будущее, то есть в воображаемое, мы можем сказать, что он дожил до 104 лет и все еще здравствует. Тому способствуют легкий нрав и приверженность к британскому выражению readyness is everything, то есть, как в пионерские годы совок учил, быть готовыми к труду и обороне. Он всегда был готов и к процветанию, и к деградации, то есть к успеху или к развалу. В «Таблице-М» ему платили огромные деньги, он стал мультимиллионером. Других бы это удивило — он принял как должное. Когда бизнес редкоземельных элементов в России попал под удар скрытно-большевизма, он и этому не удивился и стал сопротивляться вместе со всеми и даже впереди всех; достаточно вспомнить дело с «Фортецией». Он был великолепным холостяком Москвы, пока не влюбился «как гимназист» в Леди Эшки. Он стал ее пажом на то время, когда она отвечала ему взаимностью, а потом остался другом, хотя всю жизнь не мог позабыть ее ласк, по правде говоря, весьма мимолетных.
Интересно отметить его отношение к своей внешности; она ему нравилась высоколобостью и неординардой формой носа, и потому он даже гордился великолепным прозвищем, придуманным Ашкой. Выходя на вечернюю прогулку по эспланаде, он был уверен, что гуляющая публика видит в нем идеал современного джентльмена. И впрямь, среди публики находилось немало господ, которые с удовольствием сменили бы свою заурядную миловидность на редчайший, если не сюрреальный портрет ВБ. Этого русского выдающегося финансиста знали во всем мире во всех кругах влиятельной бизнес-элиты. Популярность его была сродни популярности другого международного русского, артиста ХХ века Питера Устинова, а разговоры о его московских авантюрах только добавляли этому Highbrow Bottle-Nose особой остроты, вроде той, что приносит блюдо свежайших аркашонских устриц по соседству с бутылкой шампанского. Несмотря на развал проекта «Шато Стратосфер» и на общую шаткость корпорации редких сплавов, Вадим сохранил за собой должность генерального финансиста «Таблицы-М», прибавив к этому весьма значимую в современном мире позицию «портфельного инвестора».
Как и подобает настоящему денди, он любил все редкое и дорогое: автомобили «Бугатти» и «Испано-сюиза», океанские яхты и пентхаусы с коллекциями оригиналов русского авангарда, ну и так далее; придумайте сами. Мы же добавим еще одно немаловажное обстоятельство. Со младых ногтей Вадим нередко напевал один куплет из песенки о Генрихе IV:
Еще любил он женщин
И знал у них успех.
Победами увенчан,
Он был счастливей всех.
Должно быть, в этой роли он видел и самого себя. Красавицы Москвы и стран атлантического побережья не обделяли его своим вниманием, а на одной из них, а именно на Ленке Стомескиной, он в конце концов и женился. Через полгода после свадьбы теннисистка принесла ему красоточку-девочку с правильными чертами лица, а еще через девять месяцев мальчика с маленькой бутылочкой вместо носа.
В те дни, когда распространилась горькая новость о гибели Макса Алмазова, неразлучные Ленка и Пашенька Стратова были завидной добычей для наглого мужичья в разных дискотеках. Забавно было раздразнить пацанов, нажравшихся экстази, а потом продинамить, то есть сквозануть, раствориться в ночи, а еще лучше спровоцировать какое-нибудь шаривари и в разгар оного отъехать в кабриолете. Известие об убийстве Пришельца застало их в ялтинском заведении «Матрица», откуда девушки собирались перебазироваться в Мисхор для встречи с таежными братьями, один из которых приходился одной из них родным отцом. И вдруг пришел молодой француз Жан-Клод Крутояр и на ломаном языке своего предка распространил сообщение агентств о гибели в Крыму известного геолога, открывшего в Сибири удивительную цепь месторождений редких земель; она видна из космоса с высокой орбиты, что порождает сомнения в том, была ли наша планета местом его рождения.
