– Но ведь в этом и состоит их обязанность, – возразила Баронесса. – Пресса – цепной пес демократии.
– Господи! – взмолился атеист Б. – Так почему же я не чувствую ароматов демократии, а только... – Б. повел носом, будто учуял запах псины.
– Да ладно, – сказал Я. примирительно, – кто всерьез принимает прессу? Эти субстанции вечно чем-то хронически больны. В Советской Империи у них была вечная краснуха, а в Еврейском Государстве – то чернуха, то желтуха, то обе вместе. А чтобы получить портрет здешней русскоязычной прессы, нужно добавить чуть доброй русской традиции принимать кликушество за пророчество, а юродивых – за вождей.
Но тут же примиренчество Я. будто испарилось в мгновение ока на южном солнце.
– Но ведь правда, – начал он плавно повышать голос, – до чего надоели, черт бы их побрал, с их попытками вечными меня расстроить. Ну, хоть бы иногда рассказали мне об увеличении удоя в кибуце “Еврейское счастье” или о перевыполнении плана в забое “Глубокий” угольной шахты “2-я сионистская”. Что? Нет угольных шахт в Еврейском Государстве? Так выройте, мать вашу... писаки хреновы! Что вы мне мозги полощете с утра до вечера тем, что А. дал деньги Б. на предвыборную кампанию (Как же! Этот А. догонит, еще раз даст, иронизирует Б.)
– Да какое мне дело? – продолжал Я. в неистовстве. – Это не мои деньги. Или вы забыли, где мы находимся? Здесь Еврейское Государство, мать вашу! Что вы делаете вид, будто если Б. даст денег А. на выборы (теперь настал черед А. ухмыляться), то я проголосую за то, чтобы мне палец оттяпали? А вот вам! – вскричал Я. и преподнес невидимому писаке знакомую любому школьнику в Российской Империи фигуру из трех пальцев. (Тут надо заметить, что в Еврейском Государстве фигура эта известностью не пользуется, ее запросто и без всякого злого умысла может сложить в вашем присутствии босс, записывая в тетрадку на память суть даваемого вам поручения.)
– А наши русскоязычные газеты-интернеты! – продолжал разоряться Я. – Это уж вообще мрак беспросветный. У этих – другая мода, у этих – все вокруг дураки. Сами вы – сплошь дураки, козлы сиреневые! И ваш предполагаемый читатель-мазохист – тоже дурак! А мотыгу вам в руки? И матом погнать на ниву русско-картавой словесности! И радовать меня! Понятно? Радовать!!! Вперед! Строем! С песнями, мать вашу!
Б. на сей раз спокойнее и деловитее Я. Он предлагает половину несчастных журналистов пристрелить, оставшихся разделить еще на две половины. Одну высечь за дело, другую – для профилактики.
– Будьте благоразумны, – решил успокоить всех А., хотя в успокоении нуждается один только Я. – Западная пресса не лучше, полощет нас денно и нощно. И ведь их можно понять – клиенты журналистов требуют зрелищ. Чемпионат мира по футболу – раз в четыре года. А матч Герцлия-Флавия – Соседи проходит в любой сезон и при любой погоде.
– Футболисты за чемпионат мира получают миллионы, где мои миллионы? – бурчит Баронесса.
– Браво! – в восторге возопил Кнессет. – Вот неисчерпаемый источник финансирования Герцлии-Флавии. Новости из Герцлии-Флавии должны продаваться, ведь мы – главный экспортер новостей в мире.
– Далась вам эта пресса, – сказала Котеночек с легким оттенком надменности, – читайте книги.
Наш жизненный потолок щекочет нам пятки, пока мы нежимся в ванной чужих переживаний. Чтение – само по себе прячущееся под ярким светом настольной лампы ретро, куда мы убегаем от видеорядов, носорожьим стадом пробегающих по нашей нежной (все еще нежной) сущности. Мы заворачиваемся вместе с буквами в пуховое одеяло, сбереженное на память о детстве, откуда торчит только наш сопящий нос. Он достался нам по наследству от наших персональных взрослых. Он – наш носорожий рог, его мы вклеиваем в паспорт на самое видное место, им мы отбиваемся от слепящей глаза жизни, которая рано или поздно набросит на наше лицо покрывало, на жизнь непохожее. Этим чувствительным рогом мы вынюхиваем сладости судьбы, которые она приносит нам сегодня в постель вместе с кофе. Но кофе мы сегодня не пьем, мы выливаем его, как чай, на блюдечко и радуемся своей находке, потому что через кофе не видно (ведь это не чай) дна блюдечка. Мы радуемся, мы теперь не видим ни своего конца, ни конца вселенной и можем приступать к тому, ради чего завернулись в это одеяло, в котором нам так тепло. Мы готовы заглянуть в чужую жизнь, в которой хоть что-нибудь, да не так, как в нашей, которую мы прописали себе. Что манит нас в чужих тайнах? Чего еще не знаем мы о самих себе? Ночь клубится вокруг нашего дома, она отрезала нас от чего-то и зарезала кого-то в нас. Нам этого теперь не хватает, и мы ищем его за чугунным заборчиком букв. Что там скрыто от нас? У нас есть полевой бинокль нашей проницательности, через который ни черта не разглядеть в тумане, как будто недостаточно обычной ночной темени, чтобы нас запутать. Мы навинтим, как глушитель на пистолет, что-то, что раздвинет темноту, но это что-то не справляется с туманом, через который нам придется двинуться лично, чтобы что-нибудь понять. А понимать зачем? Что пониманье нам добавит? Оно лишь радость нам отравит грядущих дней. За этими буквами вовсе не то, что там есть, а то, что мы хотим найти. А если не отыщем желанного, нам обязательно что-то встанет поперек пути – туман или слишком мелкие буквы, а то и языка родного не узнаем. А-у-у! Эти люди там, за решетчатыми буквами, обладают необыкновенным тактом. Мы танцуем с ними лишь тогда, когда сами того пожелаем. Не обижаясь, они оставят нас в покое, когда мы отложим в сторону их глянцевое жилище. Они не нарушают непомеченных границ нашего одиночества, не клянчат внимания к своей уникальной мимолетности, как это обычно делают жалкие живые люди. Они и есть вечный рай на земле. Мы даже прощаем им колкости, делая вид, что к нам они не относятся. Ведь печатные души нас не видят и, значит, не в нас персонально целились. То, что это о нас, знаем наполовину только мы сами. А по поводу второй половины мы станем отнекиваться. Зачем нам юридически оформленное признание наших несовершенств? Эй! Тот, кто ворочает подгоревшие картофелины в этом словесном раю, кто из нас засыпает? Наше внимание или ваше умение? Подуйте на костер, мы хотим искр, улетающих вверх, в темноту ночи. Мы за них заплатили на кассе, а теперь возьмем сдачу сонным зевком. Не подливайте нам крови в страницы, нас от нее тошнит. Чужие соития нас волнуют, но слабо. Мы хотим соития своего и особенного, такого, в котором душа и тело воспаряют в благоухании. Вы так умеете? Мы ведь сознательно позволяем морочить нам голову за наши же деньги. Бездна наших желаний всегда ждет нас в свои объятия. Мы у нее – желанные гости. Плюх с высоты, и давайте снизу посмотрим, как мы лихо летим в виртуальные гости к госпоже Е. Да еще вопрос – будут ли нам виртуально рады? Мы все время путаемся – где пишущие, где читающие, кто кому морочит голову? Или это у нас метод такой – идти по грани, не понимая, когда мы серьезны, а когда во всю мочь издеваемся над собой? Мы ведь ни от кого ничего не скрываем, вот и в компьютерных делах мы сторонники открытого кода, то есть такого, в котором каждый может что-то испортить. Ведь мы уважаем своих собеседников, а значит, обязаны дать им возможность вставлять в наш текст свою опытность и свой полет. А в свободном парении мы были в кино уже много раз. Мы любим в этом падении увидеть крутые, как мы с вами, уступы скал и уцепившиеся за них растения, этих маленьких скальных женщин (они от своих утесов – ни на шаг). А наши женщины? Иногда им хочется полетать, мы возвращаем их себе беглым огнем с плеча (мы стреляем лучше, чем они летают), потому что мы их искренне любим и с нами им будет лучше, чем там, в этом холодном небе. Мы, признаться, и сами не часто любим туда взлетать. А внизу, мы знаем, течет река среди острых камней, о которые разбиваются в хороших фильмах плохие люди. А мы с вами ни за что не погибнем, мы сохранимся, целы и невредимы, мы воспарим в последний момент и еще успеем полюбоваться бурлящей рекой. Вы успели? Вопрос, неожиданно обращенный к вам в лоб, непременно заставит вас очнуться. Заставил? То-то же, а то – “наши деньги, наши деньги”. Не в деньгах счастье, – утверждают те, у кого они есть, и (в редком единстве мнений) те, которые о них только наслышаны. А вот у нас нет единства мнений с самими собою о подлинном значении денег. Мы в этом вопросе полны ужаснейших внутренних сомнений. Этот вопрос – простой. Очень много маленьких, колючих вопросов набились нам в башмаки, мы поэтому не снимаем их даже в своей постели, чтобы не испачкать кровью наши белоснежные простыни. Чтение – встреча с самим собой в своей спальне, но в чужом теле. Читайте, читайте, дорогие дамы и господа, майне дамен унд херрен, это совершенно безвредно и бесполезно. Проверено постоянно действующей комиссией при комитете человеческих несовершенств. И не сердитесь, не глядите букой. Ведь что написано пером и испачкано свинцом, тому не сделаешь Delete.
