— Да.
— Порядок тогда. А теперь досыпать. Недоспишь, как говорят умные люди, все равно что…
— Паша! — укоризненно сказала Люба. — Постыдился бы Андрея. Он еще ребенок.
— Такие ребенки в борьбе с фашизмом творят чудеса храбрости и геройства, — усмехнулся Князь.
— Ты поесть не хочешь? — спросила Люба, глядя на Андрея.
— Нет.
— А у меня почему не спрашиваешь? — изобразив на лице удивление, сказал Князь. — Не мешало бы и «наркомовскую» с прицепом. Устал я, как десять «Сталинцев»[19].
— Обойдешься.
— О женщины! О племя! — Он театрально развел руки. — Воистину тираны. Имей это в виду, племяш, и никогда не женись на красивой женщине. Сядет такая вот красотка на холку, ножки-рюмочки свесит, — тут он опустил глаза и почмокал губами, — и будет понукать.
И еще пяточками своими нежными, розовенькими — под ребра, чтобы не брыкался. — Говорил Князь это несерьезно, шутя, голос его был ласковым, и он следил глазами за каждым движением Любы, отчего Андрей чувствовал непонятную неловкость и стыд. — Как тут делишки? — переходя на серьезный тон, спросил Князь.
— Все нормально. Хрящ на днях был, ждут тебя.
— А должок принес?
— Принес.
— Покажи племяннику, где ему лечь. Он совеем носом клюет.
Андрей действительно хотел спать. Люба провела его через кухню, они вышли в холодные сени и поднялись по шаткой скрипучей лестнице в мансарду, а точнее — на чердак, где была оборудована маленькая комната-каморка. Ни старинной мебели, ни ковра, ни хрустальной люстры здесь не было. Простая железная койка, стул, тумбочка — и все.
Люба ушла. Андрей внимательно огляделся, но ничего примечательного не обнаружил. Подошел к маленькому слуховому окошку. Оно выходило во двор, поэтому с улицы его не было видно. Заглянул в тумбочку. Там лежало несколько старых, потрепанных книжек. Андрей разделся и забрался под одеяло.
По правде говоря, он еще в поезде догадался, что чемодан у капитана спер Князь. Однако были все-таки сомнения. Теперь же, когда он обнаружил, что чемодан Князя стал тяжелым, сомнения отпали. Было ясно, что и тот чемодан, который он принял за радиостанцию или взрывчатку, тоже краденый. А безногий инвалид — сообщник Князя по воровским делам. Скорее всего, он скупает у Князя краденое. Вот они и торговались тогда в сторожке. Тут все сходилось, и даже военная форма уже не смущала Андрея: Князь специально ее носит, чтобы не вызывать лишних подозрений и втираться в доверие. Значит, он жулик, вор. Может быть, «вор в законе», настоящий блатной. Машка рассказывал о блатных, он и себя считал блатным и внушал это всем в приемнике. Однако в рассказах Машки О жизни блатных не было ни жен, ни домов, а у Князя и дом, и жена…
Впрочем, кем бы ни был Князь на самом деле, надо от него бежать, думал Андрей, засыпая. Это нетрудно. Можно спуститься в сени, как будто пошел в уборную, и потихоньку выскользнуть на улицу. Или вылезти отсюда через окно. Кажется, как раз под окном козырек над крыльцом. Сначала спуститься на козырек, а оттуда спрыгнуть — пара пустяков…
Но для этого нужно было встать, одеться, а он так давно не спал в нормальной домашней постели, на чистой простыне. Подняться сейчас было выше его сил, и Андрей решил, что удрать никогда не поздно. Потом даже еще лучше — он побольше разузнает о Князе, разберется, кто он такой на самом деле и кто такая Люба — жена или его сообщница. Зачем это ему было нужно, он не задумывался.
Проспал Андрей до позднего вечера: сказалась усталость последних дней. Он оделся и сошел вниз. Войдя в кухню, растерялся. Кроме двери, в которую он прошел, было еще две. Он наугад толкнул одну из них — это была кладовка. Здесь горел свет. На кровати, каким-то образом втиснутой в это крошечное помещение, лежала женщина. Она безразличными, пустыми глазами посмотрела на Андрея, пошевелила синими бескровными губами, но ничего не сказала. Лицо у нее было серое, неживое, и Андрею сделалось страшно. Он попятился назад и прикрыл дверь.
В кухню вышла Люба.
— Ты что, заблудился? — с досадой спросила она. — Пойдем.
«Неужели это ее мать?» — подумал Андрей, вспомнив, что Люба упоминала о юбилее.
Они прошли через вторую дверь в маленькую прихожую, а уже оттуда попали в комнату.
За столом сидели Князь и еще трое. Играли в карты. На столе между бутылками и тарелками с едой валялись деньги, много денег. Андрей никогда в жизни не видел столько, их было не меньше миллиона, так казалось ему. В комнате было сумрачно от дыма. Дым, колыхаясь, слоями поднимался к люстре, которая сейчас, когда был включен свет, выглядела особенно красиво, переливалась множеством огоньков-звездочек, как будто в каждой висюльке горела отдельная лампочка.
Никто не обратил внимания на Андрея. Люба тотчас ушла обратно в кухню, и он, не зная, что делать, стоял у двери.
Играли в «очко». Банковал не то грузин, не то армянин. Он сидел, странно как-то, неестественно повернув голову набок, словно не видел одним глазом, и перебрасывал во рту — из угла в угол — потухшую папиросу. Князь сидел спиной к двери, на нем была пижама.
— Ва-банк, — сказал он и вытянул руку, на которой уже лежала одна карта.
Банкомет побелел и сплюнул прямо на ковер замусоленный окурок. Волосатые его руки дрожали.
— Хорошо подумал, Князь? — спросил он. Голос у него тоже дрожал, а вот говорил он почти без акцента.
— Давай, сучье вымя!
Банкомет положил на ладонь Князю вторую карту. Все вытянули шеи, пытаясь заглянуть, какая это карта.
— Куда суете свои рыла? — зло крикнул Князь. Он поднес обе руки к лицу и стал медленно выдвигать полученную карту. Андрею из-за его спины было видно, что это дама. Раньше у Князя был туз. Значит, стало четырнадцать очков. — Еще! — сказал Князь решительно. Банкомет положил третью карту. И тут Князь неожиданно повернулся к Андрею, как будто спиной увидел его или почувствовал. Карты он держал в руках. — А, племяш пришел! Выспался?
И в этот самый момент, заметил Андрей, третья карта скользнула в рукав пижамы, а Князь неуловимым движением левой руки вытащил из нагрудного кармана другую карту.
— Не тяни резину, — сказал банкомет.
Тогда Князь, бросив все три карты на стол, подозвал Андрея к себе.
— Открой верхнюю, племяш, — велел он, а сам отвернулся.
Андрей открыл карту.
— Семерка, — пробормотал он.
— Очко! — закричал Князь и вскочил, — Вот что значит чистая душа! Дай я тебя поцелую! — И он действительно обнял Андрея и расцеловал.
Банкомет, бледный как смерть, протянул через стол руку и открыл все карты.
— В рот меня!.. — Он швырнул колоду на пол.
— Драл таких, как ты, и драть буду! — хохоча, сказал Князь, — Все. Шубка зашивается, больше не играется. Шубка нужна самому, этап идет на Колыму, — продекламировал он, — Э-эх, мама, мама родная, а у меня жена международная…
— Соскакиваешь[20]…—прищурившись, сказал один из игроков. У него было страшное, все в прыщах, лицо.
— А ты помалкивай в тряпочку. Объявки[21] не было, имею полное право.
— У тебя всегда право.
— Что ты имеешь против меня? — Князь надвинулся на прыщавого.
— Прет тебе.
— А ты потерпи, Хрящ. Карта не дура, к утру и тебе повезет. Любаша! — позвал Князь громко.
Она явилась мгновенно.
— Организуй. — Он показал на стол.
Люба быстро убрала со стола грязную посуду, пустые бутылки и деньги. И накрыла заново. Потом сидели, пили водку. Андрей наелся и, слушая малопонятные разговоры, окончательно расставался со своими иллюзиями. Ему стало ясно, что он попал в притон. В самый настоящий притон. Но при этом ему все больше нравился Князь, выглядевший в сравнении с остальными интеллигентом, аристократом. У него даже руки были не такие, как у других, — белые, холеные, — и он нисколько не был похож на бандита. Вот Хрящ — тот похож. Сразу видно, что бандит. Он молчал, пил больше остальных и очень недобро смотрел на Князя. Зато злые его глаза делались маслянистыми, блестели, когда он исподтишка поглядывал на Любу, и Андрею почему-то было это неприятно. А Князь пил мало, но быстро пьянел. Язык у него скоро стал заплетаться.
— Племянник мой, — говорил он, обнимая Андрея. — Чтобы ни одна тварь… Ни одна чтобы… А это… — Он поморщился и обвел рукой вокруг себя. — Шавки это… В гробу я их… Ты, племяш… Ты…
— Успокойся, ну, успокойся, Пашенька, — ласково приговаривала Люба и гладила Князя по голове. — Возьми себя в руки, все будет хорошо. — Она делала знаки, чтобы все уходили.
— Не лезь, — вырывался Князь. — Баба!.. Не т-твое дело…
— Не мое, конечно, не мое дело. Пойдем, милый, я уложу тебя в постельку…
— Это кого в постельку?! Эт-то м-меня в п-постель-ку?.. — Князь вскочил и, взмахнув рукой, сбросил одним движением со стола всю посуду. — А вы!.. П-подлые рожи!.. — У него на губах выступила пена.
