Ознакомительная версия.
Та наша ночь была субботней… Марусе не надо было рано вставать… мы не спешили начать медовый день — первый из дней нашей довольно неожиданно возникшей семейной жизни… а ее с каждой секундой оставалось у нас все меньше и меньше… но ни я, ни Маруся не думали о времени, не докапывались до причин неслучавшегося… нам даже не нужно было привыкать к случившемуся — к тому, чего не было, чего вскоре не будет… потому что все наличествовавшее — мы с ней и все вокруг нас — казалось бесконечным настоящим… каждое из мгновений и было вечностью, заключавшей в себе сумму мгновений предыдущих…
Я встал первым, сразу же выпустил Опса в сад, потом попросил Марусю подождать, а сам взялся за стряпню… и вскоре заделал двухэтажный омлет с жареным луком, помидорами, соленым огурчиком, кусочками ветчины и хлеба, с тройкой тонко нарезанных маслин, пармезанной присыпкой, укропом и петрушкой, плюс хорошо взваренный крепкий кофе… притаранил все это на подносе в постельку… ни одна при этом не ныла в башке мыслишка о смерти, не терзали душу ни тоска, ни пустышные попытки добраться до истинных причин жутковато рокового моего жребия… настоящее было безоблачным…
Опс налопался, но, между прочим, докучала старая его повадка, вовремя не взятая Г.П. под ноготь… когда мы ели, он молча торчал возле койки, ничего не вымаливая, ничего не требуя… взгляд его не был попрошайским, унижающим породистого спаниеля… наоборот, это был крайне взыскательный взгляд аристократа, ударами судьбы доведенного до проклятого полуголодного нищенства, но в любую минуту готового скорей уж подохнуть с голода, чем потерять хотя бы крупицу природного достоинства ради выпрашивания кусочка омлета… Опс словно бы удивлялся, что его не угощают… он ждал, когда мы с Марусей опомнимся, поймем, что возможное расстройство желудка — херня собачья… поняв же сей факт, сумеем взглянуть в глаза жестокой правде жизни… тем более, думал Опс, люди намного слабей собак и быстро срываются с поводков своих принципов… долго не выдержат, угостят хотя бы кусочком, между прочим-то, родного испанского сыра «Манчего»…
Конечно, общее наше с Марусей сердце не выдержало — черт с ней, думаем, с возможной дрисней… испанский аристократ получил-таки безмолвно требуемое с тем видом, с каким получают должное, а не просимое… благодарным взглядом дал понять, что дело не в каком-то жалком кусочке омлета… просто он рад, что все-таки и до нас, до людей, изредка доходят простые и ясные истины не такого уж легкого на земле существованья.
Будучи псом, умеющим вежливо добиваться своих целей, Опс дождался минуты, когда подзакусим мы и попьем кофе… потом настойчиво стал лаять, требуя допустить его к коленке… о'кей, говорю, лечи.
«Выражаясь, — говорит Маруся, — по-твоему, как лепила, я не сомневаюсь в способности собак унюхивать запашок воспалительного процесса, начавшегося в телесной ткани… кое-что читала об этом… псы сверхразумно, то есть инстинктивно и биохимически абсолютно правильно, умеют находить нужную целебную травку, иногда сразу несколько… сначала разжевывают, слюну насыщая целительными молекулками, потом зализывают свои ранения, массируют языком болезненные ушибы, раны, порезы… уверена, что некоторые одаренные собаки давно решили для себя вечно изводящую человека проблему Я-ТЫ… должно быть, Опс как-то по-своему считает тебя собою, а себя тобою — прямо как ты и я… прости уж, но речь идет не о ранке, не о ссадине, а о настоящем гаде, скрывающем от людей тайну своей природы… поэтому до сих пор не найдено противоядие… может быть, все-таки подлечимся, Олух?.. хочешь, встану на колени?.. только не «буркай, не фыркай, шумно выдохнув и отрицательно покачивая головой», как штампуют своры производителей детективной дешевни… я скачала с компьютера черт знает сколько информашки о виде твоей хвори, говорила и с онкологами… поверь, есть случаи полного выздоровления и отличной реабилитации, хотя их мало… я почему-то чувствую, что ты действительно необыкновенный везунчик — не отказывайся».
«А как насчет мужской потенции?.. тоже есть удачные случаи полного ее восстановления после радиаций и химиотерапий?»
«Речь идет о спасении твоей, считай, нашей жизни… если же ты туп, не мыслишь ее без секса, то мне нечего добавить к сказанному… умоляю тебя: лечись, пока не поздно».
«Прости, дорогая, не буду — это, видит Бог, не упрямство, это трезвое согласие с тем, что должно быть и чего не миновать… я же все-таки не Опс: во-первых, пошловато верить в чудо в такой ситуации, во-вторых, не желаю измываться над своим ни в чем не виноватым телом… кроме всего прочего, жизнь тоже такова, что нужно уметь и выигрывать и проигрывать… значит, решено без нагнетания мрака: будем оттяпывать конечность, когда окажется, что она уже ни к чему».
«Фелд вернется со дня на день — ты моментально ему покажешься».
Пока Маруся прощупывала сустав, — кожа на нем заметно меняла цвет, — я исправно отвечал на все ее вопросы насчет силы и повадок боли, которая, к счастью, то пропадала, то возникала вновь… не знаю почему, но в этом было что-то смешное, намекавшее на то, что много чего на белом свете бывает посильней телесных мук… но как ни отмахивался я от настырно въедливых их клешней — доставали они меня… до того иногда доставали, что глаза на лоб лезли.
Время шло, радость длилась уже целую неделю; хромоту я старался скрывать; Маруся приезжала каждый день; Опс продолжал неизменно и со странной регулярностью вылизывать коленку, от чего она пребывала в покое, слегка отходя от нуды; но боль иногда так невыносимо прихватывала, что сил не было терпеть; тогда я уходил на терраску; присаживался на крылечко и, подобно Опсу, пытался высмотреть, как он там, рачок этот, расползается, гаденыш, расползается… это, думаю, еще цветочки… не желаю, чтобы видела Маруся, как корчиться буду от ягодок… в моих это силах — разом избавить и ее, и себя от всего такого, причем назло проклятой гадюке хвори… лучше уж я ее глушану, чем она меня, как сказал бы покойный дядюшка.
За пару дней мы с Котей обговорили все дела насчет дачи, в любом случае которую следовало купить на имя Маруси; в подробности случившегося я его не посвящал; если б и посвятил, никакое воображение не дало бы ему ни понять, ни почувствовать ни мыслей моих, ни состояний; да у него у самого по горло было дел перед свалом к Кевину; особенно отнимали время квартирные дела; спивающийся писатель постоянно кочевряжился и отказывался даже от замечательных для себя вариантов; хотя Котя, наоборот, соглашался на все предлагаемое; наконец писателю пришлась по душе только что отремонтированная однокомнатная в тихом переулке на Сретенке; лифт, раздельный санузел, напротив — соседка, вдова генерала, дама вполне-вполне и, видимо, не без состояния, как намекнул я писателю.
Мой знакомый, основатель обменного бюро, провел все предварительные переговоры с людьми, продававшими свои квартиры и согласившимися быстро переехать в обе, купленные мною; он же провел все нужные сделки, подписаны были разные бумаги; затем мы все вместе завалились в ресторан ЦДЛ, где, по старой привычке, писатель обращался с обслугой, как хамоватый барин; Котя благородно предложил ему, когда мы слегка обмыли сделку, перевезти на Сретенку любую мебель, шторы, ковры, постельное белье, кухонный скарб, холодильник и прочие дела.
«Ну что ж, — необыкновенно важно и бодро выступил писатель, — фиаско жизни есть фиаско бывших привилегий, но не моей пишущей машинки, работавшей, понимаете, на историю борьбы и побед на международной арене… размен веществ, верней, обмен квартиры — вот судьба верного слуги народа… дуэль — это херня по сравнению с нею… но ты, Владимир, как вернувшийся с того света, учти одно: урну с моим прахом передовая общественность еще перенесет из рядового колумбария и поставит ее в мишу Кремлевской стены заместо ничтожных прахов известных деятелей, разваливших к ебени матери отечество рабочих, крестьян и создателей первого спутника… да, именно в мишу, а не в нишу — пусть Горбачев мучается за гробом, а Яковлев его подгоняет еще дальше и дальше партбилетом по горбине… Катя, вы что?.. я, кажется, заказывал полусырой шашлык!..»
Писатель закрыл хлебало, когда напился до мычания, и Котя повез его домой; естественно, новая квартира была записана на Марусю; о переплате за все эти дела не хотелось думать, потому что разъезд был желателен и Коте с папашей, и, главное, Маруся была обеспечена до конца жизни, не говоря уж о Опсе, обожавшему болтаться по Тверскому бульвару, всегда задиравшему морду при взгляде на Пушкина и тявкавшему поэту что-то вроде «наше вам с кисточкой» — он чуял, что я люблю этого огромного бронзового человека, но был не в состоянии понять почему и за что именно.
В те же дни говорливый нотариус Куроедов, получив на лапу, моментально оформил в присутствии Коти и Маруси акт о продаже «двухэтажного дачного строения с гаражом и сараем на участке, общая площадь которого составляет… сумма прописью»… потом заверил дарственную на мою тачку… Маруся ни в чем мне не перечила и старалась не вызвать Котиных подозрений насчет поганых моих дел.
Ознакомительная версия.
