— У него, бывало, голова кружилась, — сказала Кэти. — Иной раз пойдет работать на гору, а я все думаю, не надо бы его пускать. И лицо у него, смотришь, серое.
Бродбент сочувственно кивнул.
— Ну понятно, больной человек.
С этой минуты он почти не сомневался, что Ивена нет в живых.
Он поднялся, вынул изо рта трубку и с таким видом, будто это ему только что пришло в голову, спросил:
— Вы не возражаете, если я все осмотрю, раз уж я здесь? Такой у нас порядок.
— Чего ж тут возражать? Глядите.
— Это у вас кухня? — Он пропустил Кэти вперед и сам прошел следом.
Ему впервые представилась возможность самостоятельно начинать расследование. Во всех прочих случаях, которыми он занимался, сотрудники уголовного розыска налетали на место происшествия, точно археологи-любители на неожиданно найденную стоянку древнего человека, и, горя воодушевлением, бодро уничтожали все улики, которые специалист свел бы в единую картину. Кто предостережен, тот вооружен, и перекрашенные стены и переставленная мебель могут быть весьма красноречивы.
Жители этих отдаленных ферм ведут арьергардные бои с природой, противопоставляя строжайший уклад ее всегдашнему непостоянству и беспорядку. На кухне, где Оуэны проводили четыре пятых времени, остающегося от сна, место каждой вещи было раз и навсегда определено, будто в казарме. На полках в кухонном буфете, как на параде, выстроились по ранжиру тарелки, ровными рядами стояли чашки, слева красовались кувшины. Каждый предмет занимал свою собственную территорию, стоял под определенным углом по отношению к незримым линиям, рассекающим комнату. Точно посередине стоял стол, ножки его постепенно вдавились в линолеум, и четыре стула, выпрямив спинки, хмуро взирали друг на друга поверх его выскобленного деревянного квадрата. За окном в любую минуту, словно плащ фокусника, мог опуститься туман, и под его прикрытием ветер разом все неузнаваемо менял и преображал. Внутри же все прочно и неизменно, каждую вещь можно вмиг найти с закрытыми глазами. Порядок был своего рода утешением, прибежищем.
Стены снизу доверху покрашены желтоватой клеевой краской, все деревянное скромного темно-коричневого цвета, как в церкви. Пол покрыт линолеумом, перед электрическим камином большой ковер. Пахнет свининой домашнего копчения — сколько ни проветривай, ни мой, запах этот неистребим. Кэти все время держалась за спиной Бродбента, рассеянно переставляла и поправляла то одно, то другое, если какая-нибудь вещица, не ровен час, сдвинулась хоть на волос.
— Когда вы вошли сюда в понедельник утром, вы не заметили ничего необычного, миссис Оуэн?
— Да вроде нет.
— Значит, если что-то упало, оно было уже поставлено на место?
— Наверно.
— Все было точно так, как сейчас?
— Точь-в-точь, — ответила она.
Бродбент послюнил палец, наклонился и потер линолеум возле ножки стола, а потом в углу кухни.
— Вы случайно не помните, когда в последний раз мыли полы?
— Третьего дня только шваброй прошлась, — ответила она. — А по-настоящему мыла еще перед тем, как уехала.
Посреди комнаты, где линолеум больше всего протерся, было несколько мелких трещин. Если все пойдет хорошо, надо будет снять линолеум, вырезать серединный кусок, который недавно тщательно мыли, и послать в лабораторию. Пока, правда, для этого нет никаких оснований.
Дальше стояла большая допотопная печь с открытым поддувалом, в подобном случае она может представлять особый интерес.
— Вы давно выгребали золу?
— На той неделе.
— Уже когда вернулись из Бринарона?
Кэти кивнула.
— Что там было?
— Просто зола.
— А куда вы ее деваете? В мусорное ведро?
— Да, но с тех пор его уже выносили. У нас есть место, где мы ссыпаем мусор.
— Это не столь важно, — сказал Бродбент. — Кстати, когда вы в последний раз топили?
— Еще зимой. От нее в доме теплее, да только тяга плохая.
Бродбент открыл дверцу шкафа.
— Что у вас тут?
— Грязное белье.
Под сложенными простынями и приготовленным для чистки твидовым костюмом Кэти оказался какой-то сверток в плотной бумаге.
— Не скажете, что это?
— Наверно, Ивен что-нибудь свое завернул.
— Может, развернем? Не возражаете?
Он развязал тщательно перевязанный сверток, развернул — в нем оказался черный костюм.
— Это костюм Ивена, — сказала Кэти. — Выходной.
Она была явно удивлена.
Бродбент взял брюки и поднес их к свету. Ногтем поскреб материю.
— Похоже, кто-то старался его отчистить, правда?
Он снова сложил костюм, неумело завернул и перевязал.
— Пожалуй, прихвачу с собой, — сказал он. — А теперь мне хотелось бы взглянуть на машину.
Мэри Ллойд — женщина образованная, преподавательница французского и английского языков в женской школе в Билт-Уэльсе — жила одна, в небольшой квартирке, окруженная комнатными растениями и книгами; Брод-бента она встретила в широкой бесформенной вязаной кофте.
— С тех пор как он женился, мы с ним не виделись. Нет, жену его я никогда не встречала. Кузен Брон? Ну что ж, не стану ходить вокруг да около. Он с самого детства не такой, как надо.
— По долгу службы мне пришлось ознакомиться с бумагами мистера Оуэна, — сказал Бродбент, — и, как я понял, вы с ним не теряли друг друга из виду.
— Пока он не женился, мы с ним часто виделись. Мы и сейчас постоянно переписываемся. Мне кажется, ему там одиноко, а у меня сколько угодно свободного времени для писем. — Беспокойно теребя ниточку мелкого жемчуга на шее, она улыбнулась Бродбенту, в улыбке сквозила печаль.
Бродбент показал ей неоконченное письмо, которое нашел в столе у Ивена.
— Он мне тогда позвонил, — сказала она, — так что посылать письмо не было смысла. Я уже легла. Вечерами тут делать нечего, так что, проверив тетради, я обычно сразу ложусь.
— Это было в воскресенье вечером, не так ли?
— В воскресенье вечером. В какое точно время, сказать не могу, но, наверно, было еще совсем рано. Я только успела уснуть.
— Не припомните ли, что он говорил?
— Он был очень взволнован. С Броном все обернулось плохо, да иначе и не могло быть. И еще говорил, близкие предали его. Все его ненавидят. Он чувствует, что жизнь его в опасности, и так далее и тому подобное. Все в том же духе. Просто ему надо было кому-то излить душу.
— И вы приняли его слова всерьез?
— Он ведь с самого начала был уверен, что с Броном у него ничего не выйдет. А в остальном… видите ли, он склонен к истерии.
— И вам не пришло в голову, что следовало бы поставить в известность полицию?
— Ну что вы, конечно, нет. Назавтра я позвонила ему, и жена ответила, что он уехал в Эберистуит. По разным причинам я не жаждала обсуждать все это с ней.
— Вам не показалось, что миссис Оуэн была озабочена его отъездом?
— Нисколько. Я бы сильно удивилась, если бы оказалось, что ее это и сейчас хоть сколько-нибудь заботит. Наверно, мне не следовало так говорить. Но, видите ли, он делился со мной всеми своими горестями.
В следующие два-три дня Бродбент ухитрился втиснуть еще шесть бесед с разными людьми и неизбежные при этом разъезды.
На плодотворный визит в лавку ростовщиков Тэннеров его натолкнул стреляный воробей инспектор Фенн: «Никогда не вредно заглянуть к ростовщикам, посмотреть, не принесли ли им чего в заклад. Что этих негодяев гонит к ростовщикам, понять невозможно, да только они никак не могут устоять перед соблазном. Уж сколько их на этом попалось».
С мистером Сторсом, который по описанию сразу вспомнил Брона, Бродбент разговаривал весьма сурово.
— Вы что же, всегда так делаете — покупаете у первого встречного, не удостоверясь, тот ли он, за кого себя выдает?
— Обычно мы проверяем, — сказал Сторс.
— Но в этот раз не проверили.
— Приходится доверять своему впечатлению. Мы стараемся не обидеть клиента. Но каждую покупку мы, конечно, вносим в книгу, и клиент расписывается.
— Мне надо будет сфотографировать его подпись.
— К вашим услугам, — сказал Сторс. — Я надеюсь, вы по своей картотеке убедитесь, что за все пятьдесят с лишним лет, пока существует наша фирма, мы ошибались чрезвычайно редко.
— Как вы считаете, почему он назвался не своим именем и дал неправильный адрес? Ведь если серебро принадлежало ему, незачем было скрывать свое имя?
— Боюсь, это не совсем так. Тут иной раз гордость не позволяет.
Бродбент ткнул пальцем в одну из записей.
— Блюдо мы продали, — неохотно признался Сторс.
— Вижу. Весьма прибыльно. Сто процентов дохода, а?
— Вещи нередко залеживаются у нас на полках годами. Так что, когда вычтешь накладные расходы, остается на удивление мало.
