Впрочем, кем бы ни был Князь на самом деле, надо от него бежать, думал Андрей, засыпая. Это нетрудно. Можно спуститься в сени, как будто пошел в уборную, и потихоньку выскользнуть на улицу. Или вылезти отсюда через окно. Кажется, как раз под окном козырек над крыльцом. Сначала спуститься на козырек, а оттуда спрыгнуть — пара пустяков…
Но для этого нужно было встать, одеться, а он так давно не спал в нормальной домашней постели, на чистой простыне. Подняться сейчас было выше его сил, и Андрей решил, что удрать никогда не поздно. Потом даже еще лучше — он побольше разузнает о Князе, разберется, кто он такой на самом деле и кто такая Люба — жена или его сообщница. Зачем это ему было нужно, он не задумывался.
Проспал Андрей до позднего вечера: сказалась усталость последних дней. Он оделся и сошел вниз. Войдя в кухню, растерялся. Кроме двери, в которую он прошел, было еще две. Он наугад толкнул одну из них — это была кладовка. Здесь горел свет. На кровати, каким-то образом втиснутой в это крошечное помещение, лежала женщина. Она безразличными, пустыми глазами посмотрела на Андрея, пошевелила синими бескровными губами, но ничего не сказала. Лицо у нее было серое, неживое, и Андрею сделалось страшно. Он попятился назад и прикрыл дверь.
В кухню вышла Люба.
— Ты что, заблудился? — с досадой спросила она. — Пойдем.
«Неужели это ее мать?» — подумал Андрей, вспомнив, что Люба упоминала о юбилее.
Они прошли через вторую дверь в маленькую прихожую, а уже оттуда попали в комнату.
За столом сидели Князь и еще трое. Играли в карты. На столе между бутылками и тарелками с едой валялись деньги, много денег. Андрей никогда в жизни не видел столько, их было не меньше миллиона, так казалось ему. В комнате было сумрачно от дыма. Дым, колыхаясь, слоями поднимался к люстре, которая сейчас, когда был включен свет, выглядела особенно красиво, переливалась множеством огоньков-звездочек, как будто в каждой висюльке горела отдельная лампочка.
Никто не обратил внимания на Андрея. Люба тотчас ушла обратно в кухню, и он, не зная, что делать, стоял у двери.
Играли в «очко». Банковал не то грузин, не то армянин. Он сидел, странно как-то, неестественно повернув голову набок, словно не видел одним глазом, и перебрасывал во рту — из угла в угол — потухшую папиросу. Князь сидел спиной к двери, на нем была пижама.
— Ва-банк, — сказал он и вытянул руку, на которой уже лежала одна карта.
Банкомет побелел и сплюнул прямо на ковер замусоленный окурок. Волосатые его руки дрожали.
— Хорошо подумал, Князь? — спросил он. Голос у него тоже дрожал, а вот говорил он почти без акцента.
— Давай, сучье вымя!
Банкомет положил на ладонь Князю вторую карту. Все вытянули шеи, пытаясь заглянуть, какая это карта.
— Куда суете свои рыла? — зло крикнул Князь. Он поднес обе руки к лицу и стал медленно выдвигать полученную карту. Андрею из-за его спины было видно, что это дама. Раньше у Князя был туз. Значит, стало четырнадцать очков. — Еще! — сказал Князь решительно. Банкомет положил третью карту. И тут Князь неожиданно повернулся к Андрею, как будто спиной увидел его или почувствовал. Карты он держал в руках. — А, племяш пришел! Выспался?
И в этот самый момент, заметил Андрей, третья карта скользнула в рукав пижамы, а Князь неуловимым движением левой руки вытащил из нагрудного кармана другую карту.
— Не тяни резину, — сказал банкомет.
Тогда Князь, бросив все три карты на стол, подозвал Андрея к себе.
— Открой верхнюю, племяш, — велел он, а сам отвернулся.
Андрей открыл карту.
— Семерка, — пробормотал он.
— Очко! — закричал Князь и вскочил, — Вот что значит чистая душа! Дай я тебя поцелую! — И он действительно обнял Андрея и расцеловал.
Банкомет, бледный как смерть, протянул через стол руку и открыл все карты.
— В рот меня!.. — Он швырнул колоду на пол.
— Драл таких, как ты, и драть буду! — хохоча, сказал Князь, — Все. Шубка зашивается, больше не играется. Шубка нужна самому, этап идет на Колыму, — продекламировал он, — Э-эх, мама, мама родная, а у меня жена международная…
— Соскакиваешь[20]…—прищурившись, сказал один из игроков. У него было страшное, все в прыщах, лицо.
— А ты помалкивай в тряпочку. Объявки[21] не было, имею полное право.
— У тебя всегда право.
— Что ты имеешь против меня? — Князь надвинулся на прыщавого.
— Прет тебе.
— А ты потерпи, Хрящ. Карта не дура, к утру и тебе повезет. Любаша! — позвал Князь громко.
Она явилась мгновенно.
— Организуй. — Он показал на стол.
Люба быстро убрала со стола грязную посуду, пустые бутылки и деньги. И накрыла заново. Потом сидели, пили водку. Андрей наелся и, слушая малопонятные разговоры, окончательно расставался со своими иллюзиями. Ему стало ясно, что он попал в притон. В самый настоящий притон. Но при этом ему все больше нравился Князь, выглядевший в сравнении с остальными интеллигентом, аристократом. У него даже руки были не такие, как у других, — белые, холеные, — и он нисколько не был похож на бандита. Вот Хрящ — тот похож. Сразу видно, что бандит. Он молчал, пил больше остальных и очень недобро смотрел на Князя. Зато злые его глаза делались маслянистыми, блестели, когда он исподтишка поглядывал на Любу, и Андрею почему-то было это неприятно. А Князь пил мало, но быстро пьянел. Язык у него скоро стал заплетаться.
— Племянник мой, — говорил он, обнимая Андрея. — Чтобы ни одна тварь… Ни одна чтобы… А это… — Он поморщился и обвел рукой вокруг себя. — Шавки это… В гробу я их… Ты, племяш… Ты…
— Успокойся, ну, успокойся, Пашенька, — ласково приговаривала Люба и гладила Князя по голове. — Возьми себя в руки, все будет хорошо. — Она делала знаки, чтобы все уходили.
— Не лезь, — вырывался Князь. — Баба!.. Не т-твое дело…
— Не мое, конечно, не мое дело. Пойдем, милый, я уложу тебя в постельку…
— Это кого в постельку?! Эт-то м-меня в п-постель-ку?.. — Князь вскочил и, взмахнув рукой, сбросил одним движением со стола всю посуду. — А вы!.. П-подлые рожи!.. — У него на губах выступила пена.
Андрею стало страшно. Сейчас Князь был чем-то похож на мать, когда ей было плохо.
Люба обняла его:
— Пошли, пошли.
Но Князь стряхнул ее руки, вытер рукавом рот и вдруг запел:
Замерзали в снегу трактора.
Даже «Сталинцу» сил не хватало.
И тогда под удар топора
Снова песня о доме звучала.
Не печалься, любимая,
За разлуку прости меня,
Я вернусь прежде времени…
Дорогая, поверь…
Так, поющего, Люба и увела его в смежную комнату.
— Валим отсюда, — сказал Хрящ. — У Князя припадок, он теперь неделю будет дрыхать.
Все трое ушли, и у Андрея появилась нехорошая мысль — взять деньги, которые лежали на комоде, куда их положила Люба, и бежать. Более удобного случая не будет, понимал он. Сразу никто и не заметит, что его нет. Или можно крикнуть Любе, что пошел наверх, спать. А деньги, чтобы тоже не сразу заметили, взять не все. Ведь это нечестные деньги. Он же ясно видел, что Князь подменил карту. Удивительно, что этого не заметили другие.
Пока он раздумывал, вернулась Люба. И Андрей облегченно вздохнул.
— Перепугался? — спросила она. И улыбнулась.
— Не очень, — ответил он. А у самого зубы стучали от страха. Но страх этот был вызван не тем, что случилось с Князем, а тем, что он чуть не украл деньги.
— Пройдет, — сказала Люба. — Сейчас приберемся и будем с тобой пить чай.
— Он опьянел?
— Что ты. Он может бочку выпить. Нездоров он, Андрей. Ему вообще нельзя пить. И притворяется еще немного. А ты… — Она внимательно посмотрела на него. В глазах ее, показалось Андрею, была дикая тоска.
— У меня мама… — пробормотал Андрей. — Она тоже была больная…
— Она что, умерла?
— Повесилась.
— Прости. — Люба погладила его, и он почувствовал, как внутри задрожало все. — Лучше бы тебе не встречаться с ним, — вздохнула она. — Мальчик ты еще совсем. Хочешь, уходи?.. Уходи, пока он не в себе. Можешь деньги взять себе. Паша не заметит, он забыл про них.
— А вы? — почему-то спросил Андрей.
— Что я?.. Я дома, мне некуда идти. И мама больная лежит.
— И мне некуда, — сказал Андрей. Он понимал, что упускает последний, может быть, шанс, но уйти не мог. Да и все равно далеко не уйдешь. И еще ему было жалко оставлять Любу. Он даже подумал, что вот если бы вместе с ней…
Вдруг распахнулась дверь, и, чуть пошатываясь, вошел Князь. Он вполне осмысленным взглядом обвел комнату, задержал взгляд на Андрее, нахмурился, как бы вспоминая что-то, подошел к столу и сел.
— Свалили?.. Ну а ты как, племяш, жив? Правильно, надо жить. Налей-ка мне, Любаша. Хреново что-то.
— Хватит, может? — неуверенно возразила она.
