Ознакомительная версия.
— Что значит — кто? Он — Пушкин.
— Вот видишь, ты тоже банальна, как и все. Да, он Пушкин, но — зачем?! Каков смысл его появления в мире?
— Знаешь, — сказала я устало, — безумия мне хватает и в Синдикате…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Microsoft Word, рабочий стол,
папка rossia, файл sindikat
«…в последнее время я, как царь Соломон, события переживаю с провожающим мудрым взглядом — „гам зе яавор…“ — „и это пройдет“…
Вот уже прошла Ханука, слава Богу, без особых скандалов, к которым я теперь на всякий случай готова всегда. Наоборот, — исполнение оратории Генделя в знаменитом зале знаменитым оркестром придало событию высокий смысл и проникновенную торжественность…
Без официоза все равно не обошлось, но все же я максимально постаралась смягчить его до домашнего уровня.
Мы заранее договорились с нашим Главным раввином Манфредом Григорьевичем Колотушкиным, что он зажжет восьмую свечу. Бросились искать многострадальный этот святильник — наследную ханукию Синдиката, которая верой и правдой служила на всех ханукальных праздниках, вечеринках, представлениях и сборищах. Ее нигде не было… Наконец Яша вспомнил, что в последний раз ханукию отвозили в ночной клуб «Голубая мантия», где проходил вечер душевного единения с Израилем и где неизвестно что, — вернее, хорошо известно, — что происходило под трепетным светом ее тусклых электрических лампочек…
За ханукией в «Голубую мантию» я послала Костяна, который вернулся с вытаращенными глазами, — примерный муж и преданный отец, он даже вообразить не мог, что подобные заведения процветают в столице его Родины…
Так что наш Главный раввин торжественно прочел благословение и зажег на сцене восьмую свечу, то есть опасливо крутанул лампочку, которая зажглась не сразу, а с помощью красавицы-ведущей в строгом концертном платье.
Да и Клава, зубривший те несколько фраз, которые я написала ему — замбура ! — на сцене вдруг сложил листок вчетверо, сунул в карман и сказал:
— Вот, я помню всех убитый товарищ мой… Их много… они не думал о высокий слов, когда защищал свой земля. Они просто умирал, не родив сына-дочь… Это всегда со мной — их хорошие лица… У нас служил Габи, мой друг, он взорваться на Синай… Пусть этот концерт, этого, тоже еврей, значит Маккавей, — Гендель, — я делать ему память. Габи, я помнить тебя до мой собственный смерть!
За кулисы он вернулся взволнованный, с багровой лысиной.
«Ну, как?» — тревожно спросил меня, я показала большой палец, и мы молча обнялись…
Великая все-таки штука — ритуалы, особенно ритуалы в искусстве, тем паче — в таком искусстве, как музыка… Как организуют они, выстраивают, углубляют пространство души, вытягивают в ней своды, в которых эхом отзываются звуки старинных мелосов…
С удовольствием вспоминаю сейчас, как на пустой сцене отдыхали на боку — словно прилегли на стулья — три контрабаса.
Как выкатили рояль, как встали музыканты, как стремительно вышел дирижер, пожал руку первой скрипке…
Затем с обеих сторон из-за кулис цепочкой на сцену потянулся хор, поднимаясь по одному на подставки: белые клинки рубашек на груди с эфесами бабочек, и — в руках певцов — огромные вишневые бабочки раскрытых партий.
И герб СССР над органом.
Спустя часа два после начала концерта я поднялась со своего кресла и тихонько направилась в туалет, боковым зрением отметив, что из тоскующих рядов Фиры Будкиной отделился человек и тоже поспешил к выходу. Выскользнув из зала, я с ним столкнулась: это был Самуил-рифмач. Он стоял передо мною с развернутым на груди листом бумаги, на котором было написано:
«Прошу молчать!!! Мне нужно сообщить вам в конфиденциальной обстановке пути спасения Израиля!»
Молча, как и было мне велено, я развернулась и трусцой побежала обратно в зал.
Клавдий со своего места проводил мой пробег страдальческим взглядом…
Бедный Клава, вынужденный высидеть до конца оратории! На утренней перекличке он похвалил «такую замбурную тусовку, которую замастырила Дина в этом красивом зале». Правда, добавил, что лично он, Клавдий, любит военные марши, любит, когда грохочут барабаны, когда очень громко и весело всем вокруг… А вчера эти недо..анные бледные бабы тянули «а-а-а» — и «у-у-у» — и «о-о-о-о», и видно было, что им не помешало бы хоть часовое общение с нашими Маккавеями, особенно когда те выходят в отпуск и фармацевтическая промышленность Израиля сразу выполняет план по продаже презервативов…
Но заметил выражение моего лица и сказал:
— Ладно-ладно, не смотри на меня так. В конце концов, я высидел целый вечер. Я заслужил медаль на брюхо…»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Каждое утро я заходила в свой кабинет, с затаенной опаской приближаясь к компьютеру… Я давно испытывала искушение если не падать ниц перед ним, то, по крайней мере, кланяться… Вздорный его норов я чувствовала совершенно так же, как чувствуешь тяжелый нрав самодура. Иногда — довольно редко, в дни государственных российских праздников, — он пребывал в ровном благодушном настроении. В такие дни электронная почта приносила лишь несколько писем от друзей из Америки или Израиля, от сестры из Новой Зеландии, какое-нибудь милое письмецо от Норы Брук, одновременно и деловое, и обязательно — как булочка изюм, — содержащее в себе забавную историю, случай, анекдот; письмо-привет от Аркаши Вязнина с приглашением на какой-нибудь концерт, выставку или в гости, письмо от Веронички, моей чешской переводчицы, со списком вопросов по переводу романа; напоминание руководителя литературного салона «На Плющихе» о моем творческом вечере, который состоится тогда-то…
Но гораздо чаще, открывая почтовую программу, я окаменевала в тоске, в предвкушении тяжелых работ по расчистке Авгиевых этих конюшен. В мои закрома сыпались и сыпались весь морок и суета этого мира: страдания и горечь, оторопь и слезы, вражда и нужда, настоятельные просьбы и напористые устремления, рукописи графоманов, никчемные проекты, воззвания сумасшедших, протесты обойденных, пиры-во-время-чумы и пиры-валтасара…
Итак, вдох… Открываю почтовую программу… Строка заполняется черной дорожкой, бежит, бежит… Я уже знаю, что из коробка высыпятся на меня сорок семь писем… Тридцать процентов наполнения… шестьдесят семь… восемьдесят два… девяносто шесть… Сто!.. Ну-с, теперь вдохнуть поглубже, и — поехали с орехами:
— рассыла «Народного университета» Пожарского;
— рассылка Панславянского Объединенного Союза против засилья американо-сионистского спрута;
— рассылка Чеченского Союза борьбы с оккупацией;
— рассылка секты «Истинные дети Израиля»;
— просьба от священника Георгия Лунина «оказать посильную помощь в восстановлении нашего сельского храма. Из-за ветхости (ему сто лет), деревянный, изувеченный в безбожное время храм сейчас находится в аварийном состоянии и требует скорейшего к себе внимания… Если вам не чужды милосердие и благотворительность…» Ах, милый ты мой, не чужды, не чужды…
Далее…
— приглашение от Гройса на Пленум вновь учрежденного Межэтнического еврейского Конгресса…;
— рассылка радио «Святое распятие» — слушайте наши передачи!!!
— Приказ главы департамента Кадровой политики об увольнении Анат Крачковски и немедленном отзыве ее в Иерусалим;
— Приказ главы департамента Кадровой политики о восстановлении в должности Анат Крачковски и продлении срока ее службы на три месяца в связи с отсутствием достойной замены;
— наконец, сообщение из департамента Розыска потерянных колен, что Садыков Насыр Файзуллаевич, 49 года рождения, профессия — следователь по особо важным делам, принадлежит к потерянному колену Дана («Дан будет судить народ свой: как одно — колена Исраэля. Да будет Дан змеем на дороге, аспидом на пути, что язвит ногу коня, так что падает всадник его навзничь. На помощь твою надеюсь, Господи!»)
Кажется, все… Нет! Вот, на закуску, письмецо, подписанное неуловимым, неподкупным и неугомонным Азарией:
«Ветер… Ветер носит тебя, как щепку, повсюду… Ветер… Ветер…»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
глава тридцатая. Азамат и Рустам
В начале января я собиралась в командировку в Калининград. Меня давно приглашали выступить перед местной общиной, я предвкушала довольно приятную поездку и собиралась прикупить дешевого янтаря — надвигалась лавина дней рождений разных моих баб: подруг, сестры, врачей… Дня за два до отъезда в кабинет ко мне строевым шагом вошла Угроза Расстреловна Всех и командным тоном заявила:
Ознакомительная версия.
