– Ну, извини, – проговорил он, смутившись, – извини, пожалуйста… Я думал, тебя это позабавит.
Говнюк, недоделок, наполеончик рахитичный, мерзкий ублюдок…
– Ты – большой мастер! – сказала я искренне. – С твоими руками да с твоим воображением – гнить в этом Матнасе, с этими мотэками…
Я знала, что он будет тронут моими словами, но не представляла насколько: он чуть не прослезился. Прости, прости еще раз, он знает, что я испугалась, но он не со зла, просто в этом вонючем городке нет на самом деле никого, кто мог бы оценить уровень того, что он делает. Да, только «русские», понимающие – что такое истинное творчество…
– Ну так как насчет кофе? – перебила я его.
Едва он разлил кофе по чашечкам, зазвонил телефон, и Люсио жадно схватил трубку. Его заплывшие глазки посветлели, стали вдруг беззащитно-детскими, он залепетал, не стесняясь меня, по-испански, таким явно интимным тоном, что я отвернулась, словно застала его раздетым…
Несколько раз он повторил нежно: «миамор, миа-мор»…
…Иногда вставлял ивритские слова и даже фразы, как многие, кто давно живет здесь и в быту частенько переходит на иврит. «Так поздно? – жалобно спросил он. – Почему? Нет-нет, я буду ждать тебя с обедом. Возьми такси, миамор, не думай о деньгах…»
И опять что-то по-испански, чуть ли не умоляющим тоном.
Он положил трубку и несколько секунд смотрел перед собой странным остановившимся взглядом, и в течение этих секунд взгляд его темнел, мрачнел, он усмехнулся каким-то своим мыслям.
– Где Альфонсо? – вдруг спросил он жестко. Мне бы стоило сделать вид, что я не поняла вопроса, например спросить невинно: в каком смысле где? И почему я должна знать, где в данный момент находится его родственничек, черт бы побрал весь их клан?..
Но я ответила сразу, легко, без напряжения – как всегда, когда врала:
– В Матнасе. Я только что оттуда. У него встреча с каким-то строительным подрядчиком.
И – сразу спало напряжение, он повеселел, стал угощать меня фруктами и маленькими фигурными вафлями с шоколадной начинкой…
А я сидела и думала с тупым отчаянием: с какой стати я лезу опять в ангелы-хранители его душевного покоя?
…Да, конечно, говорил Люсио, он мечтал бы уехать не только из этого городка, но вообще – в Европу. Может быть, в Америку, не исключено, что и в Голливуд. У него уже есть опыт работы в кино… Но жена… Она очень привязана к стране, к этому городу… к брату… (Еще чашечку, с кардамоном? Нет, не отказывайся, ты не представляешь, как я варю кофе с кардамоном…) Ну, ты знаешь, конечно, что Альфонсо – двоюродный брат моей жены, ее единственный родственник? Причем долгие годы они были разлучены и чудом здесь встретились… А она очень дорожит родственными связями… Ее буквально с места не сдвинешь… Ну а Альфонсо, конечно, не мыслит своей жизни без Матнаса. Человек он большого размаха и здорового честолюбия… Ты же знаешь, как он увлечен идеями… – Карлик поднял на меня глаза и осекся.
Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга. Он желчно усмехнулся.
– Ты же знаешь этого идиота! – сказал он.
– А на родину ты не хотел бы вернуться?
– В Испанию?.. – Он довольно долго молчал, засыпая в джезву какую-то травку, колдуя над крошечной порослью огонька в конфорке. – …Я там бываю время от времени. Вот, в прошлом году работал над декорациями к новой постановке «Кармен» в «Лисео» – пригласили по старой памяти… Но и в Испании я не могу оставаться долго – там уже все другое, чужое, особенно в центре, в Мадриде, – другая жизнь, за последние годы слишком многое изменилось – люди, нравы, даже одежда…
– Во времена моего детства, – сказал он, – женщины почти всюду, не только на юге, носили черное, это было принято. О, я еще помню школьные годы, эти бесконечные шествия со свечами в сумерках к мощам святых… Сейчас Испания – просто западная страна. И это, разумеется, неплохо… Да, это неплохо! – повторил он. – Хотя мы – гальегос – не любим перемен. Мы неторопливы, хитры, подозрительны, не жалуем чужих… Да-да, я знаю, как ты представляешь себе Испанию: кастаньеты, веера, коррида… Я – с севера… Галисия – вот что меня успокаивает: север Испании – холодный, ясный, и наши леса – дубовые, буковые, ясеневые леса… Чем севернее, тем мрачнее. Даже серый камень домов как будто темнеет – ближе к Бургосу вообще все вокруг навевает мрак средневековья… Туда хорошо приехать ранней осенью, пожить два-три дня на побережье, в какой-нибудь приморской деревушке – Моанье или Санхенхо, встать пораньше, побродить среди людей на утреннем торге: прилавки ломятся от морской живности, все бледно-серо-розовое, влажное, блескучее, пахнет морем! Можно посидеть в рыбном ресторане – знаешь, как готовят у нас жареных осьминогов!
Если тебе придется бывать когда-нибудь на севере, зарули в «Каса Солья», это в провинции Понтеведра, если взять по шоссе на Ла-Тоха. Там подают божественную камбалу с моллюсками в светлом соусе, а на десерт, если повезет, – фильоас, это блинчики с кремом. В Виго, в ресторанчике «Эль Москито», готовят настоящего жареного козленка… Сейчас не везде можно найти на севере настоящую галисийскую кухню. А что касается, например, аррос де вьейрас (это рис с моллюсками и рачками) – как следует его готовят только в «Пуэсто Пилото Алькабре»… Боже, мой север! Как я люблю идти вдоль каменных оград, у нас ими обносят клочки земли, и встречать этих прямых статных старух в черном, с косой в руках, и обернуться и долго смотреть – как бредут они за повозкой, груженной сеном. А утром под солнцем серая песчаная коса на Ла-Тоха переливается, как гигантская створка перламутровой раковины…
– Испания – серьезная страна, – сказал он и вдруг улыбнулся… – Просто там у людей совершенно другое чувство юмора. Там нельзя шутить, как шутят, скажем, в Италии. И это – во всем. Например, в Италии распятый Иисус – это тридцатилетний красавец.
В Испании страшные распятия… Мы догадались, что если он дважды падал на крестном пути, то должен был расшибить себе колени. Поэтому сплошь и рядом на кресте он – с разбитыми коленями, с содранной, свернутой шкуркой кожи, израненный и измученный… Опасная страна, опасные люди… Это здесь, – продолжал он, – среди местных крикунов принято орать друг на друга, размахивая руками перед самым носом, но носа так и не коснуться. Там не так… Там каждое движение, каждый жест исполнен сокровенного смысла и истолковывается самым опасным образом. Тебе приходилось видеть фламенко? Нет, не то, что показывает ученикам наша великолепная Брурия, и не туристический вариант для богатых американцев. Настоящее фламенко надо смотреть в Андалусии. Вот тогда бы ты поняла, что великие традиции этого искусства научили испанцев внимательно относиться к движениям человеческого тела… А плечи! Ты знаешь, как умеет говорить плечами настоящая испанка!
(Тут я вспомнила, как он показывал ребятам бой быков.) Я смотрела, как его небольшие красивые руки сноровисто приготавливают кофе, как ловко и даже любовно он берет предметы, как точно ставит на плоскость стола и как все вокруг послушно этим рукам; по тому, как он брал предметы, казалось, что и кофейник, и изящные чашечки, и конфетницу с выгнутыми, как лепестки цветка, краями сделал именно он. Вдруг я увидела, какой это уютный домашний человек; он был хозяином пространства, неуловимо и ненавязчиво он его создавал, я вдруг обнаружила, что мне хорошо, славно тут сидеть и слушать его, с удивлением ощутила в себе необыкновенное расположение к этому маленькому, некрасивому, но чем-то притягательному человеку.
– Вот Лорка писал: «В Испании мертвый человек гораздо мертвее, чем в любой другой стране мира…» А у нас, в Галисии, вообще к смерти относятся… как бы это тебе объяснить… по-дружески, что ли, на равных.
– Умер-шмумер, лишь бы был здоров? – спросила я.
– Приблизительно. Но с гораздо большим уважением. Смерть, понимаешь ли, это настоящее торжество духа, это… К сожалению, – Люсио досадливо пощелкал пальцами, – у меня не хватает иврита объяснить тебе более… вдохновенно, красочней, страшнее!.. Недалеко от Сантьяго, в округе Ньевес, каждый год 29 июля все те, кто спасся от смерти, надевают саваны, ложатся в гробы, а их родственники обносят их вокруг церкви Рибартеме.
– Зачем? – недоуменно спросила я.
Он задумался… Положил на стол ножик, которым разрезал фрукты, нервно потер ладонями колени.
– Может быть, подразнить старуху? Хотя вообще-то считается, что они возносят святой Марте благодарность за спасение… Ты знаешь, я с детства над этим думал. Вернее, когда стал подрастать – всегда думал о смерти. Мне кажется, настоящие мужчины должны жить так, словно каждую минуту они готовы принять ее в объятия, как подружку. И еще… еще мне кажется, что художник… ну, я имею в виду человека, что видит толпу не изнутри, понимаешь?..
– Я понимаю, – торопливо сказала я, – дальше!..
