Фосфоресцирующее Око словно бы призывало меня, и я подумал, что мне назначено идти к той огромной статуе, на чьем животе оно сияло.
Сердце мое, однако, едва билось – оно замирало как бы в анабиозе, вроде того, в какой погружаются пресмыкающиеся на долгие зимние месяцы. И гнетущее, смутное ощущение томило меня, что при виде этого зловещего пейзажа оно сжалось и отвердело. Ни единого звука, ни голоса, ни шороха, ни скрипа не слышалось в этом царстве смерти, и немыслимое уныние исходило от таинственного опустошенного края.
Стоят ли и впрямь эти башни одни среди равнины? На миг мне померещилось, что в давние времена они могли служить убежищем для свирепых, злобных великанов.
Однако Фосфоресцирующее Око все манило меня, его призыв постепенно побеждал мое бессилие, и вот я зашагал туда, где стояли башни.
Какое-то время – определить которое я не могу, так как гаснущее светило стояло неподвижно на грозовом небосводе, – я шел по бескрайней серебристой равнине.
И чем дальше я продвигался, тем яснее видел, что там нет ничего живого, что все сожжено лавой или окаменело от раскаленного пепла, выброшенного в момент космического катаклизма в прадавние времена.
И чем больше я приближался к башням, тем поразительней были их величие и загадочность. Я насчитал двадцать одну, и располагались они, образуя многоугольник с периметром, вероятно равным периметру Буэнос-Айреса. Построены были башни из черного камня, возможно базальта, – это и придавало им столь торжественный вид на фоне пепельно-серой равнины и фиолетового неба, изборожденного растерзанными пурпурными тучами. И хотя башни были порушены временем и катастрофой, их высота впечатляла.
Теперь я отчетливо видел в центре многоугольника статую нагой богини, на чьем животе сверкало Фосфоресцирующее Око.
Двадцать одна башня стояла вокруг нее как бы на страже.
Идол был изваян из камня цвета охры. Туловище было женское, но с крыльями и головой вампира из черного блестящего базальта, с мощными когтями на руках и ногах. Лица у богини не было, зато вместо пупка искрилось гигантское око, манившее и указывавшее мне путь: это око, наверно, было огромным драгоценным камнем, быть может рубином, но мне оно показалось скорее отблеском какого-то внутреннего вечного огня, ибо в его мерцании чувствовалась жизнь – что посреди угрюмого, мертвенного пейзажа вызывало дрожь ужаса и восторга.
То было грозное ночное божество, всесильный демон, обладающий верховной властью над жизнью и смертью.
По мере того как я приближался к святилищу богини, я видел все больше останков живых существ: обуглившиеся, окаменевшие экспонаты музея ужасов. Я видел гидр, когда-то живых, а ныне окаменевших, желтоглазых идолов в пустынных капищах, полосатых, как зебры, богинь, амулеты непостижимых суеверий с непонятными надписями.
Казалось, в этом окаменевшем краю вершится некий Церемониал Смерти. Я вдруг почувствовал себя так кошмарно одиноким, что даже закричал. И мой крик в каменном вневременном безмолвии словно бы прошел сквозь столетия и исчезнувшие поколения.
И снова воцарилась тишина.
Тогда я понял, что должен идти до конца: око богини сверкало и со зловещей торжественностью недвусмысленно призывало меня.
Двадцать одна башня венчала углы многоугольной стены, к которой я наконец приблизился после долгого, утомительного пути. И чем ближе подходил, тем больше поражала ее высота. Стоя у подножья стены и обратя взор вверх, я прикинул, что сама стена эта, на вид недоступная, была высотой с готический собор. Но башни, вероятно, были еще раз во сто выше.
Я ЗНАЛ, что где-то в этом гигантском многоугольнике есть вход, чтобы я мог пройти внутрь. И, ВОЗМОЖНО, ТОЛЬКО ДЛЯ ЭТОГО. Теперь я был абсолютно уверен, что все тут (башни, пустынная равнина, капище с идолом, угасающее светило) ждало моего прихода и что только это ожидание спасало их от полного разрушения, превращения в ничто. И я знал, что, если мне удастся проникнуть в Око, все тут рассыплется в прах, как выкопанная из земли тысячелетняя статуя.
Эта уверенность придавала мне сил совершить долгий обход стены в поисках ворот.
И действительно, после изнуряюще долгого пути вокруг колоссального многоугольника я их нашел.
У ворот начиналась каменная лестница, которая вела к Фосфоресцирующему Оку. Мне предстояло подняться по тысячам ступеней. Я устрашился, что головокружение и усталость могут мне помешать. Но одержимый фанатической верой и отчаянием, я начал восхождение.
Какое-то время (точно не могу сказать, потому что звезда на небе не двигалась, освещая этот вневременной край) я шел вверх по бесчисленным ступеням – лишь боль в ногах да ноющее сердце были мерилом сверхчеловеческого напряжения – посреди безмолвной, выжженной равнины, где высились идолы и окаменевшие деревья, а за спиной у меня пролегала великая Северная Гряда.
Никто, ни единая душа не помогала мне ни своими молитвами, ни хотя бы ненавистью.
То была титаническая борьба, которую я должен был вести ОДИН, среди каменного равнодушия Небытия.
Фосфоресцирующее Око все увеличивалось, чем выше поднимался я по вечной лестнице. И когда наконец я предстал пред Ним, то от усталости и страха рухнул на колени.
Так, коленопреклоненный, простоял я довольно долго.
И вот гулкий и властный Голос, словно бы исходивший из Ока, изрек:
– ТЕПЕРЬ ВХОДИ. ЗДЕСЬ ТВОЕ НАЧАЛО И ТВОЙ КОНЕЦ.
Я встал на ноги и, ослепленный алым сиянием, вошел.
Яркое, но неверное зарево, как то свойственно фосфоресцирующему свету, при котором контуры предметов размазываются и вибрируют, заливало Длинный, очень узкий восходящий туннель, и я должен был двигаться по нему ползком, на животе. Зарево же лилось из отверстия в конце туннеля, как бы из таинственной подводной пещеры. Призрачное, но мощное зарево, возможно излучаемое водорослями, похожее на то, какое я, плавая по Саргассову морю, видел тропическими ночами, когда напряженно вглядывался в пучину вод. Некое флуоресцентное горение водорослей, в тиши подводных ущелий освещавших логова чудищ морских, которые поднимаются на поверхность только в особых случаях, нагоняя ужас на команды судов, себе на горе очутившихся поблизости: бывает, что матросы сходят с ума и бросаются в воду, а оставленные на произвол судьбы корабли, немые свидетели бедствия, целые годы, даже десятки лет дрейфуют по воле волн – жуткие, загадочные призраки, увлекаемые морскими течениями и гонимые ветрами, пока от дождей, от тайфунов восточных морей, от беспощадного тропического солнца, от муссонов, дующих с Индийского океана, и от времени (да, попросту от Времени) не сгниют, не истлеют их корпуса и мачты, пока соль и йод, плесень и рыбы не источат их древесину и останки их в конце концов не исчезнут в пучинах океана, нередко поблизости от того самого чудовища, что было виною катастрофы и долгие годы внимательно, злобно, неумолимо созерцало бесцельное и бессмысленное плаванье обреченного корабля.
Что же такое было в той пещере, что напомнило мне бурные годы странствий на безвестном грузовом судне, плававшем под звездами Карибского моря?
Пока я полз вверх по скользкому, все более жаркому и удушливому туннелю, со мною происходило что-то странное – тело мое превращалось в тело рыбы. Конечности стали отвратительными плавниками, и я почувствовал, что моя кожа покрывается жесткими чешуйками.
Сияние в конце туннеля разгоралось все ярче: оно влекло меня и вместе с тем страшило. И в гнетущей тишине я, казалось, вновь услышал тот далекий стон или зов, что-то напомнившее мне, как во сне, события столь давние, что я лишь смутно мог их себе представить.
Но вот мое рыбье тело уже едва проталкивалось в узкий проход, и теперь я поднимался не собственными силами – я едва мог шевельнуть плавниками, – меня продвигали мощные сокращения туннеля, ставшего словно бы резиновым, – сокращения эти меня сжимали, но также с неудержимой силой толкали вперед к магическому устью. И вдруг я утратил свое рыбье сознание. В яростном вихре исчезли огромные просторы планеты и бесконечные периоды времени. Но за немногие секунды подъема к Средоточию в сознании моем стремительным роем пронеслись лица, катастрофы, бесчисленные страны. Я видел людей, со страхом взирающих друг на друга, отчетливо видел эпизоды моего детства, видел горы Азии и Африки, исхоженные в моей страннической жизни, видел мстительных и насмешливых птиц и зверей, видел сумерки в тропиках, крыс в амбаре селения Капитан-Ольмос, темные бордели, безумных, выкрикивавших что-то очень важное, но, увы, непонятное, женщин, сладострастно открывающих свое лоно, стервятников, роющихся в разбухших трупах посреди пампы, ветряные мельницы в усадьбе моих родителей, пьяниц, шарящих в мусорной урне, и больших черных птиц с острыми клювами, стремящихся выколоть мои испуганные глаза.
