В темной гостиной громко тикали часы-ходики, а за окном по Мосфильмовской улице прошли поливальные машины. Дальше в черноте теплой августовской ночи я не то видел, не то угадывал памятью высокие дома Ломоносовского проспекта, Воробьевых гор и открывающуюся с них панораму ночной Москвы…
… Тогда была тоже теплая августовская ночь. Мы поехали на такси до Второй Кабельной, вышли у дома номер 28, поднялись по лестнице на второй этаж, и Аня своим ключом открыла квартиру номер 6. В квартире ярко горел свет, Аня крикнула из прихожей: – Мама! Вот твой любимый Вадим! Но никто не ответил.
Мы удивленно шагнули в гостиную. Там посреди комнаты стоял стол, накрытый крахмальной белой скатертью, на столе – ваза с цветами, бутылка шампанского, блюдо с пирожными «эклер» и высокие хрустальные бокалы. К шампанскому была приставлена записка: «ДЕТИ, Я УШЛА НОЧЕВАТЬ К ПОДРУГЕ. ЖЕЛАЮ ВАМ САМОЙ ЛУЧШЕЙ НОЧИ И ВАДИМУ СЧАСТЛИВОГО ПУТИ. АНЕЧКА, ЕЩЕ РАЗ: С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ. ПОСТЕЛЬНОЕ БЕЛЬЕ В КРОВАТИ СВЕЖЕЕ. ОБНИМАЮ ВАС, МАМА».
Мы прочли записку и переглянулись. В глазах у Ани были испуг и вопрос. Мне кажется, то была первая в нашем романе ночь, когда мы любили друг друга. Не занимались сексом и даже не делали любовь, как говорят в Америке, а – любили. Под утро, лежа своей шелковой головой на моем плече, Аня сказала:
– Самое ужасное, что ты мне снился всю последнюю неделю. Как будто ты нищий и больной валяешься в Нью-Йорке на Бродвее. И когда ты пришел с цветами и сказал, что уезжаешь… у меня сердце упало. Я молча гладил ее по голове. Мне хотелось плакать от жалости к самому себе. Почему-то и мне в те дни казалось, что в Америке со мной случится что-то ужасное. По ночам мне снилось, что я, безработный, вербуюсь на рубку сахарного тростника на Кубе. И там, на кубинских сахарных плантациях, буду, сдыхая от ностальгии, слушать московскую радиостанцию «Голос Родины»…
… Легкие шаги босых ног послышались у меня за спиной. Я оглянулся. Лариса – в одном халате – вышла из спальни, подошла ко мне и взяла сигарету из пачки, которая лежала на подоконнике.
– Ты что не спишь? – сказала она.
Прикуривая, я пожал плечами.
– Ты видел Анну? – спросила она. – Я не могу ее найти.
– Может, она тоже уехала? Ведь ее муж еврей. Сейчас все бегут из этой страны.
Это было новым и неожиданным для меня поворотом – за все эти дни я ни разу не подумал, что ведь и Аня могла эмигрировать. Но если бы она эмигрировала, неужели бы она не нашла меня, не дала знать, где она и что с ней?
– А вы не собираетесь? – сказал я Ларисе. – Твой муж тоже еврей. Он сказал, что у вас в почтовом ящике была листовка «Памяти» насчет погрома.
– Нет, мы не уедем. Ты же знаешь Михаила – он будет сидеть здесь до тех пор, пока они дают ему возможность держать в руках кинопленку. А все остальное ему просто до лампочки. Чаю согреть?
– Нет, спасибо…
– Уже светает.
– Да. Так что ты мне скажешь?
– О чем?
– О секрете семейного счастья.
– Да перестань, Вадим! – отмахнулась она.
– Ты знаешь, что я разошелся с женой?
– Да, Миша мне сказал. Сколько вы прожили?
– Много, Лара. В эмиграции семейную жизнь нужно считать, как в лагере строгого режима, – год за три.
– Я не знаю, что тебе сказать, Вадя. Ты ведь помнишь, что у нас было на Урале. Эта женщина, КГБ… Ho… Hаверно, я его просто люблю, вот и весь секрет! – она нервно загасила свою сигарету и сказала: – Пошли чай пить! Расскажешь мне про дочку. У тебя есть ее фото?
Все входы в гостиницу «Москва» были перекрыты милицией – в эти дни в гостинице жили только депутаты Верховного Совета. Возле гостиничных подъездов стояли толпы избирателей с плакатами и петициями в руках, многие названивали депутатам из телефонов-автоматов:
– Я приехал из Костромы! Второй год продолжается безобразие с детскими садами…
– Мэня уволили за пэравду! Солиев моя фамим, Мирза-Ахмед, из Таджикистана. Я всю жизнь разоблачал этих негодяев, как настоящий коммунист, а мэня уволили! И они пырадалжают бырат визятки!…
– Мы из Соликамска от имени всех женщин! Наш химкомбинат так отравляет атмосферу – дети мрут в детских садах…
Михаил Бочаров – худощавый, 48-летнии мужчина с острыми глазами, с быстрой умной улыбкой на лице и с красным депутатским значком на пиджаке – встретил меня у входа и сказал постовому милиционеру: – Это ко мне.
– Пожалуйста,– вежливо сказал милиционер – Только документики надо, в книгу записать. Я протянул водительские права штата Массачуссет – А по-русски у вас ничего нет? – спросил он. – Нет, – сказал я и не удержался от иронии: – По-русски уже не держим. Но тут довольно ясно: "Р" это русское "П", "L" это "Л", "О" это "О" и так далее…
Старательно перерисовав мою фамилию большую конторскую книгу, милиционер сказал:
– Проходите.
И вот я сижу на шестом этаже, в гостиной номера-люкс, где у Бочарова штаб-квартира, почти как у американского сенатора – два помощника, стол для заседаний, постоянно трезвонящий телефон, а за окном – вид на утреннюю Москву.
– В нашей межрегиональной группе депутатов руководство коллективное: Сахаров, Афанасьев, Ельцин, Попов и Пальм. А я вхожу в координационный совет, в этом совете 20 человек… – сыплет короткими фразами Бочаров, и я почти физически чувствую, как он весь заряжен энергией на целый день работы. Сейчас, с утра, избыток этой энергии так и прет из него, как из Майкла Тайсона перед боем.
Но я тоже заряжен какой-то непонятной энергией, которая вот уже шесть суток носит меня по Москве без сна и отдыха. Я говорю:
– Насколько я знаю, вы один из авторов экономических программ и реформ перестройки. Поэтому я хотел бы обсудить с вами одну проблему, которая возникла передо мной, когда я про вашу перестройку сочинял роман в США. Можно?
– У нас есть час. Можете обсуждать любые проблемы! – выстрелил Бочаров, чуть ли не подпрыгивая на стуле от нетерпения рвануться в бой.
– Хорошо. Так случилось, что при сталинском режиме довольно значительная часть русского народа была переселена в окраинные национальные республики. Принудительным способом, экономическими методами и так далее. В Эстонию, в Казахстан, в Среднюю Азию. А сейчас я внимательно слежу за советской прессой, но нигде не вижу – ни в левой печати, ни в правой, ни даже в программах «Памяти» – призыва к русскому народу вернуться к себе домой.
– Вы имеете в виду – вернуться из-за границы? – спросил Бочаров.
– Нет. Вернуться из-за границы – это сейчас, может быть, даже легче, чем из Латвии переехать на Рязанщину. Я имею в виду возвращение русских людей в Россию из Казахстана, из Эстонии, из Баку. Вы, как русский человек, как относитесь к этой проблеме? Вы за то, чтобы русские люда продолжали жить в нацреспубликах, как колонизаторы и оккупанты? Или, если вы действительно возьмете власть в свои руки, вы постараетесь вернуть русский народ на родину?
– Во-первых, никто не собирается никакую власть ни в какие руки брать, начнем с этого! – отрезал Бочаров. – А что касается политической обстановки, то я сторонник отмены всех паспортов! Человек жить должен там, где он считает нужным. Если русскому человеку хорошо в Эстонии – пусть, ради Бога, живет в Эстонии. Если ему в Средней Азии хорошо – пусть там живет. В Вашингтоне? Пожалуйста, пусть живет в Вашингтоне! Это право человека – быть там, где он хочет.
Но я не сдался.
– Подождите, – сказал я, считая, что Бочаров либо не понимает, либо не хочет понять, о чем я говорю. – Одно дело, когда вы говорите человеку: ты свободен и живи, где хочешь. А другое дело, если вы посмотрите на пару лет вперед и увидите, что завтра русских людей будут там резать. В Баку, в Казахстане, в Прибалтике. Вы, как народный депутат и член парламента, – вы за то, чтобы русский мужик так и остался в Казахстане со своим свободным паспортом, который вы ему дадите? Или вы будете помогать ему вернуться в его родную Рязанскую область? У вас есть какая-нибудь экономическая программа на этот счет? Ведь можно без всяких затрат уже сейчас спасти тысячи людей. Например, если ваше правительство объявит: дети всех возвращенцев освобождаются от службу в армии! Только ради одного этого тысячи семей хлынут домой! А если вы еще дадите им льготные условия аренды земли, освободите от налогов лет на пять…
Ох уж эта наша еврейская манера лезть ко всем с советами! Практически я пытался внушить Бочарову ту программу спасения русских людей, которую не сумел осуществить в своем романе. Потому что там, в романе, хаос гражданской войны смял все реформистские планы автора. Но теперь, в гостинице «Москва» мне как бы представился редкий в жизни писателя случай изменить ход событий, вернуться из своей машины времени назад и сказать: подождите! подумайте! сделайте что-нибудь! сегодня еще не поздно! Но Бочаров сказал:
– Правительство и парламент должны издать такие законодательные акты, по которым будет стимулированно экономическое оздоровление всей страны, и той же Рязанской, как вы сказали, области. В том числе – освобождение от налогов. Это как в США. Например, в Аризоне плохо, а в Вашингтоне великолепно. Правительство штатное и федеральное правительство создают такие условия, чтобы в Аризону ехали – независимо, из какого штата и независимо какой национальности. И человек едет! Неважно – это русский или эстонец. Это не играет никакой роли…
