— Не знаю. Возможно, шутки им представляются былью, чем-то, на самом деле произошедшим. Кроме того, русские очень любят политические шутки.
— Да. В этом они чем-то схожи с мексиканцами.
Хьюз мрачно посмотрел на Милна.
— Прошу прощения, — сказал Милн. — Продолжайте.
— В политических шутках, — педантичным тоном сказал Хьюз, — фигурируют известные деятели. Посему политические шутки имеют что-то общее с колонкой светских сплетен — или, ежели желаете, анекдотов.
— А вы когда-нибудь слышали «Тоску»?
Хьюз мигнул.
— «Тоску?»
— Да.
— Оперу Пуччини?
— Да.
— Слышал.
— И как вам?
Хьюз улыбнулся — снова потеплел.
— У меня плохой слух, — признался он. — Веристы на меня производят меньшее впечатление, чем должно. Жаль, а? Кстати, завтра вечером «Тоску» дают в Мете.
— Надо бы пойти.
— Надо бы.
* * *
Что-то было не так. Милн прошел Круг Колумба, миновал туристский район — череду бродвейских театров, давно переставших быть театрами, больше походящими на музейные достопримечательности — вроде кабаре Мулен Руж в Париже — протолкался через толпу в Харолд Сквере, полюбовался парком в Мэдисон Сквере, пришел в Юнион-Сквер. Несмотря на то, что именно здесь провели во время оно парад по случаю капитуляции Юга, название сквера появилось вовсе не в связи с победой Союзных Войск — а раньше. Когда-то здесь соединялись Баури и Бродвей — только и всего. Что-то не так.
Что именно? Какая-то отчужденность, как-то все по-другому выглядит. Милн смотрел по сторонам — и не узнавал город.
Выйдя на Университетскую, он вспомнил, что неплохо было бы сделать копию с лондонской квитанции — в Хитроу, в камере хранения лежало, для отвода глаз, многое. Время было — десять вечера. Милн выхватил взглядом из публики средних лет, небольшого роста, богемно одетую даму с двумя декоративными драчливыми собаками на поводках, и подошел к ней.
— Добрый вечер, — вежливо сказал он. — Скажите пожалуйста, где здесь поблизости заведение, где делают ксерокопии?
С ужасающим акцентом неизвестного происхождения дама ответила:
— Вот там, за углом, но сейчас поздно, после полуночи они закрыты, а других здесь нет.
Милн снова посмотрел на часы. Да, десять часов. И почувствовал облегчение. За углом, на Ист Девятой, никаких заведений не было вообще — только жилые дома, он это прекрасно знал. В двух кварталах к востоку располагался огромный центр копирования — сетевой, под общим названием Кинко, работающий круглосуточно, но именно туда Милну идти не хотелось — он не любил корпоративность. Ответ дамы восхитил его. Город снова стал его, Милна, городом.
* * *
Отцу Михаилу не пришлось отчитываться перед начальством. Начальство все знало и так. Начальство вообще всегда все знает, или думает, что все знает. На судьбу подчиненных действительная степень осведомленности начальства влияет мало.
— Памятуя о прошлых ваших заслугах, — сказало начальство, — мы замяли в свое время скандал, связанный с вашей, так сказать, связью с девицей легкого поведения. Но, к сожалению, приход ваш нуждается в новом наставнике. Нам действительно очень жаль.
— Может, мне кто-нибудь напишет рекомендательное письмо? — спросил отец Михаил, делая честные наивные глаза.
— Со временем. Может, через год.
— А что же мне целый год делать?
— Придумаете что-нибудь.
Он все это, конечно же, предвидел. Но Православная Церковь должна существовать, какое бы ни было в данный момент начальство. Церковь — дом Божий. В церковь приходят пообщаться с Создателем и детьми Создателя. А что дворецкие ведут себя порой не слишком достойно — ну так в жизни всякое бывает.
У отца Михаила не было личного автомобиля, а весь гардероб помещался целиком в один чемодан. Был соблазн чемодан оставить, и выйти в мир в робе. Ну да, сказал себе отец Михаил, еще посох и котомку возьми с собой.
А ехать-то куда? Или идти? Да и денег оставалось не так, чтобы очень много — ну, месяца на два хватит, если скромничать. Куда-нибудь да поедем, подумал он, задумчиво стоя у остановки новгородского троллейбуса с чемоданом в руке. Велики дороги, велик мир.
* * *
Трувор Демичев выпал на целый год из поля зрения властей (им было все равно) и знакомых (по большей части им тоже было все равно — такова судьба затейников, собирающих вокруг себя интересных людей). Через год он объявился в Минске. Как раз сделались выборы, и Белоруссия избрала себе нового Президента, а предыдущий Президент, поворчав, и написав гневную статью для одной из минских газет (которую не приняли к печати из-за безграмотности), удалился в отставку — к себе на дачу. Именно на этой даче и объявился Демичев — старый знакомый. И бывший президент, которому было до этого скучно, с радостью принял Демичева и стали они там жить. Жена бывшего Президента не возражала. Летом ездили на рыбалку, зимой иногда охотились. Что будет дальше — неизвестно.
* * *
Традиция отпрысков высшего среднего класса — по окончании школы провести несколько лет в контакте с вольной стороной жизни. Недоросль надевает кожаную куртку, покупает мотоцикл или билет в Париж, и живет, ночуя под открытым небом, бренча на инструментах, балуясь легкой наркотой, встречаясь с действительными рыцарями и рыцаршами свободы. Рыцари и рыцарши принимают недорослей к себе в компанию — у недорослей часто водятся неплохие деньги. Помыкавшись, помотавшись по миру, недоросли возвращаются в лоно, скидывают потертые кожаные куртки, стирают джинсы и кладут их в сундук, чтобы спустя много лет было чем хвастать, поступают в заведение, оканчивают его, обрастают консервативным гардеробом, и устраиваются на лукративную «позицию». Растят брюшко, женятся, заводят детишек и собак, продвигаются по службе, поебывают рыбоглазых секретарш — все как у людей. И, естественно, наставляют подрастающее поколение на путь истинный — по их понятиям, во всяком случае.
На протяжении всего второго семестра в Оксфорде первокурсник именовал себя Стивом, возможно стесняясь чего-то — чуть ли не собственного происхождения. Но наступили летние каникулы. Домой он решил не ехать — ему нравилось в Англии. Кроме того, однокурсники организовали бесшабашную поездку в Неаполь, и прихватили его с собой. В криминальном районе под названием Санта Лючия на Стива нашло озарение — он вдруг почувствовал прилив былого национализма, патриотизма, и еще чего-то, и стал в ту ночь Степаном. И требовал, чтобы его называли Степан — с ударением на втором слоге. О том, что отмена второго боевого вылета в направлении Белых Холмов стоила отцу Степана, Птолемею Мстиславовичу Третьякову, немалых сил — и, впоследствии, инфаркта — новоиспеченный универсант не подозревал. Он оказался очень восприимчив к иностранным языкам, и за месяц, проведенный в Италии, начал бегло болтать на местном наречии.
* * *
После того, как историку Кудрявцеву дали несколько раз понять, что его дальнейшее присутствие в институте нежелательно, ему стало противно. Публикации его как-то очень быстро забылись всеми — даже инетными инакомыслящими. По поводу северной зимы Кудрявцев не испытывал никаких сентиментальных чувств. В Ялте какому-то умельцу-сапожнику требовался помощник. Кудрявцев, уважавший старые традиции, и при этом человек не очень заносчивый, и убежденный в том, что любой труд, ежели не имеет отношения к продаже души, почетен, предложение сапожника принял, и даже не очень злился, когда сапожник с татарским акцентом отчитывал его — за неудачно приклеенное, прибитое, израсходованное. Субтропики — идеальное место для беззаботного существования.
Интересно, что на карьере сотрудницы и, в какой-то мере, начальницы Кудрявцева, Марианны Евдокимовны Ивановой, исторические события в Белых Холмах, к коим она имела, пусть и не очень большое, но совершенно недвусмысленное, непосредственное отношение, никак не сказались. Она и сейчас преподает русскую историю в Новгородском Университете, и по-прежнему интересуется ранними скандинавскими поселениями в этом регионе.
* * *
Услугами законника Некрасова не желали пользоваться даже мафиозные братки — даже простые воры. Он попросился было на место какого-то ушедшего в отставку государственного адвоката, но очень скоро понял, что ведет себя наивно. И даже вспомнились ему слова безалаберного сопляка о том, что тем, кто поносил на себе некоторое время Печать Зверя, а потом ее снял, карьерных удач ждать не приходится. Зверь не мстителен — просто бюрократичен. Ставит где надо галочку, и все тут.
За год у Амалии Акопян не случилось ни одного ангажемента, зато родился сын. Выйдя замуж за Некрасова, неглупая эта женщина получила, как член семьи знаменитой теннисистки, американскую визу и вместе с Некрасовым и сыном совершила путешествие через Атлантику. Некрасов, неплохо владеющий, как оказалось, английским языком, поискал было себе работу на юридическом факультете филадельфийского университета, но базы данных в наше время интегрированы очень плотно. Просить дочь устроить себе и мужу сносную жизнь в каком-нибудь американском городе было ниже достоинства Амалии. В России ни о Некрасове, ни о ней никто больше не слышал, а об эффектных иллюзионистских шоу забыли через две недели после их прекращения.
