Скорбь. Все. Всенародная. Взбудоражены. Только и разговоров. Раз. Все. Всколыхнулись. Печаль. Страх. Любопытство. Жажда.
Но
СМЕРТИЮ СМЕРТЬ ПОПРАВ
Соответствует ли? Не кощунствую ль? По малому объему теологических познаний прости, Господи, ежели что не так говорю, и все остальные простите, кто сочтет, что я не прав, ибо искренен. Тем более что по всем православным церквам в день смерти того, кто был, служили за упокой, и на сороковины тоже. «Краснознаменная ордена Трудового Красного Знамени русская православная церковь», – как заметил Д.А.Пригов. По всем православным... А в мечетях? Костелах? Кирхах? Синагогах? Разрешенных молельных домах христиан-баптистов? Справиться или оставить вопрос открытым? Мечети, костелы, кирхи, синагоги, разрешенные молельные дома христиан-баптистов – сколько всего, оказывается, еще много? И какой все-таки еще существует зазор. Маленький оркестрик. И звучит, вновь звучит скорбная музыка. Вивальди. Моцарт. Бах И.-С. Красное знамя с черной траурной отметиной. Бородинский мост – внизу серая вода Москвы-реки. Бородино, Смоленск, Березина – ампирное отступление. Русские в Европе. Первые либералы. Зарождение декабризма. Бородино – Нерчинск. История. Так слушайте эту музыку, музыку Истории!
Перейдя Бородинский мост, имея впереди «высотку» МИДа и древний Арбат, я зашел в «Булочную», что напротив магазина «Орбита», рядом с одним из двух симметрично расположенных корпусов валютной гостиницы «Белград», в которой по вечерам льются рекой виски и джин, а также шипит тоник вкупе с шампанским. Зашел по просьбе литбрата Е., чтобы купить немного хлебца, беленького и черненького.
И вот я уже стою у парадного подъезда того кооперативного дома, где он живет. И вот я уже в этот дом зашел.
Мы обнялись. Литбрат с женой и ребенком собрались ехать на дачу, которую сняли прошлым летом в лесу, в хорошем поселке неподалеку от Москвы. Сын литбрата, маленький Олеш, страшно стрелял из пугача, пахнущего пистонами. Дал и мне пострелять, я люблю. Пили чай с очень вкусным вареньем, по-моему, кизиловым. Говорили все о том же. В наших речах наличествовало множество добрых слов и множество добрых пожеланий, напутствий. Литбрат склонялся к тому, что... Я тоже склонялся к тому же. Пошел дождь. Шел ли дождь, я точно не помню. Но то, что солнца не было, могу утверждать твердо, потому что было пасмурно. Ветер поздней осени стучал в окно, и голые осклизлые сучья мотались, траурные. Черная птица покружилась и пролетела. Пролетит и покружится еще. На экране телевизора. Потом. Тогда, когда... Худо осенью! Не замечаешь, что летние силы уходят, как вода в песок, отчего к Новому году обязательно заболеешь гриппом. А тогда что тебе елка, что тебе свечи, пирог, веселые рылы в масках, если ты сморкаешься в платок и кашляешь, как в больнице. Нет, берегись, товарищ, заранее! Кутай горло шарфом, остерегайся вдыхать бациллярный воздух, и тогда тебе в Новом году станет значительно легче жить... Литбрат смотрел на меня «острым глазком»...
Литбрат уехал вместе со всей своей семьей. Я стоял, глядя, как таинственно мигает левый сигнал поворота, и мне отчего-то стало совсем печально. Я поежился, поднял воротник пальто и зашагал по Арбату к поэту А., ибо мне в тот день нужно было видеть и знать все.
Ну, конечно, тут же и вино, как в такой день без вина? Красное дешевое вино, чуть подорожавшее не то в 1980-м, не то в 1981 году. Хорошо, когда много бутылок. Льешь в стакан – искрится... (Спокойно, никакой напряженки, это простое лирическое отступление.) Говорили, конечно же, о том, что... (Нет, хорошо все-таки вино пить!) Говорили, конечно же, о том, что вот... (Вино – это хорошо!) Говорили, конечно же, о том, что вот, значит... «Пьем вино», – сказал художник М. «А что?» – спросил я. «Да», – сказала поэт. – «Так что вот, значит, это...» – сказал я. «Да, да», – согласилась поэт. «Говорят многое», – добавил я.
ПОЭТА. (воодушевившись). А вот взял бы он, позвонил нам и сказал: «Я слышал, вы умные люди, и хотел бы к вам подъехать, прежде чем решать что-либо». Мы бы ему в ответ: «Пожалуйста, приезжайте. У нас есть вино, чистый стакан, тарелка, нож, вилка, место». Он бы приехал, он бы выпил, закусил, и мы бы с ним вели светскую беседу. А потом бы он отставил тарелку и отказался пить дальше, сославшись на дела, ну а мы бы пили. Тогда он наконец спросил бы: ну и как, по вашему мнению? А мы бы ответили твердо и продуманно – во-первых, во-вторых, в-третьих, в-четвертых. Вот так-то и так-то... И тогда в новом году, весной, – когда раньше ломался лед на реках, а теперь не ломается, поскольку реки не замерзают, тогда, весной – триумфатором по Земному Шару. Любой простой фермер снимет соломенную шляпу, миллионер вынет сигару изо рта, протягивая руку для рукопожатия. Силы зла будут посрамлены, установится прочная, надежная, стойкая жизнь во всем мире. И благоденствие...
(Чистый голос ее, голос – писать стихи, музыка разрыва и излома, обретающая головокружительную гармонию на стыке таинственной лексики и простейших предметов окружающего реализма... Я неуклюж, Ферфичкин, я глуп, груб, но я это чувствую, и прости меня, если я опять что-то не так...)
Когда мы уже почти допили вино, наконец-то пришел Д.А.Пригов, но он почти не употребляет спиртного, отчего ему практически совершенно не обидно, когда кто-нибудь где-нибудь пьет без него.
Он немного покушал из тарелки и сказал:
– . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Пардон, Ферфичкин, это не цензурное, отнюдь, причесывание, а просто-напросто я не помню, что сказал Д.А.Пригов, когда покушал из тарелки. Как сказал – помню. Сказал, блестя очками. А что – не помню. О чем – помню. Все о том же. О том, что вот, значит, сами понимаете... А что именно – не помню. Дух витал – познания, тревоги, любопытства, историчности, как и у ВСЕХ, о чем мы и говорили с Дмитрием Александровичем, когда вышли наконец от поэта А., ответив на вопрос художника М.: «Куда?» – «Блуждать...»
И блажной восторг историчности холодил душу патриота, что он скрывал за некоторой напускной бравадой...
ДАЛЕЕ ВЫХОДИМ НА УЛИЦУ,
и уже смеркается, потому что – осень, темнеет, зима на носу, скоро Новый год, до 22 декабря день становится меньше и меньше и лишь потом разрастается, разгорается, доходя до светлой июньской зари 22 июня, когда немцы напали на нас, вероломно нарушив свои обещания, после чего – снова на убыль; и так всю жизнь.
Что ж, траур есть траур. Вечерние улицы полнились народом, но обстановка была столь пристойна, корректна и хорошо организована, что я смело могу описывать ее реально, не опасаясь, что меня кто-нибудь поймет неправильно и тут же в чем-то обвинит. Здесь уж я такой... положительный, что ли? Или честный... Не знаю, не знаю... Описываю, как шли мы по Арбату, где жили А.Белый и А.Пушкин (д. 55 и 53), миновав бывшие доходные строения Панюшева, Филатова и Трындина (51, 35, 27), пройдя мимо театра Вахтангова и ресторана «Прага» (д. 26 и 2).
О Арбат мой, «рабад» (пригород, предместье – араб.). Смоленская дорога, на которой в первой половине XIX века было выстроено много зданий в стиле «ампир», большей частью перешедших во второй половине этого же века к торговой буржуазии. О «Прага», златая «Прага», где гуляют уже добрую сотню лет и все никак не могут выпить имеющееся вино, съесть пищевые запасы. О Арбатская площадь, где архитектор Л.А.Теплицкий построил в 1935 году станцию метро в форме пятиконечной звезды, а писатель Арк. Гайдар строительство этого здания изобразил, как символ тревоги в своей замечательной повести «Судьба барабанщика», о чем мы беседовали вечером 17 ноября 1980 года в помещении ресторана ВТО с покойным Евгением Харитоновым, и оба восхищались той мастерской сценой, когда проснувшийся мальчик вдруг видит раскачивающийся в ночи желтый фонарь стройки, и ему чудятся жуткие, как «скырлы-скырлы-липовая-нога», слова спишь-спишь-тише-тише-слышишь-слышишь... говорили ровно за день до того, как... Впрочем, неважно... Эх, Арбат...
Перешли под землей на Суворовский (бывш. Никитский) бульвар и приблизились к Дому журналистов. Бывал я в этом доме, бывал, я во многих домах бывал... А вообще-то, чтобы тебе, Ферфичкин, было легче понять географию наших траурных блужданий, я, пожалуй, начерчу тебе примитивный план-схему.
План-схема № 1Траурные блуждания Евгения Анатольевича и Дмитрия Александровича
Там, на Суворовском бульваре, дом № 6, жил когда-то в коммунальной квартире № 5 мой институтский товарищ Сергей П., славный малый рыжего цвета, еврей, болтун, пьяница. Его жена, косая красавица Галька, работала на «Мосфильме» склейщицей пленок неизвестно для чего. Позже он с ней развелся, так как они сильно дрались, в кровь. История их развода проста: он приставил к ней в хахали своего дружка, однажды «застал» их, отчего и развелся. Я и мой товарищ Б.Е.Трош в 1968 году выпили у него 6 бутылок кубинского светлого рома, что были приуготовлены им в качестве подарка на Чукотку, в Анадырь, где он проходил геолого-съемочную практику. Сергей П. первоначально не хотел дать нам рому и сильно просился купить на троих бутылку «Московской», благо она стоила тогда 2 руб. 87 копеек, но мы упорно шли с лекций в Московском геологоразведочном институте, взяв своего товарища под руки, чтоб он не убежал. Через Манежную (ныне 50 лет Октября) площадь мы вышли на Воздвиженку (пр. Калинина), утверждая, что обязательно выпьем его ром, что он нам обязан его дать, раз он наш друг и пьяница и если ром у него действительно существует, и что если действительно существует кубинский светлый ром «Баккарди» в тусклой комнате коммунальной квартиры № 5 дома № 6 по Суворовскому бульвару, то этот ром обязательно, непременно должен быть нами выпит. Пораженный логической неопровержимостью наших целеустремленных выкладок, студент-геолог Сергей П. все же слабо сопротивлялся и, проходя мимо Гарнизонного универмага (пр. Калинина, д. 10; построен в 1912–1913 гг. архитектором С.Б.Залесским для магазина Экономического общества офицеров Московского военного округа), сделал слабую попытку вырваться в магазин, чтобы купить нам за свой счет упомянутую пол-литру «Московской». Но бросок его не увенчался успехом, и парень повесил голову, предложив нам приобрести немного лимонов с лотка, «потому что кубинский ром хорошо закусывать “николашкой” – тонко нарезанным лимоном, что посыпан сахарным песком до полного растворения последнего в образовавшемся при нарезке лимона соке...» Мы с Б.Е.Трошем признали предложение нашего товарища соответствующим реальности и осуществили покупку, сопровождая ее жестами и словами студенческого юмора середины 60-х годов, когда КВН... Окудж... Евтуш... Вознесенск... Лужн... Все это у меня уже было, было, было, я повторяюсь, повторяюсь, повторяюсь, и мне на это наплевать, наплевать, наплевать...
