Толстухи живо переглянулись, и одного этого взгляда хватило им, чтобы заключить между собой злодейский союз. Бухгалтерша стала заходить Верке за спину, а продавщица наступать с фронта.
— Вот мы тебя сейчас, дрянь худосочная, научим культурному обращению…
— Брысь отсюда, пока я дедушке не сказала, что вы его нарочно этой хворобой заразили. Считаю до трех? Раз, два, два с половиной…
Продолжать счет дальше не имело смысла. Обе паразитки решили не искушать судьбу. Гнев вождя был страшнее львов и крокодилов, а главное — неотвратимее.
Перед тем как приступить к лечению, Верка объяснила вождю, что боги наказали его этой болезнью за сожительство со злыми белыми ведьмами, которые в настоящий момент уже находятся на пути домой.
Вождь одобрил ее решение, даже о потраченном впустую имуществе не вспомнил.
Еще Верка поинтересовалась, могла ли дурная болезнь перейти на кого-нибудь из африканок. Вождь с запоздалым раскаянием признался, что, однажды познав сладостные ласки новых жен, на соплеменниц даже смотреть не мог, не говоря уже об интимных отношениях.
Эта весть успокоила Верку как медика, хотя оставался еще один потенциальный источник заразы — колдун, успевший, фигурально говоря, пригубить из источника наслаждений, таящегося между необъятных ляжек любвеобильной продавщицы. Однако буквально на следующие сутки проблема разрешилась сама собой
— колдун не вернулся из очередного похода за Лимпопо, разделив печальную судьбу большей части своего отряда, еще во время переправы угодившего под интенсивный автоматный обстрел.
Что касается лечения вождя, то оно прошло на удивление успешно. Организм этих людей, не знакомый досель ни с какими лекарствами, отзывался на пенициллин как на волшебную панацею. Видя восторг пациента, впервые помочившегося без болезненных ощущений, Верка в качестве награды потребовала, чтобы ее отпустили на родину.
Благодарный, но меркантильный вождь высказался в том смысле, что только дурак выбрасывает целебный плод, случайно угодивший в его руки.
Тогда Верка попыталась растолковать ему, что вся ее магия зиждется на этом самом белом порошке, заключенном в прозрачных бутылочках, а он рано или поздно иссякнет.
— Пополнив запасы, я вернусь, — пообещала она в заключение.
— Нет, великая колдунья, ты не вернешься, — покачав головой, сказал вождь, умевший читать в чужих сердцах. — Стаи птиц каждый год прилетают в нашу саванну, но они всегда возвращаются назад, в неведомые страны.
— Вся моя сила заключена вот в этом, — она сунула под нос вождю опорожненный шприц. — Когда кончится лекарство, иссякнет и сила. Зачем я буду нужна вам тогда? Доить коров?
Тут вождь высказал поистине государственную мудрость:
— Я исполню твою просьбу, великая колдунья, но лишь тогда, когда буду уверен, что ты вернешься. Львица, детеныш которой попал в ловушку, обязательно придет за ним, даже если ей будут угрожать копья охотников и огни костров. Ты должна родить ребенка. После этого можешь идти куда угодно. А он останется у нас залогом твоего возвращения.
От такого предложения у Верки на какое-то время пропал дар речи. Вождь, не давая ей опомниться, продолжал:
— Прежде чем даровать женщине ребенка, боги дарят ей мужа. Твоим супругом станет мой любимый сын Мбори. Нет в саванне охотника смелее, проворнее и удачливее его. Своего первого льва он добыл, еще будучи мальчишкой. Когда бог Шонго заберет меня на заоблачные пастбища, Мбори будет старшим над воинами. Иди и надень свой лучший наряд. Свадьба начнется сразу после того, как стада вернутся в загоны.
Верка, вышедшая из оцепенения, смело возразила, что не в обычаях ее народа навязывать женщине в мужья человека, которого она раньше и в глаза не видела.
Вождь на это вполне резонно заметил, что муж богоданный тем и отличается от мужа обыкновенного, что в случае неудачного брака женщине винить некого, кроме высших существ, а с них, как известно, взятки гладки. Что же касается обычаев, то они везде разные, и следует придерживаться тех, которые приняты у народа, давшего тебе приют.
По знаку вождя в хижине появилась толпа злобных старух, предназначенных не только для услужения Верке, но и для надзора за ней. Как видно, все было подготовлено заранее. Каждая старуха имела при себе какую-нибудь вещь, позаимствованную из нераспределенных трофеев. Это, надо понимать, было Веркино приданое. И если милицейская шинель, чайник с отбитым носиком и пожарный багор еще годились на что-то путное, то, как использовать мотоциклетную покрышку, фарфоровые изоляторы и лошадиный хомут, она даже примерно не могла себе представить.
По выражению лица вождя и по поведению старух было ясно, что ее заставят выйти замуж даже в том случае, если для этого придется прибегнуть к колодкам и кляпу. Понимая это, Верка решила не противиться, тем более что кое-какой опыт участия в ненужных, пустопорожних обрядах у нее уже имелся — и в комсомол вступала, и в профсоюз, и на демонстрациях всяких ноги била, и даже один раз произносила речь на митинге в защиту какого-то Луиса, не то Корвалана, не то Карнавала. Да и что тут говорить — замужество не горб, особенно если без загса, можно носить, а можно и сбросить. А ребенком пугать нечего. В цивилизованном обществе любая медичка знает, чем можно случайный сперматозоид извести. Было бы желание.
Ради такого случая Верка обула свои стоптанные босоножки и соорудила из марли фату. Белья решила не надевать: во-первых — жарко, во-вторых — никто не оценит.
Свадьба осталась в ее памяти как неизбывный кошмар — не меньше сотни барабанов без умолку сотрясали воздух, а целые толпы неистовых плясунов в том же бешеном ритме сотрясали землю. Уши ей заложило от грохота, а глаза запорошило пылью.
Когда танцоры начинали от изнеможения валиться с ног, а у барабанщиков отнимались руки, наступала очередь застолья. Поедались горы лепешек, и выпивались реки кислого молока. Интенсивный жевательный процесс, впрочем, не мешал африканцам петь. Старики горланили свое, воины — свое, женщины — свое. Затем дьявольские пляски возобновлялись.
Своего жениха Верка видела только издали. Он танцевал в первой шеренге воинов — такой же черный, поджарый, гибкий, порывистый, как и все остальные. Глядя на его исступленные телодвижения, Верка не без сарказма подумала, что столь интенсивная нагрузка может неблагоприятно сказаться на физических кондициях молодожена, которому впереди еще предстояла бурная брачная ночь.
В заключение свадебной церемонии молодых увенчали роскошными головными уборами из львиных хвостов и страусиных перьев, трижды обвели вокруг всей деревни и заставили поклониться тотемному столбу.
Едва войдя в просторную, недавно построенную хижину, в которой ей отныне предстояло жить, Верка сбросила босоножки и присела на корточки — сил не было даже на то, чтобы добраться до застеленного мягкими шкурами ложа. Муж ее, которому она еще и в глаза взглянуть не успела, присел сзади, как будто только этого и дожидался, и безо всяких околичностей приступил к тому, ради чего, в принципе, браки и совершаются.
Верка, понятное дело, отдавала себе отчет, что подобное развитие событий неминуемо, но она никак не ожидала, что это произойдет столь внезапно. Мужчин она ничуть не боялась, давно привыкнув стойко сносить все их прихоти и сумасбродства, но тут даже ей стало немного не по себе — то, что делал с ней этот пахнущий потом, пылью и кислым молоком молодой негр, разительно отличалось от всего, к чему она успела привыкнуть, кочуя от одного любовника к другому. Возможно, впервые в жизни Верка ощутила себя не половой разбойницей, умело и хладнокровно выстраивающей чувственные ловушки, а жертвой. И надо сказать, в этом состоянии имелась своя прелесть. Она и так не собиралась сегодня чересчур усердствовать — ведь глупо усердствовать перед мужиком, который и без того принадлежит тебе по закону, пусть и первобытному, — ну а тут на нее просто истома какая-то напала.
Верка сомлела, зажатая в тисках горячего и страстного тела. Самой себе она казалась нежной бабочкой, которую усердный ботаник раз за разом насаживает на острие булавки. В этих ее новых ощущениях было столько томительно-сладостного, мазохистски-притягательного и желанного что, наверное, единственный раз за всю свою бурную карьеру призовой трахалыдицы Верка из рассудочного и лукавого человека превратилась в похотливо мычащее, бесстыдное животное.
Факел, долго тлевший на сыром ветру и дававший вместо огня лишь одну его видимость, внезапно вспыхнул. Став женщиной в смысле физиологическом еще в ранней юности, Верка стала женщиной в смысле чувственном только сейчас.
Откинув голову назад, она в знак благодарности лизнула Мбори в скулу, и тот ответил ей такой же звериной лаской.
