– Твоя взяла, – после паузы мрачно сказал Кактус. – Я тут один. А откуда ты меня знаешь?
– Тебя все сдали, Кирилл. Все хотят твоей крови. В фонде тебя сдали. Подруга твоя, стриптизерша, тебя сдала. Соловей, бандюк матвеевский, тебя сдал. Даже твоя крыша тебя сдала…
– Ты мент, что ли?
– Еще какой. Капитан милиции. Сотрудник Московского уголовного розыска. Тебе это о чем-нибудь говорит?
– Предположим.
– Отлично. В общем, ты, Кирилл Кактус, особо не быкуй. Если с моей головы хоть волос упадет, тебя найдут и на ленточки порежут.
– Понятно. Только мне, мент, хода нету, кроме как через тебя. Лучше уходи сам. Иначе изрешетим друг друга. Тебе это надо? Наверху, в сортире, есть сейф. За зеркалом. Код замка – сто семнадцать. Все, что там лежит, – твое. Забирай и уходи тихо. Потом я тоже уйду, и тоже тихо. Так мы оба выиграем… Сун-Цзы сказал: «Хороший воин побеждает до начала войны»…
– Я на твоего Сун-Цзы хер положил. Я без Матвеева не уйду.
– Матвеева нет.
– Тем хуже для тебя.
– Через пять минут здесь будут мои люди.
– Не гони, Кактус. Твои люди сами тебя порвать хотят. Ты один. Бросай мне ствол и выходи. Получишь десять лет, если Матвеев – живой. А если ты его порешил – получишь двадцать. Все равно – есть шанс помереть на воле. Конечно, такому, как ты, в бараке могут рашпиль под ребра сунуть… Что вполне вероятно… Но вдруг – выживешь? Освободишься в шестьдесят – считай, вся жизнь впереди! Согласен?
– Слушай, мусор. Ты же, как я понял, – индеец. По заказу работаешь. Неофициально. Без прокурора. Иначе тут было бы пятьдесят человек с автоматами. Я сейчас тебя завалю, а потом так представлю, что ты оборотень в погонах…
Капитан рассвирепел:
– За оборотня в погонах ты у меня отдельно ответишь. Учти, я очень злой. Я без мамы вырос.
– А я – без папы. Не психуй, начальник. Давай диалог вести. У тебя осталось пять минут. Дальше появится охрана поселка. Потом еще люди подъедут. Серьезные. Ты сказал, что меня все сдали, – ошибаешься. Не все. Есть люди, которым я очень нужен… Твое дело тухлое. Ты один, нас много. Ты дурак, мы умные. Уходи. Забирай из сейфа бакшиш и уходи!
– Где Матвеев?
– Забудь про него.
– Ладно! – хрипло гаркнул капитан. Проверил пистолет, вдохнул, выдохнул, подумал несколько секунд о хорошем – о любви, о жизни, о братовьях, о бывших женах – и неторопливо переместился на метр в сторону. Сел на верхней ступени лестницы. Подождал немного и осведомился:
– А сколько в сейфе?
– Тебе хватит, – поторопился ответить Кактус. – Если уйдешь – считай, ты совершил самый умный поступок в своей жизни. Сам подумай – я даже не знаю, кто ты. В лицо тебя не видел. Может, ты вовсе и не мент, а какой-нибудь лох отважный. Ты ничего не теряешь. Тебе повезло, понял? Ты пришел в дом, забрал мешок бабла и ушел, а тебе за это еще спасибо говорят…
– Где Матвеев?
– Вот ему как раз не повезло.
– А вдруг в сортире вместо сейфа – граната на растяжке?
– Если ты мент, ты с ней справишься.
– А вдруг я пойду, а ты меня в спину замочишь?
– На хрен ты мне нужен. У меня и без тебя проблем хватает.
– А если сейфа вообще нет? Или он пустой?
– Тогда вернешься, и продолжим разговор.
– Ага. А ты уже сбежишь.
– Не успею. Туалет прямо у выхода.
– Ладно, – сказал капитан. – Убедил.
– Еще бы, – осторожно, но с заметным облегчением засмеялся Кактус. – Убедить можно кого угодно в чем угодно. Точно уходишь?
– Да.
– Правильно. На твоем месте так поступил бы любой нормальный человек.
– Я – ненормальный.
– Я тоже, – опять засмеялся Кактус. – Откуда ты вообще взялся?
– Из тьмы ночной.
– Ты мне все испортил.
– Ты, Кактус, по жизни порченый. В морге был – ты?
– Может, и я.
– Где взял похожего жмура?
– Купил, – желчно ответил Кактус.
– Где Матвеев?
– Далеко. И бог с ним. Забудь про Матвеева.
– Я ухожу, – сказал капитан, не трогаясь с места. Он поднял оружие и прицелился.
– Вот и умница, – обрадованно сказал Кактус. – Только это…
Капитан молчал.
– Але! Мент! Слышишь меня?
Капитан не издал ни звука.
– Ушел, да? – изо всех сил заорал Кактус. – Ты правильно сделал, мусор!
Капитан не двигался. Теперь он дышал только через широко открытый рот. В принципе абсолютная тишина не требовалась – за спиной капитана, в комнате, довольно громко бормотал включенный телевизор; потрескивали в камине поленья; в самом подвале жужжала неисправная лампа дневного света.
Выждав несколько минут, Кактус позвал:
– Эй! Мусор! Ты где?
Капитан ждал.
Кирилл Кораблик по прозвищу Кактус не выдержал и получаса. Сначала вел себя тихо – прислушивался. Потом стал сопеть и отдуваться, даже что-то шептать себе под нос – то ли посылал проклятия, то ли жаловался самому себе на судьбу; далее опять затих. Капитан ждал.
Как только из-за края стены показалась голова, капитан нажал на курок.
У Кирилла Кораблика оказалось узкое тело шестнадцатилетнего подростка. Круглое лицо, пушистые светлые ресницы и острый нос с ноздрями, красными от кокаинового насморка. Маленькие ступни – от силы тридцать седьмого размера. И необычайно длинные и тонкие пальцы рук. Капитан носком ботинка отодвинул от тела пистолет, наклонился.
– Больно, – задыхаясь, прошептал умирающий.
– А ты думал – будет щекотно?
– Я небо вижу…
– И чего?
– Оно – оранжевое.
В хорошем большом доме, если строили его дальновидные люди, всегда есть второй выход. Запасный. В идеале – потайной. Захлопнув за собой дверь и стараясь не слушать, как с той стороны отчаянно молотит кулаками попавший в западню Кактус, Никитин дикими прыжками побежал в самый дальний, глухой угол участка. Нашел, что искал: узкую стальную калитку. Испугался, что засов намертво приржавел, но после нескольких крепких ударов ноги железо поддалось. Навалился всем телом, втиснулся в щель, пролез. Бросился прочь.
Голые ступни обожгло холодом, но он не обратил внимания. Ледяные ветки жестоко стеганули по лицу, но он не почувствовал.
Были когда-то два великих игрока, Крутов и Макаров.
Он долго бежал, не наблюдая вокруг ничего, кроме непроглядной лесной тьмы. Иногда на секунду останавливался и крутил головой, чтоб найти меж деревьями огни дома, где остался Кирилл Кораблик, и виноторговец Матвеев, и неизвестный гость с кувалдой и пистолетом.
Спотыкался, обрушивался в бурелом, вставал и опять бежал. Расцарапал, разодрал щеки и лоб, разбил колени и плечи. Пот залил глаза и ослепил.
В конце концов Никитин захрипел и решил перевести дух, но тут ветер донес до него глухой звук выстрела, и он опять побежал, жадно хватая ртом воздух, пока не обессилел вконец, не зашатался и не привалился плечом к сырому, скользкому сосновому стволу.
Президент Межрегионального фонда ветеранов спорта обнаружил себя посреди черного, потрескивающего, пощелкивающего, шевелящегося леса, засыпаемого густым мелким снегом. Из одежды президент имел на себе только полноразмерный памперс и махровый халат с давно потерянным поясом, с завязанными на животе пустыми рукавами. Босые ноги утопали в ледяном мху.
Где-то здесь, подумал он, должна быть дорога. От дома до этой дороги около километра лесом. Надо выбираться к дороге. Назад нельзя – там кувалда и пистолет. И бедный Кирилл Кактус. Пришлось пожертвовать Кириллом. Ничего не поделаешь. Сам виноват. Зачем втянул большого человека, члена областного Законодательного собрания, в свою грязную людоедскую затею? Пусть теперь сам отмахивается от кувалды.
Где же дорога? И как, будь я проклят, мне выйти на эту дорогу, если мои руки приросли к груди?
Он задержал дыхание и попытался прислушаться – нет ли погони, однако сердце стучало так громко, словно находилось в голове.
Кончики пальцев щекотало и покалывало. Никитин зажмурился, наклонил голову и вцепился зубами в бинты. Рванул, и еще, и еще. Марлевые полосы надорвались. Он стиснул челюсти с удвоенной силой. Несколько передних зубов – отменная металлокерамика, четыреста долларов за коронку – с тупым звуком треснули и раскрошились, во рту омерзительно заскрипело. Пришлось сплюнуть. Из раненых десен пошла соленая кровь. Дрожа от холода и отчаяния, прыгая на одном месте, дико изгибаясь, хрипя и матерясь, Никитин рвал и рвал повязку кровавым мокрым ртом, терзал, дергал подбородком, пока не освободил сначала локти. Вот удалось развести их в стороны и раздвинуть грудь максимально широко, до громкого хруста в позвоночнике. Вот натянулись нежные перепонки молодой ткани в тех местах, где подушечки пальцев срослись с грудью. Вот они стали лопаться, одна за другой. Резиново поползла рвущаяся кожа. Потекло горячее по животу. Никитин заорал, подняв лицо к черному небу. Рвануть всей силой не хватало духа. Он стал тянуть сначала правую руку – наконец отделил мизинец, и безымянный, и средний; указательный и большой были толще и грубее, они сопротивлялись, Никитин попробовал опять помочь себе зубами, завертелся, как выкусывающая блох собака, но не достал; отдохнул несколько мгновений, ожидая появления боли – боль не спешила; кровь текла уже по голым бедрам, заливала пах; опять попытался использовать зубы, плоть его груди была старая, дряблая, он изо всех сил потянул большой палец и наконец вонзил обломки клыков; хрипя и урча, кое-как отгрыз большой, потом указательный; перевел дыхание, попробовал распрямить локоть – не вышло; решил пошевелить освободившейся кистью – она не слушалась; ощущение было странным, очень глупым; лучезапястный сустав не функционировал, облепленные кусками пластыря пальцы отказывались работать, как будто тело напрочь забыло об их существовании; лишь иногда тонко, болезненно простреливало в фалангах.
