— Я надеюсь, что это так, — говорит Марин с сияющими глазами. — Потому что в мире есть много такого, без чего я могу прожить, но…
Марин не может закончить фразу. Она протягивает руки к Джии, и дочь бросается к ней. Они крепко обнимаются.
— Почему ты позволяла Адаму бить тебя? — наконец спрашивает Марин. — Почему ты так любишь его?
— Потому что с ним я не должна быть совершенной, — произносит Джия после небольшого раздумья. — Потому что мне не нужно было держать себя под контролем.
— Так, как я требовала от тебя? — спрашивает Марин.
— Наверное, да.
Марин задает вопрос, который терзал ее с тех пор, как она узнала правду:
— А что ты чувствовала, когда он бил тебя?
— Странно, но я словно цепенела, а потом оживала, — Джия кладет голову на согнутые колени. — Он говорил, что я нужна ему, такая, как я есть. Говорил, что я единственная, кто делает его счастливым. Единственная, кому он доверяет, — Джия поднимает глаза и смотрит на мать. — Потом он всегда плакал, говорил, как сожалеет. Но я не думаю, что он сожалел.
Марин хотелось бы знать, сколько душевной боли может вместить одна жизнь. Слышать то, что рассказывала ее дочь, признавать собственную вину — все это было просто ошеломительно.
— Я хотела, чтобы у тебя была замечательная жизнь, — говорит она, понимая теперь, как сложить все детали мозаики. — Я считала, что к этому может привести постоянный контроль над собой.
— Я скучаю по нему. Когда я вижу его, я чувствую себя защищенной, — объясняет ей Джия.
— Я знаю.
Марин думает о своем визите в больницу. О том, как даже после всего, что было, жаждала отцовской любви. Она вспоминает, как оправдывала его поступки, для которых не могло быть никаких оправданий. Это происходило потому, что она нуждалась в его любви. Потому, что Марин была уверена в том, что никто не способен любить ее, даже она сама.
— Могу я помочь тебе? — отваживается спросить она.
— Я боюсь, — отвечает Джия. — Я не понимаю почему. Почему он мне нужен?
— Я тоже не понимаю, — признается Марин. — Но мы можем попробовать сделать что-то вместе?
Марин думает о шагах, которые ей необходимо предпринять, о собственном исцелении. На это у нее может уйти вся жизнь. Она не уверена, что полностью излечится, но должна отправиться в это путешествие, хотя бы для того, чтобы держать свою дочь за руку и помогать ей в пути. Она должна помочь Джии выработать правильную линию поведения. — Я не стану поощрять тебя или критиковать. Просто всегда буду рядом, — Марин прикусывает губу, ее глаза наполняются слезами. — И буду любить тебя всегда, несмотря ни на что.
«И, может быть, научусь любить саму себя», — думает она.
— А как же вы с папой? — спрашивает Джия, совсем как маленькая девочка, а не взрослая девушка. — Что вы собираетесь делать?
— Вместе помогать тебе, — в данный момент это единственное, что Марин может предложить. Но сейчас достаточно и этого, сейчас самое главное для них — Джия. Марин наконец понимает, что единственный правильный путь — встать с Раджем плечом к плечу и возвести стену, которая защитит их дочь от любой беды. Со временем все встанет на свои места. В любом случае Марин всегда будет благодарна Раджу за то, что он подарил ей величайшую радость в жизни — их дочь. — И каждый день мы будем говорить тебе, как ты нам нужна. Мы сделаем все, чтобы помочь тебе.
— Хорошо, — говорит Джия, крепко держа Марин за руку. Они вместе смотрят в окно и видят, как солнце исчезает за горизонтом, как восходит луна, чтобы занять его место на небе, даря свет тем, кто ищет свой путь.
Триша
Я приезжаю к Эрику вечером и понимаю, что он уже дома, когда вижу его машину. Он дал мне свой новый адрес на случай, если что-нибудь понадобится. Мне было нужно, чтобы он вернулся домой, но я не говорила ему об этом и не предъявляла никаких требований.
Он открывает, едва услышав звонок в дверь. Он в шоке оттого, что видит меня. Мой бывший муж рассматривает меня с изумлением, но потом вспоминает о приличиях и приглашает войти. На кухонном столе лежит замороженная пицца, разрезанная напополам, рядом стоит открытая бутылка пива. Эрик одет в поношенные футболку и джинсы — таким я видела его сотни раз. Я провожу потными ладонями по бедрам, потому что ужасно боюсь и нервничаю.
Сегодня днем я занималась своим туалетом почти два часа. Сначала я надела платье, но потом решила, что это будет чересчур. Потом я надела джинсы и кардиган. Это тоже не подошло. Наконец я остановилась на юбке и летней маечке, так как почувствовала, что этот наряд возвращает мне какую-то толику прежней женственности. Вспомнив слова отца, я колебалась, стоит ли слишком сильно обнажаться — вдруг он подумает, что я завлекаю я его? Но я пресекаю эти мысли. Я достаточно раздумывала, чтобы понять, что все мои эмоции нормальны.
Несмотря на свой страх, в ситуации с Эриком я была подстрекателем, а не жертвой. Снова и снова я повторяла себе, что ни в чем не виновата; со временем, надеюсь, я смогу поверить в это сама.
— Триша, — произносит Эрик с завидным спокойствием, — как странно видеть тебя здесь.
— Надеюсь, я не помешала? — может быть, он не один? Быстро оглянувшись вокруг, я пытаюсь обнаружить признаки присутствия женщины — сумочку или следы губной помады на стакане. Но вижу только диван, стул и письменный стол. Вижу груду бумаг на диване, чехол от компьютера на столе. Ноутбук стоит там же и загружается. — Мне следовало сначала позвонить?
— Все в порядке, — говорит Эрик. — Просто я не ждал тебя.
Ему явно не по себе от моего прихода. Мы были женаты столько лет, а сейчас чувствуем себя чужими. Желая избавиться от этого неприятного ощущения, я тороплюсь высказаться:
— Я хочу дать тебе ответ на твой вопрос.
— Какой вопрос?
— Почему я не хотела иметь детей, — быстро говорю я. Я мысленно проигрывала различные сценарии, изобретала разные способы затронуть больную тему, перебирала подробности, в которые придется вникать. Я знала каждое слово, которое произнесу, но не могла предусмотреть его реакции. Сколько бы я ни пыталась представить себе, какой она будет, у меня ничего не выходило.
— Ты спрашивал об этом много раз, но у меня не было ответа. Теперь он есть.
— Триша, — осторожно говорит Эрик, — это уже не имеет значения. Все кончено.
— Я знаю, — соглашаюсь я, вспоминая конверт с документами о разводе. — Но я узнала ответ недавно, и, думаю, его следует узнать и тебе. Ты это заслужил.
Вздохнув, Эрик указывает мне на диван. Я отодвигаю кучу бумаг в сторону и сажусь. Он садится на стул напротив. Я кладу ногу на ногу, но потом решаю, что лучше поставить обе на пол. Я опираюсь о кожаные подушки и встречаюсь с Эриком взглядом. Раньше его глаза были полны любви и приятия. Теперь я вижу в них недоверие и подозрение.
— Я начала кое-что припоминать, — продолжаю я, — но эти воспоминания не имели для меня никакого смысла. Я видела девочку, которая бредет по коридору и тихо плачет, взывая о помощи, — я проглатываю комок в горле, мешающий словам прорваться наружу. — Чем больше мы говорили о детях, тем чаще передо мной возникал этот образ. Этой девушке была нанесена страшная рана.
— Ты никогда не рассказывала об этом.
— Я думала, что вижу кого-то другого, не себя, — пытаюсь объяснить я. — Но девушка находилась в доме, где я жила в детстве.
— Так кто же это был? — нетерпеливо спрашивает Эрик.
Я глубоко вздыхаю, пытаясь успокоиться и набраться мужества. Я хранила так много секретов от этого человека и от самой себя, что не знаю, с чего начать.
— Папа не был тем человеком, которого ты знал. Я была его любимицей, — я встаю и начинаю ходить по его маленькой комнате, надеясь, что так будет легче. — Но Соню, Марин и маму он не любил. Он постоянно избивал их.
— Триша… — произносит Эрик, и в его голосе чувствуется боль. У меня нет сил взглянуть на него. Не сейчас, когда я только слегка приоткрыла завесу над правдой. — Почему ты никогда не говорила мне об этом?
