— Вырожденный, — подсказал Джентльмен.
— Да хоть врожденный. В общем, неважно, какая буква стоит на последнем месте. Получается двадцать комбинаций для букв и еще одна для точки. И последняя — про запас.
Джентльмен усмехнулся:
— Почти.
— Что почти?
— Ты почти открыл то, что придумано было кое-кем поумнее три миллиарда лет назад. А может, и больше. Кто же их, миллиарды, считал? Ладно, чтоб ты дальше не мучался, я помогу тебе написать слово «вечность» на том языке, на котором двуногие прямоходящие будут такие вещи записывать.
Он расчистил небольшую площадку и разложил по ней кусочки льда примерно следующим образом:
GAA
ACU
GAA
CGU
AAU
AUU
ACU
UAU
GAG
ACC
GAG
CGC
AAC
AUC
ACC
UAC
ACA
CGA
AUA
ACA
ACG
CGG
ACG
AGA
AGG[8]
Кир с удовлетворением оглядел написанное, прищурив правый, потом левый глаз и высунув от внимания кончик языка. Потом выпрямился во весь рост и вытянул руку ладонью вверх.
— Это еще что?
— Давай мой приз. Весь мир и серебряные коньки.
Джентльмен покачал головой:
— Вот нахал, весь в меня. Ну, мир тебе пока рановато, потому что безответственная ты личность, Кирка. А коньки — так уж и быть. — Он порылся в бесчисленных карманах своего широкого плаща, извлек пару детских коньков с серебряными лезвиями и вручил их воспитаннику. Кир схватил коньки и запрыгал по берегу, восторженно размахивая новой игрушкой.
— Ура! Хочу кататься на коньках. Хочу, чтобы прямо сейчас была зима и все замерзло!
Джентльмен уныло понурился. С лакомыми диплодоками теперь уже точно можно было попрощаться.
КОНЕЦ ИНТЕРЛЮДИИ № 4
…Когда Ирка заснула и сонное лицо ее, ставшее чем-то похожим на личико того, маленького, безмятежно скачущего по берегу океана Кира, разгладилось… Когда она успокоилась и можно было любить ее всем сердцем сейчас, как любят мечту или символ, Sancta Rosa, небесное и далекое, любят без опасения привязаться или потерять — потому что потерять можно только теплое и земное, а ни земным, ни теплым она уже не была… Так вот, когда Икра наконец заснула, Кир поднял глаза на Джентльмена. Тот подобрал примус и внимательно смотрел на ученика.
— Бить будешь? Или не решил пока?
Кир пожал плечами. Скинул адидасовскую куртку, свернул и подложил Ангелу под голову. Стряхнул с ладоней песок. И спросил, пристально глядя прямо в зрачки Джентльмена, в черные точки, имеющие лишь одно измерение — глубину:
— Ответь мне на один вопрос: почему ты меня не убил тогда?
— Это, малыш, скорее два вопроса. Почему не убил сразу, когда увидел впервые ковыляющего на едва державших тебя ножках между огромных папоротников? И почему не убил потом, когда ты уже вполне бойко носился по гинкговым рощам и гонял археоптериксов? Почему не утопил в море, не швырнул в трещину ледника, не забыл в лесном пожаре?
— Почему?
— Дай подумать… Наверное, так. Во Вселенной есть все: звероящеры, пара яиц и бекон на завтрак, космическое гестапо, крем для загара, постоянная Фарадея и квазары. Есть все, что ты видел сам, о чем слышал, читал в книжках или просто догадываешься, — и много чего еще. Кое-чего в избытке, как водорода в галактике с дурацким названием Млечный Путь, кое-чего — совсем мало. В мире очень мало надежды, Кир. Неизмеримо меньше, чем золота в человеческой крови. Я почему-то уверен, что это не остановило бы многих старателей — из тех, что топтали Аляску и рвали друг другу глотки в сказочном Эльдорадо. Если бы они знали, что золото можно добывать из человеческой крови, — добывали бы и из крови. А вот меня остановило. Я не добываю золота из крови. И я не убиваю надежду, Кир.
Юноша хмыкнул:
— Версия с неожиданно проснувшейся отцовской любовью мне нравилась больше.
Он встал с колен. Мокрый песок с едва слышным шелестом ссыпался с джинсов. Небо на востоке серело. Небо на западе, над оставленным Городом, полыхало багровым. Легкий ветерок отдувал волосы со лба Кира и нес запах гари.
— Опять кого-то жгут.
Джентльмен плеснул керосином в примусе.
— Ты знаешь, что тебе придется принять решение, Кир? Для того чтобы отсюда выбраться?
Кир, не оборачиваясь, кивнул.
— Я плохо научил тебя принимать решения. Мне, понимаешь ли, всегда казалось, что найдется какая-нибудь лазейка и все образуется. Не слишком на это надейся.
— Я уже понял.
— И еще… То, о чем тебя попросил твой отец.
— Да?
— Сделай это. Выполни его просьбу и ради меня.
Кир оглянулся, чтобы задать вопрос, но Джентльмен уже уходил по берегу. Большая сгорбившаяся фигура в широком плаще и с дурацким примусом в руке, цепочка неравной глубины следов. Рядом трусила Анжела, и было что-то удовлетворенное в собачьей походке, будто она с честью выполнила долг и наконец-то сможет вволю погоняться за белками. Умирающая ночь сомкнулась за их спиной. Море жадно набросилось на отпечатки подошв и лап в песке, и вскоре ничего не осталось.
Ангела Кир нес на руках — не бросать же ее (его?) на загаженном нефтью пляже. Ангел был тяжел, словно изваян из мрамора. Лучше бы ты оставалась невесомой Иркой, думал Кир, неизвестно еще, сколько мне тебя, красивую такую, тащить. На улицах было безлюдно. Бока зданий, поросшие серой от старости копотью, неравномерно дышали на горячем ветру. Пахло известью, тленом, кошками — но в основном, конечно, пахло костром. Паленым тянуло с главной городской площади, где приверженцы Инквизитора любили затевать аутодафе. Уж такие они затейники, мрачно размышлял Кир, обхохочешься. В узких переулках перед самой площадью стал объявляться народ. Вон старушка с вязанкой хворосту просеменила, оглянулась на Кира укоризненно — что ж вы, молодой человек, вместо дровец для костерка носитесь с какой-то крылатой дурой? Промчалась стайка детей, возглавляемая, кажется, давешним Поло (или Марко?) с кладбища. Важно прошел сановник под ручку с женой, в руке — зонтик, на устах — покровительственная улыбка. Все спешили, волновались, предвкушали зрелище и подготавливали себя к нему старательно, как светские дамы к приему у британского посланника. Надушено ли за ушами, промыты ли перепонки между пальцами ног?
С площади несло жаром, и слышался многоголосый говор. Началось. Отблески пламени окрасили стены домов в веселый оранжевый и яично-желтый цвета. Идти на площадь с Ангелом было невозможно, затрут в толпе. Кир оглянулся. У арки черного входа стояла лошадь с телегой. В телеге высились два бидона, один с казенной надписью «Первое», другой — «Второе», и лежало еще что-то, укрытое холстами. Юноша уложил спящего Ангела на холсты. Аутодафе — дело долгое. Возчик еще нескоро явится к своей колымаге, раздумчиво покачивая головой и бормоча: «Эхма. А в прошлый-то раз жарче полыхнуло. Жидкий нынче еретик пошел, а то ли было…» Лошадь стояла, покорно свесив голову и пережевывая нечто несуществующее вислыми черными губами. Грязно-белая, худая, с лысыми бабками и коленями, лошадь напомнила Киру что-то — возможно, из давнего сна. Над лошадиной головой вились мухи, и кляча вяло подергивала ушами. Такая не понесет. Она и не пойдет никуда, прежде чем ее три раза не огреешь поперек спины. Укрыв Ангела курткой, Кир развернулся и направился к площади.
Когда юноша выглянул из переулка, полыхало уже вовсю. Он сощурился и прикрыл глаза ладонью. В центре площади над помостом висел огненный шар. От шара струились волны раскаленного воздуха и почему-то гнусный запах розового масла. В центре шара корчился человек. Кир присмотрелся. Корчившийся был Старлей, в веселеньком желтом балахоне и бумажном колпаке.
«Вашу мать, — негромко сказал Кир. — Этого еще не хватало».
Площадь была охвачена то ли религиозным пылом, то ли нильской лихорадкой. То тут, то там люди вскрикивали в экстазе и падали, прижимая руки к груди. Из-под ладоней вырывались облачка копоти. В целом, обстановка напоминала паровой котел накануне взрыва.
«А-а! Я Сын Божий! Верьте мне!» — выл Старлей, корчась в огне, и нес подобную чушь.
Запах розового масла сменился не менее гнусным ароматом мускуса. Публика сжигала сердца. На месте сожженных сердец оставались дыры с неровными обугленными краями. Киру подумалось, что, если бы кому-то пришло в голову заменить сердца жителей города полудрагоценными камнями, сейчас было бы самое время. Расталкивая ревущих граждан, он пробивался к помосту. Волны огня над эшафотом схлестнулись, скрывая фигуру Старлея. Тот перестал орать про Сына Божьего и визжал уже совсем натурально, как мог бы визжать бекон на сковородке. Мускус и розы сменились вонью горящей плоти. Пламя ревело. Зеваки валились замертво. Последние шаги перед эшафотом Кир пронесся по упавшим. Заслонив ладонью лицо, он прыгнул в самое пекло и принялся расшвыривать поленья. Майка на нем вспыхнула. Добраться до Старлея не было никакой возможности. Кир соскочил с помоста, дико озираясь. В руках у еще живого, но, кажется, бессознательного мужика обнаружилась огромная кружка с пивом. Кир выхватил кружку, опрокинул себе на голову и вновь ринулся в пламя. На сей раз разбросать горящие ветки и ухватить Старлея удалось. Кир отшвырнул приговоренного на другой конец эшафота, закашлялся, отшатнулся сам. Сучья и поленья обрушились с громким треском, подняв в небо снопы искр и унеся жизни тройки монахов в черном. Толпа охнула. Выжившие зеваки ринулись в переулки, давя друг друга. Не прошло и минуты, как площадь опустела — только десятка три трупов чернели на брусчатке, да бились зацепившиеся за провода разноцветные надувные шарики.
