Ознакомительная версия.
— Нет, конечно, — тихо откликнулся он. — Но здесь, в этом месте, это неважно.
— Представляешь, я даже не знаю, где нахожусь. Знаю только, что дела совсем плохи.
— Да, это так, — согласился друг Валенька. — Ты пытался спрятаться, убежать. Со мной тоже было такое.
— Да? Тоже? — только и смог спросить Дмитрий Олегович.
— Точно, — подтвердил Валенька. — Такое всегда случается, когда дела начинают расстраиваться. К концу этого марта твои дела пошли совсем плохо, и ты попытался спрятаться, сбежать. Но... Лже-Дмитрий оказался ненадежным убежищем.
— Ты имеешь в виду?.. Понимаю.
— Да. Сумасшествие иногда помогает. Туда можно убежать.
— Наверное... А как же было с тобой?
— Я... — Друг Валенька печально улыбнулся и раскрыл футляр со скрипкой. — Я только хотел играть. Играть на ней. И оставаться просто мальчиком, обычным ребенком. Но эти бесконечные конкурсы, концерты, дипломы. Эти невыносимые ожидания взрослых — вундеркинд... И я сбежал. Они тогда сказали, что я заболел. Сошел с ума. Но это было хорошее убежище. Не как с Лже-Дмитрием. Только я уже не вернулся.
— Да, так и было. А... А почему Лже-Дмитрий оказался?..
— Т-с-с... Он действительно может вернуться в любую минуту. Но... Ненадежное. Потому что там, в темноте, откуда он явился, бродит чудовище.
— Чудовище?
— Да. Зверь, которого он вырастил. Понимаешь, он растил его вместе с тобой, когда собирался повзрослеть и... сбежать от этого антикварного хлама твоего отца. Хотел сбежать и стать свободным. Сам распоряжаться своей жизнью. Вырасти, скинуть все и обрести свободу. И ничего не повторять. Но не смог, не справился. Больно велико оказалось наследство. Отказаться от такой тяжести — вещь неподъемная. И он ушел в темноту. А зверь продолжал расти.
— Скажи, где я? — попросил Дмитрий Олегович. — Он не подпускал меня к единственному окошку, и что снаружи, я различал только мельком, да и то как в тумане.
— Выйдешь сам поймешь, — чуть слышно отозвался Валенька и посмотрел на Дмитрия Олеговича болезненно, но потом его голос окреп. — Только действуй сразу, ни о чем не сожалея. И может быть, в последний момент тебе удастся сбежать. Спастись.
Лицо Валеньки потемнело, и он настороженно прислушался:
— Торопись, теперь все изменилось. Он приближается. Но он теперь... не только то, что было твоим убежищем. Вместе с ним приближается само это место.
Друг Валенька поежился и добавил:
— Т-с-с... Оно и есть зверь. Чудовище. Т-с-с... Остерегайся чудовища.
Словно для убедительности, он несколько раз кивнул и попытался ободряюще улыбнуться. Этого у него не вышло, и мальчик лишь с любовью погладил свою скрипку, вздохнул, и как будто принуждаемый, захлопнул футляр.
— Верни флейту, — попросил он. — Это не твое, — и наконец улыбнулся тихой, бесцветной, вынужденной улыбкой, но в глазах читалась настойчивая просьба, требование. — Это чужое. Оно лишь больше растит зверя. А теперь — поспеши.
Дмитрий Олегович сделал шаг, еще один и, открыв дверь, оказался на пороге. Перед ним стояла густая тьма.
— Постарайся увидеть бабочек, — вдруг услышал он друга Валеньку.
Дмитрий Олегович сделал шаг за порог, и непереносимая боль пронзила все его израненное тело. В гудящей тяжелой голове поднялся рой пчел, и теперь он уже точно начнет жалить, разрывая вдребезги набухшие кровеносные сосуды, пока его мозг не взорвется. Кошмарная рана на ноге горела, лишая его остатков старческих сил, и было такое ощущение, что с лица живьем содрали кожу. Первой же мыслью стало немедленно вернуться, потому что он просто не выдержит этого, но все же Дмитрий Олегович (друг Валенька прав — этого ветхого убежища больше не существует!) сделал шаг вперед, ступив на пораненную ногу. И все, что он испытал до этого, оказалось лишь цветочками. Холодная белая молния боли родилась в его теле, вытесняя за пределы существования все, что еще оставалось в нем живым. Была только боль, немилосердная и великая, как тело чудовищного божества. И тогда в ослепительной вспышке этой боли Дмитрий Олегович увидел, узрел, где он находится, и понял все про Лже-Дмитрия и... понял все про себя, когда он был Лже-Дмитрием. Дико озираясь по сторонам, словно в беспомощной попытке все отыграть назад, Дмитрий Олегович начал оборачиваться к другу Валеньке и обескуражено прошептал:
— Я ведь только хотел быть моложе...
Но дверь детской уже захлопнулась.
XI.
— Пей.
«Я больше не могу, — хотел было возразить Икс, но только отхлебнул от бутылки и прополз еще чуть-чуть к стене. Стена накренилась, как и вся земля, Иксу показалось, что он сможет с нее куда-то скатиться, да и освещенная вывеска «Синдбад» теперь отчетливо двоилась.
— Спи-и, засни-и, — прогнусавил Икс и снова приложился к бутылке,
(Так? Ты этого хочешь?!)
Потом сделал усилие, чтобы проползти еще, но ноги заскользили, и растерявший опору Икс решил, что земля с совсем молодой травой сама поднялась и приложила его по лицу.
Икс хихикнул и тут же заплакал.
(Ты меня убиваешь, Люсьен).
Но и на это у него времени не оставалось.
— Мле-е-чный путь, — Икс почувствовал на губах прелый вкус земли, это его заставило оторвать лицо от газона, и, подтянувшись на руках, проползти еще вперед. — Случайно уро-о-ни-ит звезду.
К горлу снова подкатила горькая тошнота, — и это было бы спасением, — спазмы начали буквально выворачивать желудок, но Икс знал, что тошноты теперь не будет. Это привычная реакция его организма, здорового организма бывшего десантника, но яд теперь запущен в его кровь, и желудок здесь ни при чем.
— Пе-ей, — протянула Люсьен, и Икс не понял, чего он больше услышал в ее голосе — ласки или муки. Или это отравление заставило его искать уюта, где он сможет заснуть под колыбельную для Люсьен.
В общем-то, сдаться и уснуть сейчас было предпочтительней. Под бочком волчицы, дракона из мира мертвых, и вся боль бы закончилась.
— Спи-и, Люье-ен! — завизжал Икс, вываливаясь из подступающей к нему смертельной неги и снова чувствуя страх и тягость. — Спи-и, засни! — еще один глоток, и движение вперед, на карачках. — Случайно уронит звезду-у!
Икс дополз до стены магазина.
И почувствовал, что у него немеют губы. Но это ничего. Сейчас, сейчас, осталось только фотографию...
Пальцами свободной руки Икс раскрыл папку и ухватил фотографию. Потом подвинул ее перед собой. И понял, что нуждается в отдыхе, словно это была немыслимая тяжесть. Сердце Икса бешено колотилось — такого не бывало даже после марш-бросков с полной выкладкой, — казалось, еще чуть-чуть, оно не выдержит и разорвется. Но это ничего. Икс понял, что все угадал верно.
— С-п-п-п... — попробовал он в последний раз, но чуть не захлебнулся собственной слюной.
— Пей, — тихо произнесла Люсьен.
Икс уже не думал о том, что услышал в ее голосе, — силы закончились.
Но он все угадал верно: фотография, еще недавно поражавшая их своей новизной, теперь выглядела старой, пожелтевшей и истрепанной. И на щеке Одри Хепберн выступила капелька воды, словно она вытекла из слезоотделяющей железы.
«Ты тонешь, — подумал Икс, — захлебываешься водой, старый друг. А я захлебываюсь водкой».
Силы кончились, но ему надо сделать кое-что еще. Икс видел, как капля расплывается по фотографии, впитывается бумагой.
Еще кое-что, пока кровь его не отравилась полностью, пока остались какие-то крохи...
Икс захрипел, собирая эти оставшиеся ему крохи, и приложил фотографию к панели, которую порезал. К стене магазина Синдбада в том месте, куда уходила темная линия. И увидел, что амулеты соединились.
«Ты тонешь», — снова подумал он.
— Подожди, — чуть слышно прошептали его губы, — надо еще чуть-чуть потерпеть...
Амулеты соединились. Икс видел, что происходит с фотографией. И видел, как внутри темной линии, в той бесконечной глубине, куда она уходила, рождается свет.
— Миха, у тебя будет всего один удар, — прошептал Икс. — Найди уязвимое место.
А потом он прижался щекой к холодной стене магазина Синдбада и лег умирать.
I.
Миха-Лимонад видел метаморфозу. Фигура Лже-Дмитрия поникла и сгорбилась, будто плечи придавил непомерный груз. По-барски уложенные черные волосы мгновенно поредели, превращаясь в седые спутанные пакли, неопрятные, как тающий снег. Его природа действительно изменилась: очень старый и невообразимо измученный человек стоял теперь перед Михой-Лимонадом. Его тело словно отяжелело, но странным, непостижимым образом он казался более живым.
Дмитрий Олегович Бобков, бывший антиквар и директор, когда-то продавший Михе-Лимонаду машину его мечты, жестом немощного старика-маразматика извлек изо рта большой палец левой руки и поглядел по сторонам. Сомнения, страх и растерянность переросли в ужас и, достигнув точки накала, сорвались с его губ захлебывающимся звуком.
Ознакомительная версия.
