Когда в семьдесят четвертом году пришло письмо от матери – это было соболезнование по поводу смерти тети Элизы, – в котором мать снова просила денег, еще больше, чем обычно, Генри внезапно решил поехать в Ниццу и навестить ее.
Генри не виделся с матерью почти семь лет. Может быть, ему удастся наконец уговорить ее вернуться домой и поселиться с ними. Ведь ему так тоскливо, он одинок и душой и телом, ведь Молли, хотя ей уже пятнадцать лет, еще слишком молода, чтобы стать ему настоящим другом и товарищем. Мысль о матери, такой веселой, остроумной и очаровательной, казалась ему особенно приятной после семилетней разлуки. Она, и только она, поймет, как он бесконечно одинок, поймет, что это невыносимое чувство не проходит, несмотря на годы, а только усиливается.
Он уехал во Францию на следующий день, после того как благополучно доставил Хэла в Итон.
В Ницце сияло солнце, воздух сверкал, согретый его лучами. Генри подозвал носильщика и, получив багаж, отправился на поиски фиакра, который мог бы доставить его на виллу.
Матушка даже и не подумала встретить его на вокзале. Она, должно быть, забыла, что он приезжает. Было приятно ехать по широкой улице, смотреть на гуляющих людей. Кучер свернул с аллеи, идущей вдоль берега, и фиакр, выехав из города, пробирался теперь по узким извилистым улочкам. Раз или два ему пришлось спросить дорогу. Наконец они попали на Rue de Lilas[5] (на которой не было ни одного кустика сирени) и остановились возле маленькой виллы, давно не крашенной и не ремонтированной. Калитка висела на одной петле. Когда Генри ее открыл, раздался резкий звонок, и в доме дружно залаяли две собаки. К дверям, однако, никто не подошел. Кучер сложил вещи у дверей и ждал.
Генри обошел виллу вокруг и подошел к черному ходу. Задняя дверь тоже была заперта, а внутри продолжали лаять собаки. Пришлось вернуться к парадной.
– Никого нет, – сказал он кучеру.
Генри почувствовал, что из окна соседней виллы за ним наблюдает какая-то женщина. Он обернулся и снова подергал ручку двери, пытаясь ее открыть. Адресом он не ошибся, это был тот самый дом, потому что через стеклянную дверь можно было видеть гостиную и фотографию Джонни на камине. Потом он услышал голос:
– Посмотрите под плиткой около двери, ключ может быть там.
На веранде соседней виллы стояла женщина. Ей было лет сорок шесть, и она была довольно красива – у нее были седеющие волосы и удивительно синие глаза. Ее, по-видимому, забавляла вся эта ситуация.
– Благодарю вас, – сказал Генри, приподнимая шляпу. – Меня, вероятно, не ожидали.
Он наклонился, пошарил под отвалившейся плиткой и нашел ключ. Поднял его и показал женщине. Она рассмеялась и пожала плечами.
– Я так и думала, что ключ или там или в цветнике, – сказала она. – Миссис Бродрик не очень-то аккуратна, она прячет его в разных местах.
Генри снова ее поблагодарил и, расплатившись с кучером, внес вещи в дом. Собаки выскочили из гостиной и стали обнюхивать его ноги. В доме было душно, все окна были закрыты. В комнате все пропахло собаками. В углу стояла миска с едой для них, на полу валялось раскрошенное печенье. В щербатых вазах засыхали цветы. На покрытых пятнами стульях и диванах были вмятины в тех местах, где обычно лежали собаки. На столе стояла чашка, из которой, судя по осадку, пили кофе. Рядом с ней лежала матушкина туфля, другая валялась под стулом. В невычищенном камине оставались зола и холодные угли. Из гостиной Генри прошел в столовую. Этой комнатой, по-видимому, никогда не пользовались. Матери приносили еду в гостиную на подносе. Кухня была завалена немытой посудой, в ведерке для угля лежали овощи, принесенные с рынка. Генри пошел наверх в спальню. На незастеленной кровати и по всей комнате были разбросаны платья, нижние юбки и всякая другая одежда, а на краю кровати все еще стоял поднос с остатками завтрака. В том же коридоре располагалась комната для гостей, предназначенная, по всей видимости, для него. На кровати лежали аккуратно сложенные простыни, однако постель не была постлана. Он снова спустился вниз и стоял, глядя на запущенный садик; сердце его наполняли тоска и уныние. Он все-таки не представлял себе, что это будет так печально. Собираясь сюда, он рисовал себе совсем другие картины. Англичанка все еще стояла на своей веранде, она поливала цветы в горшке. Ее домик выглядел чистеньким и аккуратным, ничего похожего на жалкую обшарпанную виллу его матери. Женщина услышала его шаги и обернулась через плечо.
– Вы нашли все, что нужно? – весело окликнула его она.
Генри вдруг решил поделиться с ней своими затруднениями.
– Послушайте, – сказал он, подходя к ее веранде. – Вы знакомы с моей матерью?
Женщина нерешительно помолчала, стягивая с рук садовые перчатки.
– Мы улыбаемся, здороваемся друг с другом, иногда болтаем через изгородь, – сказала она. – Но в доме я никогда не бывала. Дело в том, что миссис Бродрик почти не бывает дома. Вы, должно быть, ее сын? Вы очень на нее похожи.
Она посмотрела на него с нескрываемым любопытством и снова улыбнулась.
– Моя фамилия Прайс, – сказала она, протягивая ему руку через кусты. – Аделина Прайс. Вы, может быть, слышали о моем муже – генерале Прайсе из индийской армии. Он умер три года назад, и с тех пор я живу здесь. Могу я вам чем-нибудь помочь? Приготовить чай или что-нибудь еще? Это так грустно приехать в пустой дом.
– Мне бы хотелось, чтобы вы зашли и посмотрели, что тут делается. Да, я Генри Бродрик. Матушка должна знать о моем приезде, я нашел у нее на письменном столе свое письмо, оно распечатано.
Миссис Прайс спустилась с веранды и прошла через калитку.
– У вашей матушки есть горничная, она приходит два или три раза в неделю, – сказала она. – Я видела, как она входит через черный ход. Настоящая неряха. Я бы ни за что не взяла такую в служанки, даже если бы мне заплатили. Сегодня, наверное, не ее день.
Они вместе вошли в дом. Генри смотрел на ее лицо. Она оглядела комнату критическим взглядом своих синих глаз, начиная от увядших цветов и кончая грязной чашкой.
– Хм-м, – сказала она. – Настоящий свинарник, верно? Напоминает некоторые квартиры наших женатых офицеров в Индии. Их жены боялись меня больше, чем моего мужа. Им не нужно было два раза повторять одно и то же. Давайте-ка посмотрим другие комнаты. Вы знаете, мистер Бродрик, в этом доме не убирали по крайней мере неделю. Никогда не видела такого безобразия, даже в Индии, а это кое о чем говорит. Простите меня, пожалуйста, за откровенность, но скажите мне, ваша матушка сильно нуждается? Неужели у нее не хватает средств на то, чтобы нанять приличную служанку?
Стальные синие глаза смотрели прямо на него, не отрываясь. Генри пожал плечами.
– Нет, – коротко ответил он. – У нее есть все, что необходимо. Я ничего не могу понять. Все это просто отвратительно.
Миссис Прайс прошла обратно в гостиную. Она посмотрела на фотографию Джонни на камине.
Провела пальцем по рамке и показала Генри палец, черный от пыли.
– Мне кажется, – сказала она, – что миссис Бродрик принадлежит к тем женщинам, которым все безразлично. Я-то никак не разделяю такую точку зрения. Послушайте, вы сейчас пойдете ко мне и выпьете со мной чаю, а я пошлю сюда свою девушку, и она тут все как следует уберет. Нет-нет, не возражайте, она сделает это с удовольствием, а мне будет приятно иметь гостя к чаю. Пойдемте со мной и не думайте больше об этом. Я извинюсь перед миссис Бродрик, когда она придет.
Генри пошел за ней в соседний дом, пытаясь вежливо протестовать, повторяя, что он и думать не может о том, чтобы причинить ей такое беспокойство. Миссис Прайс только отмахнулась. Он не должен спорить. Он должен сесть и пить чай.
Генри рассмеялся.
– Мне кажется, это вам следовало быть генералом, – заметил он.
– У нас многие так говорили, – отозвалась она. – А теперь сядьте спокойно в это кресло, поставьте ноги на скамеечку и попробуйте моего варенья из гуавы. Чай могу рекомендовать особо: его мне специально присылают из Дарджилинга. Воду я всегда кипячу сама. Ни одной служанке нельзя доверить заваривание чая.
Как приятно сидеть, и чтобы вокруг тебя хлопотали, думал Генри. Она была права, чай великолепен, так же как и варенье из гуавы. В комнате все было чисто и аккуратно прибрано. На столике лежали газеты и журналы из Англии. Какой контраст по сравнению с соседним домом!
Он начал говорить, рассказав миссис Прайс о себе и о своих детях. В ее быстрых движениях, веселой приветливой манере было что-то очень разумное и ободряющее. Она была остроумна, ее меткие замечания показывали, что она неглупа.
– С вами, конечно, не очень-то считаются, – сказала она. – И не возражайте. Люди всегда готовы злоупотребить добротой одинокого человека. А вы поддаетесь. Все что угодно, лишь бы мне было спокойно. Все вы, мужчины, похожи один на другого.
– Признаю, я не очень часто указываю своим детям, как им следует поступать, – засмеялся он, – а когда я это делаю, Молли начинает спорить и настаивать на своем. Мы, Бродрики, обожаем спорить, это у нас фамильная черта.
