Увы, Владимир Ильич в таких штуках не особо разбирался и не обратил внимания на то, что порция была несколько великовата. Он также не знал, что кокаин Дзержинского — в отличие от того, что он пробовал в молодые годы, — колумбийский и наивысшей пробы. Да и коньяк был крепок. К тому же сказались усталость и нервное возбуждение. Короче говоря, он окосел.
— Так что вы здесь искали? — спрашивал Дзержинский. — Скажите, друг мой. Я никому не разболтаю.
— Честное бал... благородное слово? — спросил Ленин. В бешено кружащейся голове его хрустальные колокольчики пели «Мы венчались не в церкви...».
— Могила.
— А, ерунда... Я хотел взять одну вещь. — Комната описала круг и стала на свое место.
— Уж не кругленькую ли такую?
Вместо ответа Ленин хитро посмотрел на Дзержинского, поднес к губам палец и замотал головою. Потом он игриво улыбнулся и запел: «Потеряла я колечко...» Дзержинский молча глядел на него. Самые страшные подозрения подтвердились. «Но зачем этому рыжему бездельнику кольцо?! Какое он может к нему иметь отношение?!» И вдруг Феликс Эдмундович вспомнил о предостережении, что сделал четырнадцать лет назад дух Огюста Бланки...
— Кто была ваша мать? — спросил он. И на сей раз Ленин ответил честно — а почему бы и не рассказать правду такому приятному и развеселому собеседнику, тем более когда в уме царит восхитительная легкость?
— Моя мать — императрица. Марья Федоровна. О, мама, мамочка... Я так и не обнял ее ни разу.
— Так вы — Романов? Вы царской крови? — спросил Дзержинский. Нельзя сказать, что эта новость так уж сильно поразила его воображение: во-первых, он тоже был слегка под кайфом, а во-вторых, считал семейство Романовых таким ничтожным, что к нему вполне мог принадлежать какой угодно проходимец.
— А что, по мне не видно?
— О да, — сказал Дзержинский льстивым тоном.
«Чушь какая-то, — думал он. — Ведь кольцо может иметь силу лишь в руках потомка Марины и Димитрия. Узурпаторы и самозванцы Романовы тут вообще ни при чем. И совершенно неважно, взаправду ли рыжий болван их родственник или просто возомнил о себе по какому-то недоразумению. Но он определенно воображает, что... Ну так использую же его в моей игре!» И он продолжил сыпать комплиментами, на все лады расхваливая ораторские способности Ленина, его взор и осанку, его могучий интеллект и благородные манеры.
— Да, я такой, — отвечал Ленин скромно.
— А эта вещь — заметьте, я не спрашиваю вас, что это за вещь! — которую вы тут в будуаре искали — она, видимо, должна была помочь вам царствовать? Вы намеревались взойти на трон, не правда ли?
— Ах, дорогой мой Эдмундович, что уж теперь! Эту вещь сперли революционные матросы, будь они неладны.
— Да уж наверное, не министры...
— Архивредный народ эти матросы.
— Совершенно с вами согласен. Послушайте, Ильич! Хотите, я помогу вам разыскать эту вашу вещь? И еще... — Дзержинский взглянул в глаза Ленину с притворным смущением и фальшивым раскаянием. — Простите меня за m-me Арманд. Если можете — простите. Я всего лишь мужчина и не мог устоять пред нею. Она так прекрасна! У вас отличный вкус.
«Значит, все-таки было, — подумал с горечью Владимир Ильич, — а она лгала мне... Но какой же он благородный человечище, хоть и скотина! А я думал о нем так скверно!» И он сказал:
— Мне, батенька, неловко вас утруждать поисками моей пустяковой вещицы.
— Ничего, ничего, — небрежно ответил Дзержинский. — Вот послушайте меня...
И он развернул перед ошеломленным Лениным перспективу дальнейших действий. Поскольку вещь похищена — реставрировать монархию прямо сейчас не получится. Не Николая же сажать обратно на трон, и не бездельника Михаила, который уже куда-то смылся. Стало быть — придется на время объявить республику. Ленин встанет во главе нового государства. В сущности, это почти то же самое, что быть царем. А Феликс Эдмундович скромно удовлетворится должностью министра внутренних дел или чего-нибудь в этом роде. В этой должности он сосредоточит все свои силы на том, чтоб отыскать вещь, вручить ее законному правителю и возвести его на престол.
Дзержинский, конечно, мог бы обойтись без Ленина и сам встать во главе Советской республики. Но в таком случае у него бы массу времени отнимали всякие управленческие и представительские обязанности, отвлекая от главной задачи. Роль шефа полиции была куда удобней. Ленин, естественно, не пожалеет финансов на эту организацию... А как только волшебное кольцо отыщется — в том, что рано или поздно это произойдет, Феликс Эдмундович не сомневался, — тогда уж он разгонит эту картонную республику, восстановит монархию, сядет на трон и заточит Ленина в Петропавловскую крепость или просто велит повесить.
— Как вам мой план? — спросил он Ленина, естественно, имея в виду лишь ту часть плана, о которой счел нужным ему рассказать.
— Гм... — сказал Владимир Ильич. Мысли его уже чуточку начали проясняться.
«Чорт, сколько я ему лишнего наговорил... Нехорошо... Он какой-то от меня выгоды хочет... Ну да какая разница? Я ему подарю миллион рублей и любую должность — пусть только поможет мне найти кольцо. Он, разумеется, понял, о какой вещи я говорю, раз не спрашивает, что это за вещь. Да, но если он понял — стало быть, знает о волшебных свойствах кольца? И он тоже в будуарчике что-то хотел найти... Неужели — кольцо?! Но на кой чорт оно ему?! Ведь он даже не русский! — Ленин был не настолько высокообразован и ум его был не настолько изощрен, чтобы предположить тянущуюся сквозь столетия связь между русским царем Иоанном Грозным и каким-то современным полячишкой. — Нет, он, наверное, просто приперся за мной проследить — он же вечно с меня глаз не спускал...»
— А как же диктатура пролетариата? — спросил он Дзержинского. — Как же социал-демократические идеалы?
— Чепуха, вздор, игрушки для слабоумных. И вы сами это отлично понимаете, раз собрались быть царем.
— А почему вы сами не хотите возглавить эту нашу временную республику?
— Но ведь именно вы — будущий монарх...
— Эдмундович, не забивайте мне баки!
Дзержинский понял, что Ленин уже немного протрезвел, и дал ему ответ, довольно близкий к истине и понятный приземленному уму собеседника:
— Мне нравится быть шефом тайной полиции. Меня от этого плющит и колбасит. (Разумеется, революционеры могли разговаривать таким языком, лишь будучи под кайфом.)
— А-а, въезжаю. — Ленин отчасти успокоился. — Это на вас похоже. Помню, Гриша Зиновьев как-то сказал, что мундир шел бы вам необычайно. Кстати, вы не против, если я сделаю Гришу генерал-губернатором московским? — Отходчивый Владимир Ильич давно уже простил Гришке его штрейкбрехерство; Зиновьев же, чья наглость и жадность были беспредельны, не только не возвратил ему долга, но тут же выклянчил взаймы еще пятьдесят рублей.
— Да хоть столичным, — сказал Дзержинский: он не выносил Зиновьева, но ему не хотелось сейчас препираться из-за дураков, пошляков и пустяков. Кроме того, он и сам считал, что мундир с эполетами ему пойдет. — Только учтите: ведь мы с вами должны перед всеми продолжать ломать комедию и делать вид, что мы большевики и всякое такое. Так что никаких генерал-губернаторов. Советский градоначальник так называться не может.
— Вы правы. Пусть будет Председатель Петросовета. Но тогда и вам не следует называться шефом жандармов. Придумайте себе и своей организации какое-нибудь хорошенькое названьице.
— Вы тоже правы. — Дзержинский решил потакать Ленину во всех мелочах, чтоб усыпить его бдительность. Он глотнул коньяку и задумался на секунду. Кайф усилился, и в голову полезли всякие романтические красивости. «Ведь это будет по сути рыцарский орден... Опричники... Тамплиеры...» — Вот, пожалуйста: «Роза и Крест».
— Тьфу! — сказал Ленин.
— Не нравится? Тогда... Ну, например... «Черный Крест».
— Еще хуже, — поморщился Ленин. — Уж больно мрачно. Хоть бы красный, а то — черный!
— Организация под названием «Красный Крест» уже существует, — заметил Дзержинский. — А у меня будет черный. Не зеленый же, сами подумайте!
— И что вы все заладили: крест, крест... Я ведь вам пятьдесят раз объяснял, почтеннейший: медицина доказала, что Бога нет. — Но потом Ленин, в свою очередь, подумал, что надо бы уступать Дзержинскому по пустячкам, чтобы тот не обозлился и не сделал раньше времени какой-нибудь гадости. — Впрочем, называйте как хотите. Черный крест, черный крест... Че-Ка. ЧеКа... Очень даже ничего. Луначарский оценит.
— Вот и договорились, — кивнул Феликс Эдмундович. — А теперь пойдемте обратно в Смольный. Выступите перед институтками и объявите, что у нас произошла революция. Вообще начинайте руководить. Издайте там какой-нибудь декрет.
— О чем?
— О чем хотите, — отмахнулся Дзержинский. Его совершенно не интересовало, что будет происходить в этом временном, игрушечном государстве.
