— Очень интересно. И все-таки я по-прежнему не понимаю, в чем смысл этой маленькой научной лекции.
— Не понимаешь? — разулыбался он. — Неужели не понимаешь?
— Ровным счетом ничего.
— Теперь вы меня удивляете, мистер Несбитт. Поскольку как человеку, безумно влюбленному в женщину, настолько влюбленному, что счастливая пара обратилась в американское консульство, сообщив о своем решении пожениться… так вот, вам бы следовало хорошенько подумать о радаре и его «подтексте». Должен признаться, мой первый брак рухнул после десяти лет и рождения двоих детей. Я влюбился в таком же глупом возрасте, как и ты. Но только при разводе, спустя десять лет, я наконец осознал, что с самого начала не разглядел, на ком женился. Можно сказать, что я видел образ этой женщины, который спроецировал на нее в пылу магнетического угара, называемого любовью.
— С меня довольно, — сказал я, поднимаясь из-за стола.
— До тебя так и не дошло?
— Что до меня должно дойти? Что вам здесь совершенно нечем заняться, кроме как вынюхивать, что у кого за душой, и копаться в чужом грязном белье?
— Ты влюблен, Томас.
— Надо же, какую блистательную разведывательную операцию вы провели!
— Но проблема в том, что ты влюблен в образ. Образ, который ты, как юный романтик, проецируешь на…
— Да как вы смеете…
— Как я смею? — произнес он с улыбкой. — Я смею, потому что знаю.
— Что знаете?
Он выдержал паузу и сделал большой глоток пива. Потом, устремив на меня холодный взгляд, произнес:
— Я знаю, что Петра Дуссманн — агент Штази.
То, что я испытал в следующий момент, было сродни полной дезориентации в пространстве. Я был в шоке. И категорически отказывался верить в невозможное.
— Ты, ублюдок, — прошипел я. — Ты все врешь, садист.
Его улыбка стала еще шире. Теперь он был похож на шахматиста, который только что сделал хитрый ход конем и поставил мат, прежде чем соперник успел что-то заметить.
— Я ожидал такой реакции, — сказал он. — Она меня не удивляет. Потому что ты сейчас находишься на первой из пяти стадий горя Кюблер-Росс[100] — кстати, готов поспорить, ты не ожидал, что какой-то выходец из Огайо знаком с такими интеллектуальными штучками. Но уверен, ты помнишь — из курса социологии, которую изучал в своем заумном колледже, — что первая стадия горя — это отрицание. Именно это мы сейчас и наблюдаем — ты полагаешь, что все это фальшивка, что я лгу, дабы изгадить тебе вечер и вообще деморализовать.
Я крикнул в ответ:
— Этому дерьму учили тебя в шпионской школе, да? Как поставить «субъекта» в психологически невыгодное положение. Подорвать его веру в то, что составляет главное в его жизни.
— И фрау Дуссманн как раз это главное и есть. Тем более что ты явно недополучил родительской любви и не смог толком привязаться к очаровательной музыкантше из Джульярда.
— С меня довольно… — Я решительно встал.
— Сядь, — приказал он.
— Не смей мне указывать, черт возьми…
— Я мог бы завтра же лишить тебя паспорта, — произнес он ровным голосом. — Я мог бы депортировать тебя обратно в Соединенные Штаты и упечь в изолятор предварительного заключения. Я мог бы внести твое имя в «черный список» каждой западноевропейской страны. А причина, по которой я мог бы обеспечить тебе все эти неприятности, разрушить твою карьеру странствующего гражданина мира, проста: ты связан с вражеским агентом. Ты волен нанять целый штат левацких адвокатов из Американского союза защиты гражданских свобод, но и они не смогут вернуть тебе право на свободу передвижения — что, будем смотреть правде в глаза, составляет смысл твоей жизни, — поскольку ты попадешь в категорию лиц, представляющих угрозу безопасности для любой страны мира. Так что сядь сейчас же, пока я не рассердился по-настоящему и не привел в действие свою угрозу.
Я сел.
— Хороший мальчик, — сказал Бубриски.
Я чувствовал, как дрожат мои руки. Бубриски заметил это. Он полез в карман пиджака и швырнул на стол пачку сигарет «Олд Голде».
— На вот, покури нормальных, а не то самодельное дерьмо, которое ты называешь сигаретами.
Я потянулся к пачке, но руки по-прежнему тряслись.
— Fraulein, — крикнул Бубриски официантке. — Zwei Schnapps. Und wir möchten Doppel.[101]
Нам принесли два двойных шнапса. Мне удалось выудить из пачки сигарету, и я прикурил от зажигалки «Зиппо», которую протянул Бубриски.
— Давай-ка влей в себя это, — сказал он, кивая на шнапс.
Я поднял маленькую стопку и залпом опрокинул ее, поморщившись, когда обожгло горло. Но блаженное тепло тут же разлилось по телу, смягчая боль.
— Помогло? — спросил он.
Я кивнул.
— А теперь, просто чтобы прояснить одну вещь, скажу вот что. Я не думаю, что ты заодно с этой женщиной. Во всяком случае, я считаю, что тебя, простофилю, использовали вслепую, и твоя реакция подтверждает мое мнение. Но это не значит, что связь с фрау Дуссманн не бросает на тебя тень, тем более что, насколько нам известно, ты пронес через границу микропленку в тех фотографиях, что забрал у ее подруги Юдит.
— Это были фотографии ее сына.
— Да, верно. И сколько из них ты потом видел у нее?
— Я не знаю… десять, двенадцать.
— А сколько ты принес?
— Штук двадцать, наверное.
— Так где же остальные?
— Я не знаю.
— А я тебе скажу, где они. У ее здешнего босса из Штази — некоего Гельмута Хакена. Герр Хакен вот уже два года у нас под колпаком, поскольку он курирует трех агентов-женщин в Западном Берлине. Одна из них — Петра Дуссманн. К тому же он спит с фрау Дуссманн с тех пор, как ее «выдворили» из ГДР год назад.
Я зажмурился, мне больше не хотелось видеть этот мир.
— Нетрудно догадаться, о чем ты сейчас думаешь: «Не могу поверить в это… она столько раз повторяла, что я — любовь всей ее жизни». Она ведь говорила тебе это, не так ли?
— Откуда вам известно?
— Оттуда же, откуда известно о твоем курсе социологии в колледже, как и о том, что твой отец курит «Олд Голде». Это наша работа — много знать. И нам действительно многое известно о тебе.
— Мне нужны доказательства, что Петра…
— Ах да, зачем же верить представителю родного правительства, когда речь идет о делах сердечных и предательстве? Тебе необходимы факты, если уж не доказательства, полученные опытным путем. Что ж, получи. Помнишь тот вечер, первый ужин с фрау Дуссманн… когда она впервые осталась у тебя ночевать? Это было двадцать третьего января, ja?
— Откуда вы знаете? — опешил я.
Бубриски лишь пожал плечами и сказал:
— Ты можешь подтвердить, что именно двадцать третьего января у тебя был ужин с фрау Дуссманн?
Я кивнул.
— И подтверждаешь, что прямо посреди ужина она вдруг странно повела себя, сбежав без всякой видимой причины?
— Вы что, следили за нами?
— Мы следили за ней. Ты просто оказался рядом. Так почему же она сбежала?
— Она не объяснила это. Просто слишком разволновалась и…
— Она побежала советоваться со своим куратором, герром Хакеном.
— Чушь собачья.
— Ах да, я забыл, что тебе нужны доказательства.
Он потянулся к своему атташе-кейсу, что стоял в ногах, положил его на стол и достал увесистую папку. Закрыв кейс, он снова поставил его на пол и раскрыл папку.
— Значит, говоришь, доказательства… — произнес он, вытаскивая фотографии. — Вот тебе и доказательства.
Он подтолкнул ко мне две зернистые черно-белые фотографии размером восемь на десять. На первой Петра была запечатлена выбегающей из ресторана, где состоялся наш первый ужин, и время, отпечатанное в левом углу, указывало, что снимок был сделан именно в тот день, в 21:22. На следующей фотографии было видно, как в 21:51 она заходит в отель.
— Отель находится возле аэропорта Тегель, — пояснил Бубриски. — Ей пришлось сбежать, поскольку у нее связь с этим человеком.
Он положил передо мной еще одну фотографию, на которой коренастый мужчина покидал отель в 22:41. Было трудно разглядеть его лицо, хотя я успел заметить козлиную бородку.
— Значит, она заходила в отель, — сказал я, — а этот мужчина вышел из того же отеля спустя какое-то время. Но это не значит, что она встречалась с ним.
— Тогда почему она так внезапно сбежала из ресторана? И разве она сказала тебе, что спешит в захудалый отель на другом конце города?
Я покачал головой.
— Этот мужчина — Гельмут Хакен. И именно к нему она рванула из ресторана… мы, конечно, не читаем чужие мысли, Томас. Во всяком случае, пока. Извини, это я попытался пошутить. Так что могу только строить догадки. Возможно, ей нужно было заручиться согласием Хакена на то, чтобы вступить с тобой в интимную связь. Может, это было частью изощренного плана, чтобы представить ее встревоженной, ранимой, сложной натурой, а такие женщины еще более желанны. Это моя теория. Они решили вовлечь тебя в свою игру, заставив поверить, что в ее жизни есть некая скрытая трагедия. Потом, когда она поняла, что ты попался в ее сети, она посылает тебя через границу забрать фотографии своего сына, в которые вшита микропленка, содержащая крайне важную для Хакена информацию.
