Так вот, судьба водолаза-ремонтника, который никогда не спускается под воду и не способен ничего отремонтировать, кажется Пабло-Педро блистательным примером решения проблемы, нащупанного только в Перевернутой стране и нигде больше. Не нужно связывать руки энергичным, не нужно лишать умников доступа к образованию, не нужно отнимать кисти, бумагу, краски, перья у талантливых. Нет – достаточно только все руководящие посты отдавать ленивым, глупым и бездарным. Нужно компенсировать их чувство второсортности властью, повышенными окладами, дачами, безответственностью. Ведь талантливые и энергичные часто сознаются, что успешная работа радует их сама по себе. Вот пусть они и остаются при своих чистых радостях. А бедным, обделенным судьбой бездарностям нужно дать материальные блага, ибо блага духовные им недоступны. Пусть «нищим духом» принадлежит не только Царствие Небесное, но уже и земное.
Я сказал, что проведение в жизнь такого принципа очень скоро должно привести к общему упадку государства. Урожай будет гнить на полях, реки – мелеть, больные – умирать, корабли – тонуть, дороги – трескаться, самолеты – разбиваться. Что и наблюдается в Перевернутой стране прямо-таки в неправдоподобных масштабах. На что Пабло-Педро возразил, что именно это его и восхищает. Вот на какие материальные жертвы готова идти эта страна ради соблюдения высокого принципа уравнивания людей! Он собирается использовать свое пребывание здесь для максимально подробного изучения их опыта. Но и со своей стороны ему хотелось бы внести в их нравы и обычаи что-то полезное и передовое. Поэтому завтра он обещал научить водолаза и его сотрудников игре в коммунистический покер.
Вы догадываетесь, дорогие радиослушатели, что я внимал разглагольствованиям Пабло-Педро с известным скептицизмом. Но, с другой стороны, я вспоминаю директора консервного завода, его извилистую карьеру, включавшую в себя и разведение тутового шелкопряда, и заведование областной оперой, и начинаю думать, что отбор и выдвижение руководителей в этой стране действительно подчинены каким-то причудливым, не совсем понятным для нас принципам.
Я буду сообщать вам о всех новых наблюдениях в этой интереснейшей сфере – в этом вы можете быть уверены.
Тенистая деревянная страна пролетает за окнами автомобиля «фиат-жигуль». Деревянные домики, окруженные деревянными частоколами, покрытые деревянной дранкой, украшенные деревянной резьбой.
Штабеля бревен и досок, деревянные колодцы, деревянные столбы, деревянные вывески, деревянные шлагбаумы. Поленницы дров – в форме башен, в форме стен, в форме лестниц, в форме развалин. Деревянные телеги, деревянные дуги, деревянные оглобли. Деревянные колеса грохочут по деревянным мостам. Березы, дубы, ели, сосны – это лишь другая стадия бытия древесины: плод в кожуре, жук в личинке. Застыли на поверхности озер деревянные челноки, в каждом – фигурка с тонким деревянным прутом, сделавшим человека быстрее рыбы. Сияют очищенные от веток и коры бревна на месте задуманных изб, посерели от непогоды бревна изб неновых, чернеют сгнившие бревна развалюх, из них тут и там пробиваются зеленые ростки будущих бревен. Красуются суковатыми узорами новые доски. Порою начинает казаться, что даже стекла в домах сделаны из тончайшей, прозрачно срезанной древесины.
– Когда я была маленькая, – рассказывает Мелада, – от одного слова «лес» у меня делалось сладко во рту. Черника, малина, земляника, брусника, морошка заменяли нам конфеты и мороженое. Пойти в лес – это было как для вас пойти в кондитерскую. От деревни до леса было всего метров двести. Однажды шестилетняя я взяла четырехлетнего брата, и мы отправились за добычей. Рожь была уже высокая, поэтому никто не заметил нас, пока мы шли по дороге до опушки. А там началось. От одного черничника к другому, шаг за шагом, перебежка за перебежкой… Потом пошли малинники… Когда мы почувствовали, что в нас больше не лезет, решили возвращаться. Но куда? Ни дороги, ни опушки, ни поля уже не видно… Одни сосны и дубы кругом. Брат начал плакать. Вместо вкусно и красиво все стало тихо и страшно. Птица парит – наверно, коршун, хочет вцепиться когтями. Листок под кустом шевельнется – змея притаилась. Шмель в цветке копошится – сейчас загудит, вылетит, в глаз ужалит…
Антон смотрит на нее сбоку. Она уверенно держит руль, уверенно обгоняет тихоходные самосвалы, неспешные бетономешалки, автобусы, отяжелевшие от незаконных, забивших проходы пассажиров. Волосы ее убраны под пеструю косынку. Он купил для нее эту косынку вчера, в валютном магазине, уговорил принять. Она отмахивалась – «Что вы! подарки от туристов! нам нельзя», – но потом взяла. Взяла с каким-то безнадежно лихим жестом – «Нарушать так нарушать до конца». Тиски вездесущего Порядка разжались еще на один миллиметр. Антон был горд собой.
– …Нас нашли, когда уже начинало темнеть. Прабабка Пелагея порола меня ивовым прутом и приговаривала: «А то, что братика не бросила, то молодец… Ох, молодец, девка!.. Вот тебе! Вот тебе!.. Чтобы помнила, что младших в беде бросать нельзя…» Но я гораздо сильнее запомнила то странное чувство, которое у меня возникло в темнеющем безлюдном лесу. Он казался мне живым существом. Которое собралось меня заглотить. Как мы заглатывали ягоды. И от этого рождалось острое и непривычное ощущение своей – для кого-то – сладости…
По косынке шел хоровод знаменитых туристских башен и колонн: Эйфелевой, Пизанской, Тауэровской, Вандомской. Но это было последним заморским отблеском на Меладе. С каждым днем, с каждым часом, с каждым оборотом колеса она все больше возвращалась домой. Она менялась на глазах. Делалась уверенной, властной, спокойной. Свое гнездо, своя ячейка в улье. Она знала, чего ждать от людей и вещей. Глаз ее привычно находил в зеркальце подкрадывающуюся сзади милицейскую машину, ступня привычно переходила с газа на тормоз. Ухо привычно выбирало из радиовздора важные сообщения о погоде. Пальцы на ощупь находили в кошельке нужные монеты при покупке бензина. Губы раздвигались в улыбку правильной ширины – ни миллиметра лишнего! – в ответ на воздушные поцелуи и призывные жесты солдат в обгоняемом грузовике.
Свой лес, своя дорога, свой горизонт, свои облака, свои солдаты, свои воспоминания. Антон чувствовал себя обделенным, потерянным, зависимым. Как быстро они поменялись ролями. Кажется, где-то в переходной точке они страстно целовались под сенью гранитного истукана. Но не приснилось ли ему это? Она, во всяком случае, вела себя так, будто ничего не произошло. Будто не было ни утаенной поездки в финский дачный поселок, ни утаенных разговоров по-русски, ни утаенных поцелуев.
– Стойте! – закричал вдруг Антон. – Остановите машину! Пожалуйста… Мне необходимо…
– Что случилось? Вам нехорошо?…
Обрусевший «фиат-жигуль» замигал правым глазком, съехал на обочину. Антон выскочил на откос, перепрыгнул через канаву. Быстро пошел по разрытой земле, усыпанной картофельными стеблями. Дорожный рев уплывал назад, делался слабее с каждым шагом. Комбайн беззвучно полз вдалеке по желтой стерне.
Женщины, работавшие на краю поля, заметили приближение незнакомца, распрямились. Даже неопытный глаз Антона легко опознал в них – по яркой куртке? по модным очкам? по тесным брючкам? – горожанок, посланных на спасение урожая. Одна все еще стояла на коленях, спиной к нему, пыталась дорыться и нащупать в холодной глубине борозды последнюю картофелину. Антон был уже совсем близко, когда и она обернулась, удивленно глянула на него из-под ладошки. Светлые ресницы, светлые глазки, белые жадные зубки… Нет, ничего похожего… Может быть, наклон плеч?
– Вы не из Москвы, красавицы? – Он изо всех сил прятал акцент, старался подражать развязности начальника водолазов.
– Нет, мы ленинградские. Завод «Красный треугольник». А вы что, корреспондент?
– Похожий на него. Выступаю по радио. А не знаете, если есть поблизости бригады из Москвы? Я нуждаюсь в Интернациональном институте.
– Не знаем… Не слыхали… Да ведь мы ничем не хуже. Расскажите и про нас в своей Эстонии… Опишите наши подвиги, трудовые и прочие… А то все Москва да Москва…
Женщины, хихикая, начали приближаться. Антон попятился.
– В другой раз… Непременно… Буду ославлять на весь мир…
Мелада встретила его изумленным, встревоженным взглядом. Казалось, трудный вопрос «Кто вы?» опять был готов сорваться с ее – целованных или нет? было или не было? – губ. Но она сдержалась.
– Мы не должны задерживаться. Отец не любит, когда опаздывают к обеду. По случаю вашего приезда он приказал зарезать и доставить ему на дом спецпоросенка.
Каменный двухэтажный дом был укрыт от завистливых глаз высоким забором. Только въехав в глухие ворота, посетитель получал возможность полюбоваться высокими окнами, старинными гипсовыми гирляндами, небольшими колоннами, вдавленными в фасадную стену и поднимавшими всю постройку до статуса небольшого дворца. Дворца-подростка.
