И он стал вором. Просто захотел и стал.
Он был при этом волком-одиночкой и Немножко артистом, вором, что называется, «широкого профиля», однако известен был в основном как профессиональный Поездной вор. Он разработал собственную систему, которая сводила риск до минимума, но при этом удовлетворяла его артистические амбиции.
Князь покупал билет до станции, куда поезд прибывал ночью, с таким расчетом, чтобы тотчас с этой станции уехать либо в обратном направлении, либо в сторону. (Правда, со временем на «перевалочных» станциях у него появились знакомые скупщики краденого, и он иногда задерживался, как это и случилось в Южноуральске, где он нашел Андрея.) Чтобы проводник не пришел будить и не потревожил попутчиков, соседей по купе (Князь ездил либо в мягких вагонах, либо, на худой конец, в купейных), он заранее выходил в коридор. При необходимости, но редко, пользовался Князь и снотворным, угощая «клиентов» вином. Обычно же, выбрав «клиента» и улучив момент, он просто перекладывал чужие вещи — небольшие чемоданы, сумки, портфели, саквояжи — в свой большой чемодан и спокойно выходил из вагона. Проводники, умеющие все замечать, видели, что он выходит с тем же чемоданом, с которым садился в поезд, и ничего не подозревали. Надо сказать, что эта система была действительно почти идеальной, хотя и далеко не всегда достаточно прибыльной, потому что приходилось тратиться на дорогие билеты, на угощение попутчиков, но Князю вполне хватало на безбедную, «красивую» жизнь. Зато — путешествия по стране и полная свобода.
Сгорел[22] он всего только раз.
Он вышел на маленькой станции и, как всегда, среди ночи. К несчастью, на этой же станции вышел еще пассажир, из соседнего купе. Сам по себе такой случай не представлял бы опасности, будь это обычная станция. Ну, вышли вместе. Ну, распрощались и разошлись каждый в свою сторону. Однако это была не обычная станция и не было здесь ничего, кроме крохотного вокзала, перед которым одиноко торчал столб с фонарем. Поезд, едва притормозив, ушел, и Князь с попутчиком остались вдвоем. Встречный должен был прибыть через двадцать минут, и нужно было еще купить билет.
— Вы тоже к нам? — спросил попутчик, внимательно оглядывая Князя. — Ехали вместе, а не знали.
— Да как вам сказать… — замялся Князь, понимая, что попал в неловкое положение.
— А здесь больше некуда, как только к нам. Вы ведь на почтовый ящик двести шесть?
Тут уж Князь понял, что не просто попал в неловкое положение, а влип. Сказать, что да, тоже приехал на этот чертов почтовый ящик, нельзя. Тогда пришлось бы добираться вместе. А если не туда, то куда? Вокруг была тайга.
— Понимаю, понимаю, — улыбнулся попутчик. — Первый раз, наверно?
— Первый, — ответил Князь, подумав, что и последний.
— За вами приедут?
— По идее… Но я еще должен дождаться товарища, который приедет из Новосибирска, он в курсе, — нашелся Князь. — Пойду взгляну, когда придет поезд, — Ему во что бы то ни стало нужно было освободиться от разговорчивого попутчика и купить билет.
— Через двадцать минут после нашего, — сказал попутчик. — Поэтому, значит, и машины еще нет. Решили, видимо, послать сразу и за вами, и за мной. Подождем.
Князь лихорадочно думал, как бы ему ускользнуть, и в это время поблизости заурчал мотор, в глаза ударил свет фар. Возле вокзала остановилась «эмка», из нее выскочил шофер — военный — и бегом направился к ним. Подбежав, козырнул и доложил:
— Товарищ майор, прибыл в ваше распоряжение! Извините, что задержался, баллон сел.
— Пустяки, Гусев. Ты только за мной или еще кого-то должен взять?
— За вами, товарищ майор…
— А вторую машину не посылали, ты не в курсе?
— Никак нет, одну путевку оформляли. — Шофер покосился на Князя. Видимо, не нашел его достойным внимания и вновь уставился на майора, который с таким же успехом мог оказаться и полковником, и комбригом — он был в гражданском.
— Странно, — сказал майор.
— Ничего странного, — улыбнулся Князь, — он вечно что-нибудь забывает.
— Ваш товарищ?
— Ага. До гения не дорос, а привычки гения уже приобрел.
— Бывает. Но что-то нет поезда?.. Гусев, сходи-ка выясни, не опаздывает ли новосибирский.
— Я сам, — дернулся Князь.
— Гусев сходит, — остановил его майор.
Тог мигом обернулся и доложил, что новосибирский поезд опаздывает на четыре часа.
— Ждать здесь бессмысленно, — сказал майор. — Едем. А за вашим товарищем вышлем машину.
— Да нет, я уж обожду…
— Зачем же торчать на вокзале четыре часа?! Гусев, отнеси чемодан в машину. Как вас?..
Бежать было некуда. Князь отлично понимал, что далеко не убежать. Догонят. А не догонят — значит, пристрелят. Но скорее всего, тут кругом посты. По незнанию, он попал на станцию рядом с каким-то засекреченным объектом, и если побежит, его примут за шпиона…
В конце концов, подумал он, усмехнувшись, проигрывать тоже надо красиво и с достоинством.
— Давайте чемодан назад, — сказал он. — Там чужие вещи. Но, кажется, здесь нет милиции?..
Он получил два года и освободился весной сорок первого.
С началом войны воровская специализация Князя сделалась опасной. Ему было двадцать четыре — самый призывной возраст, так что в любой момент его могли задержать хотя бы только для проверки. У него, правда, всегда были при себе надежные «ксивы». Но все-таки риск был велик. Тогда-то он и стал носить военную форму…
Во время войны на железных дорогах были созданы специальные оперативные группы, которые занимались поимкой дезертиров и уклоняющихся от призыва в армию. Никакой формы эти оперативники не носили, опознать их было трудно. Они прочесывали вокзалы, поезда и задерживали всех, кто вызывал малейшее подозрение. Судя по всему, права у них были неограниченные, и они, естественно, старались оправдать доверие. Еще бы! Ведь укомплектованы группы были отнюдь не инвалидами или престарелыми, а здоровыми, крепкими мужчинами как раз призывного возраста. Им было за что стараться. Сами-то они, похоже, на фронт не стремились. В связи с этим иногда возникает вопрос: не является ли одной из причин разгула репрессий именно огромный репрессивный аппарат?.. Ну да, скажут мне, все так, но кто-то же создавал этот аппарат, руководил им, направлял его деятельность. Все так, скажу и я, но зачем же направлять, если аппарат этот имел единственную задачу — репрессии, подавление инакомыслия, то есть четко и однозначно сформулированную цель?..
В борьбе за существований, за безбедное, сытое существование, в борьбе за привилегии, которыми пользовались «органы» (возьмите хотя бы неограниченную власть), аппарат этот не просто приспособился к определенным условиям, не просто осознал, чего от него хотят и ждут, но приобрел некий иммунитет, выработал свои, особенные способы выживания и, как простейшие, самообучился размножаться путем… деления.
Вот в чем дело.
Каждый сотрудник твердо знал, что его обязанность — ловить, выявлять, «выжигать каленым железом», и лишь успешное выполнение этих обязанностей оправдывало его личное существование и существование аппарата в целом. Чем больше выловишь и «выжжешь», тем лучше работаешь, тем, значит, ты нужнее стране и народу. И наоборот. При такой постановке дела и не захочешь, а будешь, как миленький будешь из кожи лезть, чтобы самому не оказаться «врагом народа». А далекому и высокому начальству, занимающему места на вершине пирамиды, безразлично, кто именно попал в списки «разоблаченных». Тут главное — сколько.
В сорок третьем году мать отправила меня в Нижний Тагил в ремесленное — ехали другие, заодно с ними и я. В училище меня не приняли по малолетству, и я возвращался домой, в Тавду. В Свердловске на вокзале у меня вытащили документы, и я попал в облаву. Однако задержала меня не милиция, а оперативная группа, которая занималась дезертирами. Привели то ли в дежурку, то ли в штаб. Господи, кого только там не было! Старики, инвалиды, «мешочники» и дети. Когда подошла очередь, меня стали допрашивать. И допрашивали, прямо скажем, «с пристрастием», на полном серьезе: кто я, откуда и куда ехал, был ли один или со взрослыми, причем не верили, что был один и ехал домой, допытывались, кто меня послал, к кому и зачем, сколько на самом деле мне лет, как будто бы восемнадцатилетний мог выдать себя за одиннадцатилетнего. Или подозревали во мне шпионского помощника?..
Был я еще неопытен в подобных делах, почти «маменькин сыночек», что, конечно же, не укрылось от опытных оперативников, и они в конце концов меня отпустили, однако, прежде чем отпустить, записали мои установочные данные и составили по всей форме протокол задержания и допроса. Не знаю, правда, какой год рождения указали, но наверняка подходящий для призыва.
Я понимаю, что ловить шпионов и диверсантов, так же как дезертиров и беглых заключенных, было необходимо, но интересно все же узнать, сколько было «охотников» и сколько истинных врагов они выловили. Боюсь, что этого не узнает никто и никогда. Впрочем, можно не сомневаться, что армия — в прямом смысле — молодых мужчин, занявшись «охотой» (на ведьм, как сказали бы нынче), таким вот образом успешно уклонялась от фронта, пополняя лагеря «врагами народа». Для этого и нужно было внушить людям и властям, высоким властям, что страна прямо кишмя кишит дезертирами и шпионами. Но ведь рядовыми «врагами», которых и выявляли оперативные группы, должен кто-то руководить, верно? Не могли же рядовые действовать сами по себе! И не могли же большие начальники работать менее «продуктивно», чем их подчиненные! Так вот и складывалась система…
