Ознакомительная версия.
Вставай, парень, ’стревоженно теребил меня мой Па, не то это утро, шоб мож’ было валяться в постели, леж’бока ты этакий. Пузырь этого сновидения лопнул, и я пробудился по-настоящему под колючими одеялами Колеколе. Мы с темной де’ушкой были п’реплетены, шо твои маслянистые ящерицы, заглатывающие друг друга. Он нее пахло лозами и вулканическим пеплом, ее оливковые груди поднималис’ и опадали, и я, глядя на нее, ощутил такую нежность, к’буто она была моим собственным бебенем, прикорнувшим ’коло меня. Трава блаженства все еще затуманивала мне мозги, и я слышал далекие-близкие крики гуляний, хоть уже занимался туманный рассвет, ей, на обмене в луну урожая это случается, время такое. Я, значит, зевнул-потянулся, ей, чу’с’вуя, шо все у меня болит и шо весь я опустошен, вы знаете, каково это бывает, когда заохотишь красивую де’ушку. Судя по дыму, неподалеку готовили утрики, так шо я натянул свои портки и куртку, а глаза у де’ушки Колеколе, открывшис’, так и лучилис’ призна’льностью, и она промурлыкала: Добр’ утро, коз’пас, а я засмеялся и сказал: Сейчас принесу чего погрызть, и видно было, шо она мне не верит, так я постановил себе док’зать, шо она не права, и увидеть ее улыбку, когда я принесу ей утрик. Возле склада Колеколе была мощеная д’рога, шедшая вдоль городской стены, но я не мог понять, на север она ведет аль на юг, и, значит, гадал, куда мне направиться, как вдруг страж Хонокаа грохнулся с крепостного вала наземь в нескольких от меня дюймах, то есть едва меня не убив.
Внутренности мои подпрыгнули и упали.
Древко ’рбалетной стрелы торчало у него из носа, а острие выходило из затылка. Железное это острие мгновенно обратило и утро, и все остальное, о, в обиталище ужаса.
Эти далекие-близкие вопли разнузданного гулянья были, ей, звуками битвы-сраженья! Дым от готовящихся утриков, ей, был дымом пожаров! Мысли мои сразу же обратилис’ к моим людям, так шо я крадучис’ побежал к складу жителей
Долин среди городского гвалта-гомона, Коны! Коны! Ей, темные крылья этого страшного слова яростно билис’ надо всем Хонокаа, а когда я услышал громоподобные звуки расщепляющегося дерева и врывающийся прилив страшных криков, то понял, шо городские в’рота были проломлены. Я к тому времени добрался до площади, но звенящая-рокочущая паника преградила мне путь, и страх, ей, страх и горячее его зловоние заставило меня повернуть обратно. Я сновал туда и сюда по узким дорогам, но рев Конов, ржание и стук копыт их лошадей и щелканье бычьих кнутов — все это становилос’ все ближе и ближе, заполняя туманные и пылающие п’реулки, к’буто цунами, и я не знал, ни откуда, ни куда я иду, как вдруг, хоп! меня столкнула в канаву какая-то старушка с бельмами на глазах, молотя воздух скалкой и вопя, шо привидение: Ты больш’ не прикоснешься ко мне своими грязными лапами, но когда я встал, то она была бледной-неподвижной, вишь, на груди у ней расцвела стрела ’рбалета, а потом, шшшууу, кнут охлестнул мне ноги, шшшууу, и я полетел, шшшууу, и упал головой вниз, айййеее, и камни мостовой размозжили мне череп, ей, яростней, чем удар зубилом.
Когда я снова пришел в себя, мое м’лодое тело было старым ведром с болью, ей, к’лени у меня были разбиты, один локоть распух-онемел, ребра треснули, двух зубов не хватало, челюсти как следует не смыкалис’, а эта шишка на г’лове была шо вторая г’лова. На обе эти г’ловы напялен был мешок, шо на козла п’ред забоем, а руки-ноги были жестоко связаны, и я лежал, с обеих сторон сплющенный такими же жалкими телами. Скрипели тележные колеса, цокали подковы, и при каждом толчке-покачивании череп мне оп’ласкивало болью.
Ну шо ж, таинственного в этом ничего не было. Нас поработили и везли в стойбище Конов, в точности как моего потерянного братея Адама. Я не особо рад был тому, шо все еще жив, не, я чу’с’вовал то’ко боль и беспомощность, к’буто связанный жав’ронок, истекающий кровью от раны, причиненной крючком. Чья-то протиснувшаяся нога уперлас’ мне прям’ в яйца, и я тихонько спросил: Здесь есть еще кто-ни’удь в сознании? Вишь, я думал, шо мне еще удастся как-ни’удь выбраться из этой дыры, но грубый-грачиный голос Кона проорал всего в нескольких дюймах: Заткнитес’, вы, повязанные, а не то, клянус’ своим лезвием, я вырежу ваши собачьи-сраные языки, ей, всем до единого! Кто-то из лежавших сверху обмочился, и в руку мне ударила струя теплой влаги, к’торая мало помалу остыла, сделавшис’ влагой холодной. Я насчитал пятерых разг’варивавших Конов, трех лошадей и одну клеть с цыплятами. Наши поработители обсуждали де’ушек, к’торых они вскрыли-пронзили во время набега на Хонокаа, и так я узнал, шо мешок на меня напялен вот уже полдня аль больше. Голода я не чу’с’вовал, но, ей, жажда была, шо у горячей золы. Голос одного из Конов я узнал, но не мог понять, откуда. Каждый долгий такт приносил грохот боевых копыт по дороге, и тогда доносилос’: Как оно, Капитан? и Ей, сэр! и Сражение идет успешно! Так я узнал, шо Коны не прост’ наудачу совершили набег на Хонокаа, но захватывали всю северную часть Большого острова, ей, а значит, и Долины. Мои Девять Долин. Сонми, молился я, Мил’сердная Сонми, позаботься о моей семье и обо всех родичах.
Наконец меня сморил сон, и приснилас’ мне де’ушка Колеколе, но ее груди-бока были из снега и застывшей лавы, и когда я снова проснулся в телеге, то обнаружил, шо умерший раб подо мной вытягивает из м’я все тепло. Я крикнул: Эй, Коны, у вас тут один мертвый, и, может, ваша лошадь скажет вам спасибо, если вы избавите ее от лишней тяжести. Парень, лежавший п’верх меня, завопил, когда возчик-Кон стегнул его кнутом в награду за мою столь любезную заботу, возможно, это он меня обмочил. По веселому пению птиц я ’пределил, шо близится вечер, ей, нас везли целый день напролет.
Долгим тактом позже мы остановилис’, и меня вышвырнули из телеги и кольнули пикой. Вопя и извиваяс’, я услышал голос Кона: Этот вроде как еще жив, и меня подняли и прислонили к скале, а спустя такт мешок был снят. Я сел и прищурил глаза в угрюмых сумерках. Моросило, мы находилис’ на дороге к Ваймеа, и я точно знал, где, ей, это, вишь, было на покатом берегу п’ресыхающего пруда, а скала размером с хижину, к к’торой мы прислонялис’, была той самой скалой, где луну назад мы с Мероним повстречали старого Янаги.
Ну и вот, я видел, как Коны вышвырнули трех умерших рабов на съедение динго и воронам, и понял, поч’му раньше узнал один голос, вишь, одним из наших захватчиков был Лайонз-сказитель, братей Лири. Сказитель-шпион, да наложит Старый Джорджи проклятие на его кости. Средь десяти выживших не было других жителей Долин, кроме меня, не, в основном, думаю, это были Хоному и Хауи. Я помолился, шоб среди троих вышвырнутых не было моего кузея Коббери. Все мы были людьми м’лодыми, стало быть, тех, кто старше, они убили в Хонокаа, предположил я, и Мероним тож’, пот’му шо я знал, шо она не м’гла ни уцелеть после такого яростного нападения, ни убежать. Один из Конов вылил нам на лица немного воды из пруда, мы разевали рты ради каждой с’лоноватой капли, но их было слишком мало, шоб увлажнить наши п’ресохшие рты. Вождь приказал их конюху натянуть навес, а потом обратился к своим дрожащим пленникам. С этого утра, сказал этот разукрашенный хмырь, ваши жизни, ей, ваши тела принадлежат Конам, и чем скорее вы с этим с’гласитес’, тем вероятнее выживете как рабы истинных наследников Большого острова, а когда-ни’удь и всего Га-Уая. Вождь сказал, шо наши новые жизни п’лучают новые правила, но эти правила, к счастью, выучить было нетрудно. Правило первое, рабы выполняют пов’ления своих хозяев-Конов, быстро-резко и без вопросов-пререканий. Кто нарушит это правило, того накажет хозяин, слегка аль сильно, на собственное усмотрение, пок’ раб не научится должному повиновению. Правило второе, рабы не разг’варивают, кроме тех случаев, когда хозяин их о чем-ни’удь спрашивает. Кто нарушит это правило, тому хозяин отрежет кусок языка, и я тож’. Правило третье, не тратьте время на зам’слы побега. Когда в следу’щей луне вас продадут, на щеках вам выжгут клеймо вашего хозяина. Никто из вас никогда не сойдет за чистокровного Кона, пот’му шо никто из вас не Кон, и в’обще, по правде г’воря, на Наветренной стороне нет никого, кроме дерьмовых выродков. Если кто нарушит это правило, то, клянус’, когда его поймают, хозяин отрежет ему руки-ноги, отрежет ему хер, заткнет им его же глотку и бросит этот обрубок на обочину, шоб мухи-крысы вдоволь попировали. Вы можете подумать, шо это сулит скорую смерть, но я продел’вал это неско’ко раз, и смерть, уж поверьте, была на ’дивление медленной. Вождь добавил, шо все хорошие хозяева время от времени убивают плохого аль ленивого раба, шоб напомнить остальным, шо случается с нерадивыми. Напоследок он спросил, нет ли среди нас нед’вольных.
Нед’вольных не было, не. Мы, мирные жители Наветренной стороны, были уязвлены и телесно, ранами-жаждой-голодом, и духовно, теми убийствами, шо мы видели недавно, и тем будущим, шо видели п’ред собой. Ни семьи, ни свободы, ничего, кроме работы и боли, работы и боли, вплоть до самой смерти, и где тогда родятся вновь наши души? Я думал, доведется ли мне встретить Адама, аль же он уже умер, аль шо еще. Похожий на эльфа мальчик-Хауи начал тихонько хныкать, но он был всего-то девяти- аль десятлеткой, так шо никто не прош’пел, шоб он заткнулся, по правде сказать, он проливал слезы по каждому из нас, ей. Джонаса, скорее всего, поработят, и Сусси с Кэткин тож’, но как же горько было об этом думать, они, вишь, были оч’ миловидными де’очками. Хотя Ма, она-то женщина пожилая… Какой от нее Конам прок? Я не хотел думать о той женщине со скалкой в Хонокаа, к’торая столкнула меня в канаву, но никак не мог удержаться. Подошел Лайонз, сказал Бу-у! малышу, из-за чего тот захныкал сильнее. Лайонз рассмеялся, а п’том сдернул с меня башмаки Предвидящих. Он полюб’вался ими на своих собственных ногах. Не рыскать больш’ Закри-Коз’пасу по Мауна-Кеа, сказал этот иуда, стал’ быть, и это ему больш’ не понадобится, не.
Ознакомительная версия.
