В полдень мы с Джошуа поехали в клинику, чтобы забрать вещи Свена. В коридоре сновали журналисты с фотоаппаратами. В палате, где умер Свен, уже лежал другой пациент. Вещи Свена, упакованные в картонную коробку, нам выдал медбрат. В небольшом подвальном помещении стояло шесть таких коробок с написанными фломастером фамилиями и крестами — вещи тех, кто умер той ночью. Увидев это, я подумал, что в больницах, видимо, к смерти быстрее всего привыкают.
Мы на такси вернулись в Панков. Охранник Хартмут, узнав меня, вышел из своей будки и протянул мне письмо, подписанное директором клиники. Мне разрешалось, «несмотря на самовольное нарушение режима, продолжить лечение». Я мог даже занять свою бывшую комнату.
Вечером мы с Джошуа спустились в котельную с вещами Свена. В одном из отделений бумажника вместе с потрескавшейся фотографией дочурки лежал выцветший лист бумаги с компьютерной распечаткой письма, которое отправила жена, сообщавшая, что встретит его в аэропорту в Берлине:
Свен, я так рада этой поездке! Мы уже давно не проводили время вместе. Вдвоем.
Желаю тебе счастливого полета. Пожалуйста, не работай в самолете слишком много. Постарайся заснуть.
Мы будем ждать тебя.
Мы тебя любим.
Твоя маленькая Марленка & Ирене.
Прочитав письмо, Джошуа достал из коробки бутылку русской водки. Открутил металлическую крышку и сделал глоток. Потом передал бутылку мне.
— Струна, — сказал он тихо, — после того, как ты неожиданно свалил к этим русским, Свен ходил словно в воду опущенный. У него никого не было. Родители давно умерли, жена и дочка погибли, а я, хоть он и доверял мне, был для него слишком чудаковат. На самом деле у него был только ты. Он никак не мог прийти в себя, когда ты уехал. И тогда мы с ним решили, что ты уехал в Россию за самогоном. Ну и, может быть, еще переспать с какой-нибудь женщиной. И скоро вернешься. Хорошо, что ты купил эту водку. Ты вернулся точно так, как мы это придумали. Иногда Свен бывал наивен, как ребенок. Не верил в Бога, но верил в сказку. Потому что сердце у него было больше, чем мозг, хотя всем только мозг его и нужен был. А теперь вот взял и умер. Взял и умер… — прошептал Джошуа, поднося бутылку к губам.
И заплакал, дергаясь всем телом. Весь день он строил из себя агрессивного, дерзкого, ищущего предлога подраться мачо, чтобы никто не понял, каково ему на самом деле. Только сейчас, здесь, в котельной, где они так часто сиживали со Свеном, он почувствовал, что может сбросить броню и наконец перестать притворяться.
Потом мы молча пили водку. Когда на дне осталось на один глоток, Джошуа закрыл бутылку крышкой и бросил в коробку.
— Давай оставим этот глоток для Свена, если он вдруг придет за своей порцией, — сказал Джошуа. — Думаю, этой водки он бы выпил. Я говорил ему, что после водки звезды видишь совсем по-другому, да и Вселенная выглядит иначе, но он не хотел мне верить. Знал слишком много, да и упрямый был.
Водка не успокоила Джошуа. Он достал свой айпод и зажал его между коленей. Потом протянул мне маленький пакетик с белым порошком:
— Сделаешь нам дорожки, Струна? Надеюсь, ты не разучился в этой твоей Сибири. Сегодня такой день, что если не напудрить нос…
Я осторожно высыпал порошок на гладкий блестящий корпус айпода, проведя две узкие дорожки во всю его длину. Облизал палец, взял немного порошка и размазал по деснам. Это был кокаин. Джошуа вытащил банкноту, ловко свернул в трубочку. Кокаин — не из тех угощений, которое сначала предлагают гостям. Первая порция предназначена хозяину. И только вторая — мне.
Потом мы плечо к плечу сидели на куче кокса, и мир постепенно становился проще, уходили меланхолия, грусть, усталость, тоска. В какой-то момент Джошуа сказал:
— Послушай, Струна, а что, если мы не позволим закопать Свена? Я никогда его не спрашивал, но он, наверное, не хотел, чтобы его червяки сожрали. Привезем его в Панков, попросим Норберта, чтобы он сжег его, как положено, а прах соберем в кубок. Мой отец когда-то провез контрабандой через немецкую границу прекрасный старинный кубок из Иерусалима. Он мне так понравился, что я его купил. Соберем в него прах Свена и спрячем где-нибудь здесь, в котельной. И когда будем расслабляться, он всегда будет с нами. Что ты об этом думаешь, Струна? — спросил он, толкая меня локтем под ребра.
— Что ты несешь, Джошуа?! Тебя, видно, пробрало по полной программе. Как ты себе это представляешь?! Что мы, выкрадем Свена ночью из морга и увезем на тачке Норберта? А тот сделает из печи в Панкове крематорий? Ты либо умом тронулся, либо окончательно окосел!
— Ладно, Струна, не нервничай, — сказал Джошуа, — я просто предложил…
Он вытащил из кармана еще пакетик и протянул мне свой айпод.
— Струна, скажи, только честно, правду ли говорит Шмидтова, будто ты в Москве искал какую-то украинскую лесбиянку, которую до этого и в глаза не видел?
— Да, правда.
— Но зачем? Заскок у тебя случился или ты наконец-то действительно рехнулся? Сказал бы, и я нашел бы тебе в Берлине столько украинских лесбиянок, что у тебя на всех сил бы не хватило.
— Дело не в этом. Не в сексе.
— Тогда зачем ты ее искал? С женщинами рано или поздно все сводится к сексу.
— Джошуа, ты начинаешь меня доставать! Тебе пора остановиться. У тебя сегодня плохой приход.
— Спокойно, Струна, спокойно. Я педик, поэтому могу ошибаться. Ты ее нашел?
— Нет. Не нашел. Но найду! Вот похороним Свена, и я туда вернусь.
— Не кипятись, я всего лишь спросил.
— Прости. Видишь ли, лесбиянка была всего лишь предлогом. Это запутанная история, как и почти все здесь, в Панкове. Но пока я искал ее, встретил одну женщину, которая… ну, не знаю, как это сказать. Может быть, ту, которая чаще всего приходит мне на ум, когда я слушаю музыку. Именно из-за нее я хочу туда вернуться. Ты понимаешь меня, Джошуа? — спросил я, глядя ему в глаза.
— Кажется, да, Струна. Если она для тебя связана с музыкой, значит, ты влип. А нет ли у нее младшего брата? — спросил он с улыбкой.
Мы разразились смехом. Конечно, Джошуа меня не поймет, ведь для него любовь — это нечто запредельное.
Потом он подключил к айподу наушники. Мы курили сигареты и слушали Чайковского и Шумана.
Под утро, когда серый рассвет продирался сквозь темноту, я стоял у окна в комнате психушки, глядя на пробуждающийся Берлин, и слушал громкий стук своего сердца. Мне казалось, что на трещине оконного стекла алым пятном растеклась кровь очередного голубя, забывшегося в полете.
Я плакал…
Вальтер Ульбрихт (1893–1973) — руководитель ГДР в 1960–1971 гг.
Роберт Бимон (р. 1946) — американский легкоатлет, чемпион Олимпийских игр 1968 г. по прыжкам в длину.
Закон Мёрфи (англ. Murphy’s law) — шутливый философский принцип «Anything that can go wrong will go wrong».
Маарив — название еврейской вечерней молитвы.
Сексуальное поведение, имеющее своей целью деторождение.
Кевин Кеннер (р. 1963) — американский пианист, завоевал вторую премию на Международном конкурсе пианистов имени Фредерика Шопена в Варшаве в 1990 г.
Иво Погорелич (р. 1958) — известный хорватский пианиствиртуоз.
«Мать Иоанна от ангелов» — повесть Ярослава Ивашкевича.
Яцек Качмарский (1957–2004) — известный польский поэт, прозаик, композитор, бард;
Тадеуш Возняк (р. 1947) — польский музыкант, композитор и вокалист.
Барбакан (барбикан, барбикен) — фортификационное сооружение, предназначенное для дополнительной защиты входа в крепость. Барбакан в Кракове построен в 1498–1499 гг.
Сукеннице — здание бывших Суконных рядов, построенное в 1300 г., ныне филиал Национального музея.
Бытовая музыка евреев Восточной Европы, звучавшая в основном на свадьбах.
Найджел Кеннеди (р. 1956) — британский скрипач-виртуоз, получил скандальную известность за смешение симфонических традиций с джазовыми, выступления с рок-музыкантами, связи с футбольными фанатами и т. д.
Ванесса Мэй (р. 1978) — всемирно известная скрипачка, композитор. Известна в основном благодаря техно обработкам классических композиций.
