Чем же прельщала солдат такая круглосуточная работа в котельных? А тем, что они не бывали в общей казарме. Не ходили в наряды, на различные срочные работы и, самое главное, они не ощущали на себе такого, к сожалению, не столь уж редкого явления в армии, как "дедовщина". Их никто не трогал, они как бы выпали их обычного солдатского распорядка жизни гарнизона. Они даже в столовую старались ходить после того, как основная масса уже заканчивала приём пищи, чтобы меньше контактировать с "дедами". Лукшин им это разрешил за безупречную работу. При этом эти кочегары пользовались у других солдат уважением и имели свою выгоду. К ним часто обращались с просьбой помыться в котельной в неурочное время или постирать свои вещи.
Конечно, таким же образом могли работать и служащие в тех котельных, где стояли водогрейные котлы. И нередко они так и работали, не смотря на утверждённые графики. Официально они, конечно же, так работать не могли, должен был соблюдаться 8-часовый рабочий день. Но работать сутки, а затем трое суток отдыхать законодательством разрешалось. Правда, в гарнизоне такое разрешение было дано только кочегарам котельной под лётной столовой. Но неофициально так работали и некоторые другие котельные с водогрейными котлами. Один кочегар работал сутки (имея при этом, как и солдаты, ещё и свободное время), а трое других ездили в Стендаль в магазины или занимались чем-то своим в городке. Все прекрасно понимали, что очень уж неравноценна работа кочегаров у водогрейных и паровых котлов. Поэтому Морозевич уже один раз после Нового года поменял график работы кочегаров, поменяв некоторых местами. Начало нового календарного года это ему позволяло, да и никто, в общем-то, и не протестовал против этого, понимая, что это всё-таки справедливо. То же самое начальник теплохозяйства намеревался сделать уже перед началом следующего отопительного сезона. Справедливости ради следует отметить, что кочегары страховали друг друга, проявляя взаимовыручку — они, практически, никогда не отказываясь подменить товарища, которому по той или другой причине нужно было куда-то отлучиться.
Примерно такой же образ жизни, как и два солдата-кочегара, в гарнизоне вели ещё несколько солдат. Двое их них работали в подсобном хозяйстве, которое располагалось чуть в стороне от ТЭЧ. Там откармливали свиней, благо пищевых отходов из трёх столовых, да и других продуктов (та же прокисшая весной капуста) было достаточно. Уход за свиньями требовал больше времени, поэтому и работали там вдвоём или втроём. Эти солдаты тоже практически не покидали стен свинарника. Мыться они ходили в ту же котельную под ТЭЧ. Вот только свинарник — это не котельная, и запашок от этих солдат исходил специфический. Интересным при этом было то обстоятельство, что ухаживали за свиньями солдаты тех национальностей, которые шарахаются от свиного мяса, как чёрт от ладана. Это были волжский татарин и таджик. Но над такими солдатами наибольше издевались "деды", называя их "чурками". Поэтому и эти солдаты были очень довольны своей жизнью в свинарнике. Вот так, на практике, усваивалась истина, что всё в жизни относительно, относительны и ценности, как относительна более культурная жизнь в казарме и в той же котельной или свинарнике.
В котельной, которая обслуживала ТЭЧ, работал солдат-узбек Рустам Исмаилов. Он закончил одиннадцатилетку и был грамотным и эрудированным парнем. Андрею нравилось вести с ним беседы. Рустам чисто говорил по-русски и был довольно начитан. Он много рассказывал о своей республике, о своём городе Чирчике, в котором он жил, о красотах Узбекистана. Он также посвятил Морозевича в свои дальнейшие планы после окончания службы в армии. Он хотел поступать в пищевой институт, стать, как он говорил, большим человеком в сфере торговли, в частности по продаже овощей и фруктов. Но это только на первое время. А дальше он собирался "продвинуться в самые верхи". Андрею было интересно и немного странно слушать такие признания — в его среде не так то много было желающих стать торгашом. Но там, где жил Рустам, такой человек был очень уважаемым. Такие люди имели много денег, хорошие дома, машины.
— А какую бы ты хотел иметь машину? — спросил его Андрей.
— Как это какую? Конечно же "Волгу", именно они у нас ценятся. Остальные машины — это просто коробки.
Андрей из этих разговоров много почерпнул о жизненных укладах такой национальности как узбеки. Много из того, о чём ему рассказывал Рустам, он значительно позже увидел и сам, пару раз побывав в Узбекистане. Но тогда Андрею всё же больше запомнилась необычная красота этих мест.
Котельную, обогревающую ТЭЧ, Андрей посетил в последнюю очередь ещё и потому, что он зашёл и в саму эту часть и разыскал одного прапорщика, который занимался изготовлением приставок к телевизорам и антенн. Приставка у того уже была готова к продаже (видимо, он их готовил про запас), а антенну он пообещал Морозевичу изготовить к концу завтрашнего дня. Он узнал адрес, где проживает Андрей, и пообещал после работы ему занести и то, и другое. После посещения котельных Андрей зашёл в штаб, составил заявку на брикет, навестил ещё раз одну из котельных, где работала бригада слесарей, и пошёл на очередную планёрку.
На следующий день прапорщик из ТЭЧ зашёл к Андрею в "Бухенвальд" и собственноручно установил приставку к телевизору. Антенну он изготовил со спускным кабелем, но только саму антенну. Её ещё предстояло самому Андрею закрепить на каком-нибудь шесте или трубе повыше над крышей домика. С этим Морозевичу пришлось хорошенько повозиться. Нужно было установить на крыше антенну на 3-х метровой полудюймовой трубе. Но наибольше возни было, когда он в один из дней вместе с Кравченком занялся работой по направлению антенны в зону устойчивого приёма. Но, в конце концов, они добились хорошего приёма телевизора — первый его бытовой прибор здесь в ГСВГ работал очень даже неплохо. Хорошими были и видимость, и звук. Именно с этого дня Андрей полностью перебрался в их общую с Лерой комнату в "Бухенвальде". Вот только пока что он в этой комнате проживал один, и сколько ещё времени придётся ему коротать время самому, было неизвестно.
ГЛАВА 37. Приезд жены
Начало третьей декады марта 1977-го года ознаменовалось для Андрея чудесным сообщением — в этот день ему вручили телеграмму, в которой было написано: "Выезжаю двадцать первого утром. Валерия". Это означало, что Валерия, как и он сам, рискнула ехать в Киев утренним поездом, хотя времени у неё на приобретение билета на Брест оставалось поменьше. Но, как уже дважды было проверено самим Андреем, обычно билеты на Брест в кассах были. Так что, вроде бы с этим у Леры проблем быть не должно. А из Бреста, как они договорились (если только Лера успела получить его письмо, а она должна была его получить — времени прошло немало), Валерия даст ему телеграмму о том, в какой город Германии она прибывает. Но в любом случае (если из Киева выедет 21-го) она должна приехать 24 марта. Значит, на четверг нужно договариваться с Лукшиным о том, что в этот день он на работе не будет. Но это не проблема, в таких случаях служащих всегда беспрепятственно отпускали.
Конец понедельника и вторник Андрей отработал нормально, а вот в среду с самого утра ему не сиделось, как на иголках. Он постоянно бегал к почтальону (тот находился в одной из комнат клуба) и всё интересовался, пришла ли ему, наконец, телеграмма. Но до обеда её так и не было. Андрей уже начал волноваться — куда же ему завтра ехать, и завтра ли? А ехать то нужно было с самого утра — и в Берлин, и в Вюнсдорф поезд прибывал ещё до обеда. Морозевич быстро пообедал в столовой и вновь поспешил в клуб. Однако на сей раз, можно было и не спешить — почтальон уже дожидался его и вручил долгожданную телеграмму с коротким текстом: "Вюнсдорф, 24-го. Лера". Только теперь Андрей успокоился.
Выехал в четверг Морозевич из Борстеля ни свет, ни заря. Можно было выехать и позже, но ему не сиделось. В Вюнсдорф он тоже приехал рановато, до прибытия московского поезда было ещё более двух часов. Но Андрей не жалел об этом. Во-первых, ему теперь было намного спокойнее, а во-вторых, он, до того не бывавший в Вюнсдорфе, мог посвятить часть этого свободного времени изучению этого, так сказать, умственного центра ГСВГ. Конечно, обойти весь гарнизон Андрей и не рассчитывал, хотя на первый взгляд он ему вначале показался меньшим, нежели магдебургский. Как в дальнейшем выяснилось, это было совсем не так.
Небольшой немецкий городок Вюнсдорф, расположенный примерно в 45-и километрах на юг от Берлина, был отгорожен от остального мира бетонным забором и колючей проволокой — настоящий советский остров. Кроме казарм на его территории находились две школы (? 1 и? 89), детский сад, гарнизонный универмаг, универсам "Дружба", Дом офицеров, междугородный переговорный пункт (откуда, правда, можно было позвонить по заказу только в СССР). По главной улице с неофициальным названием "Берлинштрассе" (другие улицы названий не имели) даже ходил автобус. Сюда в 1952-м году передислоцировалось из Берлина командование Группы советских войск в Германии. Вюнсдорф являлся главным гарнизоном ГСВГ, где располагался штаб Группы и железнодорожная станция для убытия в Союз. На территории гарнизона было также расположено живописное большое озеро. Вообще-то, Вюнсдорф официально делился на три городка: в первом городке размещался штаб ГСВГ, гарнизонный Дом офицеров, комендатура (здесь жили старшие офицеры командования Группы). Во втором были хозяйственные службы, а третий был городком лётчиков. По периметру этого объединённого гарнизона располагались воинские части.
