Его улыбка, за которую еще полчаса назад она готова была умереть, теперь не имела для нее никакой ценности.
Мелисса взяла ранец Кейтлин и свой собственный и пошла на автобусную остановку. Она заблудилась в лабиринте узких петляющих улиц, и ей пришлось двадцать минут ждать следующего автобуса. Но она не позволяла себе плакать, пока не села в автобус. Лишь устроившись на заднем сиденье, она прижалась лицом к окну и дала волю горьким слезам, беззвучно катившимся по ее щекам.
— Ну что ты все молчишь и молчишь? Слова из тебя не вытянешь, — сказала Кейтлин, стягивая чулки. — Ну да, он решил, что не понравился тебе.
Мелисса знала, что Кейтлин лжет. Они находились в своей комнате. Кейтлин вернулась домой в шесть часов; Тильде сказала, что играла в нетбол.
А Мелиссе хотелось одного: свернуться клубочком и заснуть, желательно вечным сном. Голова раскалывалась, и она подумала, что, возможно, заболела. Надеялась, что заболела — чем-нибудь серьезным, требующим длительного лечения, — чтобы долго не ходить в школу. Ведь в школе она могла встретить Мартина Деверу, а это было бы просто ужасно. И находиться с Кейтлин в одной комнате ей тоже было невыносимо. Она всегда сомневалась в том, что Кейтлин хорошо к ней относится. Теперь она признавалась себе, что всегда искала одобрения Кейтлин, как трусиха, шла у нее на поводу. Сегодня она убедилась, что Кейтлин всегда была к ней равнодушна, и для Мелиссы это стало шокирующим откровением. Она вдруг поняла, что Кейтлин в их семье — вредоносное инородное тело, что идиллия их размеренного семейного существования нарушена безвозвратно и что в кругу своей семьи она уже никогда не будет чувствовать себя как за каменной стеной. Мелисса укрылась с головой стеганым одеялом и закрыла глаза, но по-прежнему видела снисходительную улыбку Мартина Деверу, слышала издевательский смех Кейтлин.
— Не вешай нос, — беспечно бросила ей Кейтлин, — ведь ты поедешь во Францию.
Мелисса совершенно забыла про Францию. Ее выстиранная и выглаженная одежда аккуратной стопкой лежала на стуле, осталось лишь упаковать чемодан.
— Тебе там понравится. — Кейтлин сидела за туалетным столиком, расчесывая волосы. — Тепло, солнечно, не то что в Англии. Я там всегда так здорово отдыхала, домой совсем не хотелось возвращаться.
Мелисса в детстве жила во Франции, в Париже, но почти не помнила то время. От той поры сохранилось лишь смутное ощущение счастливого благополучия. При этом воспоминании на глаза опять навернулись слезы.
— Ты только представь, — не унималась Кейтлин, — ты бы могла жить там, если бы захотела, с отцом. Везет же некоторым.
— Теперь, конечно, кажется, что все это сущие пустяки, — говорила Мелисса. — Но я до сих пор помню, как мне было тогда плохо. Я поняла, что Кейтлин меня ни во что не ставит. Увидеть себя так ясно глазами другого человека… это любого выведет из равновесия.
Мы сидели в гостиной большого современного дома Мелиссы Паркер в Суррее. Мебель обита ситцем, сервант и каминная полка заставлены фотографиями трех дочерей и внуков Мелиссы. Ее муж перед домом подстригал газон, выкашивая траву безукоризненно ровными полосами. С кухни, где Мэтти готовила себе бутерброд, доносились громкая музыка и грохот.
Мелисса предложила мне торт к чаю, но от одного только вида лоснящейся глазури и засахаренных вишен мне стало дурно. Я вежливо отказалась.
— И вы стали жить с отцом во Франции? — спросила я.
— Да. Теперь, когда у меня свои дети, я понимаю, как маме, должно быть, было больно. А тогда, хоть я и безумно скучала по ней, мне казалось, что это единственно приемлемое решение.
— Вы рассказали Тильде или Максу о том, что произошло?
Она покачала головой.
— Уже потом, спустя много лет. Мне даже думать об этом было невыносимо. Странно, да? Потом столько всего унизительного пришлось пережить — роды, потерю работы, автомобильные аварии, когда, дав задний ход, врезаешься в бензоколонку, — но ничто не сравнится с жестокими разочарованиями тринадцатилетнего подростка. — Она глянула на часы. — Боюсь, мне надо бежать, дорогая. На собрание.
Жизнь Мелиссы состояла из собраний, заседаний комитетов, поездок на автомобиле — то она дочь возила куда-то далеко, то колесила по сельским дорогам, навещая своих многочисленных родственников. Вскоре она на десять дней уезжала к своей старшей дочери Аннабеле — та недавно родила. Я встала и поблагодарила Мелиссу за то, что она уделила мне время. Мы договорились встретиться через две недели.
Домой я поехала на поезде: у моей «фиесты» забарахлило сцепление и мне пришлось отогнать ее в автомастерскую. Перед тем как отправиться на вокзал, я заставила себя сделать то, что откладывала целую неделю: в одной из аптек Вейбриджа купила тест на беременность. По дороге в Лондон я размышляла над тем, что узнала от Мелиссы, и, мне кажется, поняла, почему она уехала жить к Максу во Францию. Ничто не ранит так сильно, как несчастная первая любовь. А Мелисса, как и Тильда, обладала даром любить. Ее любовь растоптали, над ней жестоко посмеялись. Для подростка это почти что конец света.
Открыв дверь своей квартиры, я увидела на коврике у порога почту. Счета, справка о сумме гонораров, открытка от Люси Лайтман, отдыхавшей на Багамах. И большой конверт: я не узнала размашистый корявый почерк, которым был написан мой адрес. Я вскрыла конверт, вытащила из него несколько листов фотокопий и сопроводительную записку. От Кейтлин Канаван. Она, как и обещала, прислала мне отчет частного детектива, которого Джосселин Канаван наняла для поисков пропавшего мужа. Отчет был датирован 30 мая 1947 года. Начав читать его, я забыла обо всем на свете — и про Патрика, и про призраков, не дававших мне покоя, и даже про тест на беременность, лежавший в моей сумочке.
Детектива звали Норманн Дж. Одди: его подпись красовалась на последней странице отчета. Как и я, Норманн Дж. Одди подозревал Макса Франклина. Мистер Одди был добросовестным детективом и отследил все передвижения Макса вечером 10 апреля. Расставшись с Тильдой, Макс пешком вернулся в Или, где сел в поезд до Ливерпуль-стрит. Одна из учительниц, работавшая в школе, где прежде учился Джош, узнала Макса в поезде. Мисс Парсонс сообщила мистеру Одди, что Макс Франклин был учтив, но необщителен. Почти всю дорогу он курил и смотрел в открытую книгу, не переворачивая страницы. Когда поезд прибыл в Лондон, Макс снял чемодан мисс Парсонс с багажной полки, помог ей выйти из вагона, а потом исчез в толпе. Хозяйка меблированных комнат, где жил Макс, подтвердила, что он вернулся домой около семи часов вечера, поужинал (мистер Одди даже приложил меню) и затем ушел к себе. На следующее утро в семь часов он вышел к завтраку.
Как и я, мистер Одди пришел к выводу, что Макс никак не мог быть убийцей Дары Канавана. За минувшие недели я прониклась убеждением, что Макс вообще не имел отношения к гибели Дары, учитывая, как именно его убили. Макс, наверно, мог бы убить Дару в честной схватке — вспылить, ударить сильнее, чем нужно, не рассчитав силу; но чтобы связать его по рукам и ногам и живьем похоронить в дамбе — такое было трудно представить. После тех ужасов, что Макс насмотрелся в Германии, он был неспособен на умышленную мстительную жестокость.
Я продолжала читать. Мистер Одди перечислял долги Дары: официальные — банку, магазину «Хэрродс», «Таттерсоллс»;[67] и менее официальные — целому ряду сомнительных личностей из пабов, ночных клубов и с ипподромов. Я подумала про жертвы гангстерских разборок — трупы, забетонированные в мостах, выстроенных над автострадами; утопленников, обмотанных тяжелыми цепями, на дне мутных водоемов. Убийство Дары, погребенного заживо в береговой насыпи, стояло в одном ряду с этими преступлениями. И я уже надеялась, что он тоже стал жертвой преступного мира, пока в отчете мистера Одди не прочитала, что детектив отыскал некоего Томаса Кенни в одном из пабов Хэкни. Томас Кенни и его сообщник избили Дару в ту роковую ночь после наводнения.
— Зачем бы я стал его убивать? — сказал Кенни. — Тогда плакали бы мои денежки.
Частный детектив подтвердил, что Дару Канавана не видели в Саутэме вечером 10 апреля. Он не заходил в паб, не наведывался домой ни к кому из своих работников. И мистер Одди, при отсутствии такого веского доказательства, как труп, заключил, что Дара, обремененный долгами, которые он не мог выплатить, сбежал из страны.
Я не была согласна с его выводами, поскольку знала, что Дара Саутэм не покидал. Одетый в свой лучший костюм, подвыпивший, надушившийся одеколоном, чтобы заглушить запах алкоголя, куда еще он мог пойти, как не к Тильде, своей любовнице?
Факты, изложенные в отчете, похоже, соответствовали тому, что рассказала мне Кейтлин. Я отложила его в сторону и пошла в ванную. Увидев посиневшую полоску на тесте, я поняла, что жду ребенка от Патрика. У меня подкосились ноги. Я села на крышку унитаза и опустила голову в ладони. Мною владели столь противоречивые чувства, что какое-то время я была неспособна мыслить. Тревожное спокойствие последней недели было нарушено. По беспечности я оказалась в весьма затруднительном положении, но к чувству ужаса примешивалась радость: мой организм дал себе второй шанс. Я сидела, обхватив свои колени.
