Ознакомительная версия.
Именно Париж в феврале 90-го стал первым его городом за границей, после давней поездки в венгерский стройотряд. Организации «СОС-расизм» до зарезу нужен был на их общеевропейский конгресс представитель советских евреев. Евреи в собранной ими команде в принципе были. Известный политик Илья Заславский и не менее известный Владимир Боксер с этнической точки зрения подходили на все сто. Но не имели никакого отношения к еврейским организациям.
Французы были уязвлены. У них были представители геев и лесбиянок. Цыган и эмигрантов из стран третьего мира. Представители Армении и Азербайджана. Которые, по мысли организаторов, должны были публично пожать руки и, ко всеобщему удовольствию, поклясться разрешить проблему Нагорного Карабаха. Что они отказались делать наотрез – и правильно сделали. Нашли, понимаешь, клоунов для шоу. Воюют люди. Не до спектаклей. Но еврея, который занимался бы именно евреями, не было. Ваад рвали на части. Кто мог из руководства, не вылезали из загранпоездок.
Так что единственным, кого можно было уполномочить, оказался автор. Уволившийся из сортопрокатного цеха металлургического завода «Серп и молот» за полгода до этих событий под подготовку первого съезда Ваада. Французы вызвали его на беседу в посольство, объяснили ситуацию и опечалились. Согласие ехать было. Не было заграничного паспорта, выездной визы (тогда она была еще нужна), въездной визы и билета. При том, что за свою визу и билет они отвечали. Но за советские органы ответить не могли никак. На дворе была пятница. Лететь нужно было в среду. И?!
Как выяснилось, скоро не только сказка сказывается. Автор тогда был молод и смекалист. В результате чего паспорт с визой на выезд был у него во вторник к вечеру. Виза, правда, была в Америку – но заверенное приглашение на руках у него имелось только из этой страны. Как раз прислал любимый дядя. Франция отдала честь и прослезилась. Утром среды в посольстве с заднего крыльца, по блату, была поставлена французская виза и вручен билет на Эр-Франс.
Любимая жена собрала вещи и на всякий пожарный завернула три бутерброда с колбасой. Единственный в городе банк на Ленинградке, где можно было превратить в валюту разрешенные к обмену 25 рублей, закрылся ровно в три. То есть за две минуты до того, как такси с автором остановилось у его дверей. После чего оставалось только пожать плечами и поехать дальше. Понимая, что в отсутствие денег, при незнании французского и города путь один: или с сопровождающим на конференцию – если встретят. Или, обменяв билеты, обратно в Москву.
Что подумала таможня, увидев человека, летевшего во Францию без гроша, но с тремя бутербродами, – вопрос особый. Тем более что выездная виза, напомним, была в США. Но год был 90-й. Февраль. Мало ли какие чудаки куда ехали. Открыв сумку на предмет контрабанды и обнаружив там поверх аккуратно сложенных сорочек домашние тапочки, таможенники посчитали свою миссию выполненной. Да и у пограничников версия о поездке в Штаты через Париж, где американскую визу и поставят, особого удивления не вызвала.
После чего автор полетел и долетел. Его встретили. И он не просто участвовал в конференции, но даже входил в комитет по подготовке ее резолюции. Хотя был там единственным, говорившим по-русски или на английском. Все прочие изъяснялись на немецком. Французском. На худой конец, шведском. Что интересно, к концу третьего часа споров он принимал в них самое активное участие. С помощью жестов и обрывков всего, что помнил из книг. Благо Дюма, Бальзак и Ги де Мопассан снабдили некоторым запасом слов. Как выяснилось, достаточным для составления резолюций.
Тем более что главный разговор в этой поездке – с президентом Миттераном, который, к удивлению автора, принял в своей резиденции все их сообщество, больше напоминавшее кочевой табор, – состоялся на английском. Хотя бы президент страны этот язык понимал. Все хлеб. А главное достижение и вовсе не потребовало слов. Поскольку состояло в том, что автору удалось поймать на лету подхваченного внезапным порывом урагана Заславского. Который с кроткой улыбкой летел над площадью Дефанс на собственном плаще, игравшем роль паруса.
С тех пор и до момента написания этих строк прошло почти четверть века. Автор не ездит больше в Париж, который мало напоминает город времен его молодости. Но именно в ту поездку он впервые познакомился с жизнью европейских евреев. Жизнь эта была чрезвычайно непохожа на советскую. Что с удовольствием продемонстрировали автору руководители местных еврейских офисов.
Едва ли не самым симпатичным из них был Эппи – канадец Сеймур Эпштейн. Который в тот момент командовал в Париже «Джойнтом», периодически отвлекаясь на местные рестораны. Не те, которые были для туристов, а настоящие. Безумно вкусные, хотя и кошерные. С гарантией можно свидетельствовать, что лучшие в своей жизни кус-кус и мезе автор попробовал в тогдашнем Париже. Большая часть евреев которого была родом из французского Магриба.
Именно к их числу принадлежал Дэвид Саада. Изящный, тунисского происхождения глава исполкома одной из ведущих тогда еврейских организаций Франции, «Социаль жуив», посетил конференцию «СОС-расизм». Наметанным глазом определил в авторе еврея. И, вручив стодолларовую купюру на текущие расходы, а также отсрочив на несколько дней отлет, привлек к «операции Эксодус». То есть к сбору средств в поддержку эмиграции евреев из СССР в Израиль.
Первый в жизни автора фандрейзинг был проведен в Париже, на вечере, где председательствовал местный барон Ротшильд. Что было уже интересно. И увенчался сбором примерно десяти миллионов долларов. Именно этот результат продемонстрировал ему, как надо работать с евреями, если делать это всерьез. Что много чего принесло впоследствии Российскому еврейскому конгрессу. А до того – Европейскому совету еврейских общин, куда Саада автора ввел. И для которого он, во время кампании по спасению евреев Сараево, подписал первый в истории чек, полученный евреями Запада от евреев бывшего Союза. Поскольку долг не только в России платежом красен.
Лондон был еще одним городом, куда случайное стечение обстоятельств привело его в 90-м. На две недели, на семинар по еврейской истории Боба Спайро, профессора местного университета. Город характеризовала совершенно отличная от Франции и Америки, где он к тому времени успел побывать, бытовая культура. Еда. Инфраструктура. И особенно улицы, буквально заваленные плодами жизнедеятельности лучших друзей человека.
Лондонцы очень любили собак. Кормили их и с ними гуляли. Но не любили, по крайней мере в те годы, за ними убирать. Ходить по городу нужно было, внимательно глядя себе под ноги. Как по минному полю. Иначе приходилось срочно искать, обо что вытереть обувь. Судя по состоянию напольного покрытия в Национальной галерее и других музеях, многие посещали их исключительно для того, чтобы незаметно почистить о ворс напольного покрытия ботинки.
Хотя и Темза, и Британский музей, и черные как смоль – еще до очистки – стены парламента и Вестминстерского аббатства, сегодня вернувшие себе чудесную золотисто-кремовую окраску, были хороши. Как и статуи в Сити. Включая мрачного как бульдог коренастого Черчилля. Нельсона на Трафальгарской площади. И были хороши парки. Со стаями уток и гусей всех видов и размеров и такими же стаями студентов и школьников всех возрастов и видов.
Лондон был тогда столицей европейских панков. Всех цветов радуги. Всех возрастов. Их было особенно много в центре, на улицах, названия которых были известны всем, кто хоть раз играл в «Монополию». Или читал английскую литературу, занимавшую не последнюю роль в жизни мамы автора. С ее инязом 40-х годов, после которого она влюбилась во все английское безответной любовью. Как и многое множество людей в стране, работавших переводчиками. Корректорами. Литературоведами. Без единого шанса увидеть Англию или Америку.
Было несправедливо, что она там так и не побывала. Мир открыл двери слишком поздно. Отец умер. А самой ездить по свету ей было неинтересно. Хотя послушать, как там все на самом деле, она любила. И, к счастью, любит до сих пор. Ну, Гайд-парк и Зоопарк, во всяком случае, себя оправдали. Двухэтажные омнибусы тоже. Традиционные красные телефонные будки были внутри захламлены до крайности. В том числе рекламой девиц по вызову. Но снаружи смотрелись хорошо. Только английские пончики подкачали. Приторные. Рыхлые. С неправильным, по московским понятиям, тестом. И невкусным повидлом. Хотя… Может, это они в Москве были неправильные? Но почему тогда они там были вкусными?
Еще один любимый автором европейский город, куда его впервые занесло по еврейским делам, – Барселона. Солнечная, яркая, с необыкновенными домами Гауди и Рамблой да Каталонас. Город, где проходило очередное заседание Европейского совета еврейских общин. Главной фигурой в котором к тому времени стал Майкл Мэй. Бывший офицер израильского ЦАХАЛа, артиллерист, прошедший Шестидневную войну. Будущий гешефтсфюрер (!) берлинской еврейской гемайнды. Умереть и не встать, но его должность называлась именно так. Поздний ребенок в семье кайзеровского офицера. Еврея, разведчика и героя Первой мировой войны. А также почетного гражданина какого-то крошечного города в Германии.
Ознакомительная версия.
