Он не собирался шутить, но Фокси прыснула.
— Бедняга Пайт, натерпевшийся от женщин! Тонкий знаток лунных фаз. Как я тебя подвела!
— Наоборот! — сказал он. К ужасу примешивалось удовольствие: оба еще раз доказали свою способность плодить жизнь.
— Ты будешь мне звонить? — спросила она. — Пожалуйста, звони! Тебе ничего не придется делать, я сама со всем справлюсь. Ничего не говори! Просто мне одиноко. Одиноко, Пайт!
— Я позвоню завтра, — пообещал он. Но требовалось завершение, благословение, после которого можно будет отлепить от ладони и от уха трубку. Он заговорил сбивчиво, боясь показаться напыщенным, но желая поделиться с ней своей мудростью:
— Послушай, Фокси, я много лет размышлял и надумал вот что. В жизни бывают ситуации двух типов: когда мы можем что-то сделать и когда не можем вроде звезд в небе или смерти. И я решил, что бессмысленно, даже греховно переживать, когда мы не в силах ничего поделать. Так что полезай в горячую ванну и расслабься. Все мы в руках Аллаха.
Он был сам себе противен из-за того, что не смог сказать: «В руках Господа». Но Фокси этого не заметила, словно вообще его не слушала.
— Позвони мне завтра, Пайт, — пропела она. — Будем надеяться, что это пройдет, как дурной сон, и мы вернемся к удобной жизни врозь.
Завершающим стало слово «врозь». Он повесил трубку и обнаружил, что машина напротив уже освобождена из снежного плена, а вся улица задорно звенит лопатами. У всех вокруг было право строить, выбирать, спасаться. Увы, он разминулся с окружающим миром.
Начался кошмар телефонного трезвона, ложных надежд (жжение ослабело; странное ощущение в матке после обжигающей утренней ванны; в медицинской энциклопедии — в Тарбоксе славная библиотека! — говорится о длительных сбоях месячных после родов), нарастающей невеселой уверенности. Первый тест дал отрицательный результат, однако кембриджский врач объяснил, что при таком малом сроке точность теста не превышает девяноста процентов, и пожурил ее за нетерпение. Немногословный, с ястребиным профилем, с трофеями фанатика гольфа в кабинете, он бы мог поставить диагноз на глазок: победа принципа «авось» над цивилизованной расчетливостью. После приема Фокси всю ночь не спала от нетерпения сообщить добрую весть Пайту. Но десяти шансов из ста тоже оказалось многовато: желанное кровотечение никак не наступало. Пайт уничтожал ее по телефону своим терпением, своим нежеланием ее обвинять; он уже не был ее любовником, он прилег с ней, только чтобы попрощаться, он счастлив со своей высокомерной женой, Фокси подвела его своей наивностью и не имела оснований предъявлять на него права — все это было ясно без слов и потому не произносилось. Но она все равно просила прощения, выражала готовность забрать Тоби и сбежать из города. До тех пор, пока секрет оставался известен только им двоим, лишь он один мог разделить ее страдания. Только звук его голоса не был в эти дни для нее чужим. Они договорились встретиться — из жалости друг к другу и, как боксеры, вошедшие в клинч, из желания посмотреть в глаза своей боли. В Лейстауне был торговый центр, стоянку которого должны были расчистить. Позади здания, где разгружались фуры, мало кто оставлял легковые автомобили. Из их друзей здесь отоваривалась одна Джанет, да и то редко. Вполне безопасное место.
Пятница. Тяжелое лиловое небо. Редкие сухие снежинки. При виде одинокой черной машины Уитменов на асфальте под тяжкими тучами у Пайта екнуло сердце. Он поставил свой пикап у бочки для сжигания мусора и зашагал по пустой стоянке. Фокси опустила стекло. Снежинка зацепилась за ее левую бровь.
— Я думал, что Кен уехал на этой машине в Бостон, — сказал Пайт.
— Сегодня он поехал на поезде из-за плохого метеопрогноза. Залезай!
Он послушался, захлопнул дверцу и сказал:
— Кен ни на секунду не перестает размышлять.
— Почему ты его так не любишь? В чем он виноват?
— Почему не люблю? Я им восхищаюсь! И завидую: у него диплом о высшем образовании.
— Я думала, ты скажешь, что у него есть я.
Они дружно засмеялись: над ней, над собой, над всеми сразу. Покинув Тарбокс, они обрели перспективу; друзья и дома остались далеко позади, превратились в точки. Только они двое, Фокси и Пайт, были сейчас существами в натуральную величину. Только они перестали заигрывать с жизнью и позволили биологии поставить перед ними кардинальный вопрос. Кризис был им к лицу, как бархатный занавес. Она сидела за рулем боком, касаясь коленом рычага переключения передачи. Длинные ноги в желтых шерстяных брюках, волосы рассыпались по плечам пальто — русской генеральской шинели.
— Отлично выглядишь! — сказал он и похлопал ее по бедру. — После того телефонного разговора я испугался, что ты будешь сама не своя.
Она усмехнулась; ее нос и подбородок казались обструганными — так на нее подействовали предшествующие неприятности и ожидание предстоящих. На резиновой прокладке стекла выросла снежная рамка. На платформе перед складскими воротами возился с картонными коробками, выдыхая густой пар, одинокий парень в фартуке.
— Мы, женщины, умеем сохранять форму, — ответила она.
— Думаю, сомнений почти не осталось?
Она чуть заметно кивнула. Он вспомнил, как после танцев сажал в машину девушек. С тех пор минула вечность.
— Для меня — нет. Сегодня я поеду на новый тест — для окончательной уверенности. Только бы метель не помешала!
— Когда за рулем такой водитель, как ты, никакая метель не страшна. Словно застеснявшись своего смеха, он добавил: — Как странно! Мы имели девяностопроцентную гарантию — и все без толку.
— Ты сам сказал, что мы заигрались со своей удачей.
— Я очень жалею, что в тот раз ты даже не получила удовольствия.
— Я все очень четко помню: как мы перешли в спальню, как на кровать запрыгнул кот… Глупо, правда? Адюльтер — aif одни неприятности.
Он пожал плечами, не торопясь соглашаться.
— Почему же? Это способ пережить приключение, выбраться в мир, прозреть.
— Какое же знание мы приобрели, Пайт?
Он испугался звука своего имени: так она пыталась превратить эту встречу, спровоцированную отчаянием, в нормальное свидание.
— Что над Богом нельзя смеяться, — ответил он сурово.
— Я никогда не смеялась над Богом!
— Нет. Твой Бог здесь, у тебя между ног: бесформенный, робкий, ждущий прикосновения… Все в порядке, Фокс, я не жалуюсь. Просто ты слишком привлекательна. Я этого не ожидал и теперь отбрехиваюсь. Оказалось, что я тебя по-прежнему хочу. Не абсурд ли?
Она села удобнее, невольно прикоснулась к нему коленом и сразу убрала ногу.
— Тебе хотелось бы меня возненавидеть?
— Немного. Эти десять дней стали для меня адом. А ты выглядишь счастливой. Твой голос по телефону настраивал на другой лад.
— Это хуже всего: я действительно счастлива. Счастлива носить твоего ребенка. Все мое естество требует: рожай!
— Это невозможно. Невозможно!
— Конечно. Полностью с тобой согласна.
Но ее лицо сразу заострилось. Он чуть не застонал и наклонился к ней, боясь ее лица. Ее дыхание было горячим, а щека — холодной от слез; пальто-шинель не помешало бы ей к нему прижаться, но препятствием стало водительское кресло. Он откинулся. В ее искаженном лице читалось отпущение грехов, разрешение на искоренение всех следов их любви.
— Но как? — спросил он. — Швеция? Япония? Как это вообще делается?
Ее лицо казалось ему портретом на снежном фоне, в рамке из голых кленов.
— На беду, у нас нет нужных знакомств, — согласилась она. — Я слышала, что подпольные акушеры только и ждут клиенток, но не представляю, как с ними связаться.
— А Кен? У него есть знакомые-врачи.
— Кену я ничего не могу сказать.
— Ты уверена? Так было бы гораздо легче. Ты бы могла полететь в Японию. Что ему стоит прочесть там лекцию?
— Он не такой видный ученый.
— Я шучу.
— Знаю, Пайт. Я сделаю все, что возможно, кроме одного: поставить мужа в известность я не смогу. Он не смирится. Он слишком самодоволен. Меня тоже можно назвать такой. Однажды я подчинилась, но больше этого не повторится. Я не буду просить прощения: мы с тобой поступали правильно. Лучше рискнуть жизнью. Это только звучит высокопарно, а на самом деле вполне обыденно. Ты бы мог рассказать Анджеле, что спал со мной — ваш брак от этого не распался бы. А наш брак устроен иначе. Мы не так близки. У нас четкая договоренность, не позволяющая совершать таких крупных ошибок. Для Кена это стало бы потрясением. Ч понятно выражаюсь?
Он понял, что она не будет откровенна с мужем, как не захотела несколько месяцев назад устанавливать запирающиеся шкафы. Она — клиент, диктующий ему свои прихоти.
— Почему в таком случае не сказать ему, что ребенок его, и не родить еще одного маленького Уитмена? Возможно, он получится рыжим, но в тебе вполне может сидеть ген рыжей окраски. Сначала она прикусила кончик языка (женщины, не умеющие удерживать язык во рту, самые сексуальные), потом ответила, аккуратно произнося слова:
