Наташа с Расселом катились в пропасть. Они еще ухитрялись сохранять пристойный вид — но это было все, что у них осталось. Они жили в роскошной квартире в Империал-Мэншнз, одном из новых зданий на Риджентс-парк-роуд. Рассел «кинул» владельца квартиры, поца, который решил протянуть руку дружбы этой парочке, рассчитывая на ответный жест. Кретин. Рассел с Наташей теперь протягивали руки только для того, чтобы вонзить в них иглу. С помощью дыма и зеркал они поддерживали свою веру в то, что их жизнь хранят чудодейственные силы. А когда Наташа сидела на кокаине, от нее можно было ждать чего угодно.
В тот самый день Рассел отправился за наркотиками. Наташа не отличалась воздержанием — это я могу гарантировать. Она уже была под кайфом и страстно хотела забалдеть еще сильнее. В ожидании новой дозы она слонялась по нелепо обставленным комнатам — толстые белые ковры, столики из стекла и алюминия, — ни на секунду не выпуская сигареты изо рта. Она собирала целую гору пепла для предстоящего сеанса. Даже мне с моим беспрестанным курением претила привычка наркоманов собирать сигаретный пепел, устраивая настоящий склад из рыхлого серого вещества. Какая мерзость.
На ней были облегающие атласные брючки, на моей Наташе. И облегающий топ с люрексом. Она по — прежнему хорошо смотрелась — если вам нравится постная, пропитанная химикалиями плоть. К счастью, тому, кто пришел, это нравилось. Раздался звонок, и в вестибюле появился — я подошла к монитору вместе с ней, чтобы взглянуть на посетителя — Майлс. Он так давно собирался навестить свою старую любовь. У него по-прежнему не было денег на такси. Когда Наташа его впустила, он объяснил, что редко бывает в Лондоне, потому что припарковаться здесь чертовски трудно и ужасно дорого.
Да, Майлс перебрался в захолустье и женился на ком-то более подходящем, чем Наташа. Но, черт возьми, Екатерина Великая — и та более подходящая, даже если вы ее лошадь. У Майлса с женой было двое ребятишек, разнояйцовые близнецы. Он показал Наташе фотографии с их улыбавшимися мордочками. Недопустимая ошибка, Майлс. Даже прийти сюда было ошибкой, а показывать неудачнице очаровательное напоминание о ее материнском фиаско совсем уж глупо. Но ты ведь никогда не отличался проницательностью, верно, Майлс? Торчал в какой-то дыре, вкалывал в юридической консультации для бедных — гордиться нечем. А теперь ты пробудил в ней ревность, ее худшие чувства, бездонную пропасть отвращения к себе. В самом деле, Майлс, тебе пора бы знать, чем это кончится. Пора бы знать, Майлс, давно пора.
Они стояли на кухне, Наташа заваривала ему чай. Это была первая чашка чаю, приготовленная ею за те три месяца, что она здесь умирала. (Едва ли это можно назвать жизнью.) Майлс никогда ничего не курил, что придавало его облику некоторую чеканность в ее подернутом дымкой жилище. Он стал еще более привлекательным, когда, неизвестно почему, вдруг начал декламировать Наташе стихи:
— «Сентябрь, когда мы любили, словно в горящем доме…»
— Неужели нам придется ждать так долго?
— Что?
— До сентября? Или ты хочешь, чтобы я подожгла дом сейчас? Бог с ним, с календарем.
Наташа говорила серьезно — и я была потрясена. Она щелкнула своей одноразовой зажигалкой, которую вынула из кармана облегающих брючек, и поднесла дюймовый язычок голубого пламени к уголку одной из кулинарных книг, валявшихся на кухонном столе. Для этого ей пришлось наклониться к Майлсу, и ее плоский живот на миг прижался к его промежности. Следует признать, что в первую секунду Майлс отпрянул — но ненадолго.
Они занялись этим в спальне хозяина, даже не сдернув тяжелого полосатого, как шкура зебры, покрывала с широкой плоской кровати. Майлс даже не снял с себя брюк. Черт возьми, Наташа их тоже не сняла бы, если бы могла не раздвигать ног. Я стояла в дверях смежной ванной комнаты, среди зеркал, и наблюдала за отвратительным актом, происходившим на кровати, и за твоим зачатием. Испытывая одновременно клаустро- и агорафобию. Мне было мерзко — по-настоящему мерзко. Мало того, я ревновала. Ревновала, как никогда прежде, я даже не предполагала, что могу так ревновать. Это был мой мужчина, мой Майлс. Это со мной он должен был лежать, мне хотелось покрыть его милое лицо поцелуями, теребить его волосы, кричать ему в рот, держаться за его твердые ягодицы. Я хотела его так сильно, как никого прежде.
А что же Наташа, эта бесчувственная сучка? Троллопом, любимчиком ее папаши, вот кем она всегда была. Еще одним ленивым толстым Йосом; ребенком, который держит в каждой руке по глазированному члену и не знает, какой лизнуть. Не будь я мертвой, я выцарапала бы ее проклятые глаза. Трахаться ради удовольствия — это я могла понять, но изменять мужу с досады — низко. Хотя все длилось лишь несколько секунд. Бедняга Майлс, похоже, он не слишком часто занимался этим в своем Стивенейдже или любом другом старом новом городишке, в котором прозябал. Он стянул с нее брюки, спустил трусики, взобрался на нее, пронзил несколько раз подряд — и все было кончено.
До чая дело не дошло. Он прошагал длинные мили назад на станцию, оставив меня с ней.
И я оставалась там. Почти до самой встречи с Фар Лапом в Сохо, той, о которой рассказывала тебе в начале этой дурацкой истории. Долбаные смертократы вечно заставляют нас ждать — хорошо еще, что ты оказался таким терпеливым слушателем.
Да, я осталась. На самом деле у меня не было выбора. Я осталась, прикованная к ней своей похотью. Каждый раз, когда она трахалась, мне нужно было присутствовать. А она еще много раз это делала, пока не поняла, что беременна. Я испытывала самые изощренные муки желания, когда она бросала взгляд на часики над прыгающим плечом безымянного клиента номер восемьдесят два. «Я должен быть там!» — как очаровательно пел Лити. Я страдала от острейшей агонии не-удовлетворенного сексуального желания, пока она балдела от семидесятой сигареты с марихуаной за неделю.
Как она дошла до такой жизни? Что ж, она была не из тех бедняжек, которым приходится оставлять свои карточки в телефонных будках, нет, наша Нэтти была не такой. Она так нагло не нарушала закона описания сексуальных товаров. Эти карточки, с изображением выпирающей отовсюду щедрой плоти, затянутой в красный эластик и белый атлас. Карточки, в которых сообщается: «Жасмина. 36-26-34. Восемнадцать лет. Молодая актриса. Своя квартира. Никакой спешки. Зайди и немного расслабься», а они должны вопить: «ЖАНИНА, ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ ЛЕТ, ЭМОЦИОНАЛЬНО НЕУРАВНОВЕШЕННАЯ НАРКОМАНКА, ГОНОРЕЯ, СИНЯКИ, НЕСПЕЦИФИЧЕСКИЙ УРЕТРИТ, СПИД. Я БЫСТРО ВЫПОТРОШУ ТЕБЯ ЗА ДВАДЦАТЬ ФУНТОВ — МНЕ СРОЧНО НУЖНО ПОДШИРНУТЬСЯ». Нет, наша Нэтти в подобных карточках не нуждалась. У нее был класс.
Рассел прекрасно об этом знал, еще бы ему не знать. Это он познакомил ее с тощим Зимоном. Ну и тип, этот Зимон. Он думает, что «3» в начале имени превратит его в Зорро, а его «агентство по сопровождению» — в монастырь в проклятой Южной Калифорнии. У Зимона процветающий бизнес, его девушкам нет равных, когда нужно сопроводить подвыпивших менеджеров средней руки от двери в их гостиничном номере до кровати. Да, Рассел знал — хотя они об этом не говорили. Они ничем не отличались от множества пар «сутенер-проститутка» по всему миру, его крючок несостоятельности цеплялся за ее петельку позора, так они и тянули друг друга вниз. Все ниже и ниже.
Когда до родов оставалось совсем немного, Риэлтер сжег все мосты, соединявшие его с миром бизнеса. Некоторые люди желали ему смерти. Буквально. Следует признать, что последние три месяца он перестал посылать ее за заработком. И все же, сколько извращенцев хотели бы трахнуть накачанную метадоном потаскуху с выпуклым смуглым животом, в котором уже бил ножками ребенок? Предостаточно. Да, она была на метадоне. Двадцать миллиграммов в день, купленных в аптеке и проглоченных там же, за прилавком, рядом с обритыми наголо детьми, чьи мамаши покупали частые гребни. Ему приходилось чуть ли не замуровывать ее, чтобы она не наглоталась всякого дерьма. К тому времени ее стало легче ограничивать — с учетом того, что теперь они жили в более ограниченном помещении.
Все ниже и ниже, из пентхауса в дом, из дома в квартиру, из квартиры в конуру. Они двигались на восток, против пассатов благополучия, дувших в обратном направлении. Два тощих флюгера, неизменно повернутых в сторону вырождения. Они остановились на Майл-Энд, в темной маленькой квартирке, рядом с другими искателями погибели. А впрочем, какое мне дело? Передо мной прекрасный новый мир, и я хочу снова стать его частью. Черт побери, ухитрились же построить взлетно-посадочную полосу в полосе Газы — ведь это что-нибудь да значит! Бэмби Блэр превратился в Бомбера Блэра — мечтая превратить свою бойскаутскую пипиську в милитаристский шлонг,[57] он лез из кожи вон и не жалел взрывчатки на Балканах. Хорошо еще, что Иегуди Менухин не стал жить вечно, и если он отправился в последний путь не на машине, то все равно у конечного такси один конечный пункт.
