Ознакомительная версия.
Я кивнул им.
— Как дела?
Они кивнули в ответ, и пожилой мужчина полюбопытствовал:
— Откуда эти парни?
— Я из Монтаны, остальные из России.
— Из России? — все трое повернулись в нашу сторону.
— Мы — съемочная группа, снимаем документальный фильм об Америке, путешествуем по всей стране. Сорок дней мы были в дороге.
Мужчина постарше задавал вопросы, расспрашивал о нашем путешествии. Я рассказал им о путешествии Ильфа и Петрова.
— Видели что-нибудь особенно интересное? — спросил он.
— Да. Много всего интересного. Я думал, что знаю свою страну. Оказалось, это не так. Я увидел то, о чем и не подозревал раньше.
— Например?
Я немного подумал.
— Например, мы были в Пеории. Там стоит памятник Абрахаму Линкольну, в натуральный рост человека. И когда ты встаешь рядом, то вдруг понимаешь, что он был обычный нормальный человек.
Мужчина понимающе закивал. Через секунду мужчина в комбинезоне произнес: «А мне не нравится Линкольн».
Он говорил это медленно, тяжело роняя слова, глядя мне прямо в глаза.
За всю мою жизнь я никогда не слышал, чтобы кто-то сказал такое. Но я научился за много лет, работая с простыми людьми, говорить так же медленно, как они.
«Что ж, а мне нравится».
Мы уставились друг на друга. На что он способен, я не знал, но меня это не сильно беспокоило. Это был его вызов.
Пожилой мужчина обронил: «А мы попадем на ТВ?»
Валерий обернулся и предложил взять у них интервью. Я был все еще рассержен, но согласился.
«Мы опрашивали многих людей по всей стране, — сказал я, — просили их рассказать об Америке. Мой директор интересуется, готовы ли вы поговорить с нами перед камерой».
Пожилой мужчина сказал, что ему нужно идти, остальные кивнули. Хозяйка кафе и ее друзья проявляли все это время любопытство, и я предложил им присоединиться к нам. Они присели рядом. Я протянул руку мужчине в рабочем комбинезоне: «Брайан Кан». Он пожал мне руку в ответ и сказал с тяжелым южным акцентом: «Клем Джексон», потом кивнул на молодого парня: «Это мой сын».
Пока устанавливали камеры, я задал Клему Джексону несколько вопросов. Клем родился и вырос в этой части штата Теннесси, женат, у него 11 детей. Чем он только не занимался — работал плотником, на строительстве ограждений, лесорубом. Молодой парень — его старший сын, они часто работают вместе. Я спросил, где они живут.
— Недалеко отсюда, — он показал направление движением головы.
Я задал несколько вопросов и хозяйке кафе. Ей было немного за сорок, она приехала из другого города, купила это кафе и открыла свое дело. Женщина была настроена очень дружелюбно.
Я попросил Клема Джексона закончить фразу: «Быть американцем для меня значит…»
Он подумал немного.
— Быть свободным. Делать, что хочешь.
— Как насчет остальных?
Они все согласились.
Я рассказал им, что большинство людей, с которыми мы разговаривали, говорили то же самое.
— Позвольте мне задать вам следующий вопрос. Как вы думаете, должны быть законы, ограничивающие персональную свободу, и если да, то в чем именно?
Тишина.
— Что ты думаешь об этом, Клем?
— Они хотят запретить нам курить.
— О'кей. Но ты так говоришь, вероятно, потому, что не поддерживаешь такое ограничение твоей свободы. Может быть, что-то другое?
Сын Клема впервые заговорил, показывая пожелтевшие от табака зубы.
— Да. Гомосексуалисты не должны иметь право официально жениться.
— Почему ты так думаешь?
— Потому что так написано в Библии.
Я повернулся к хозяйке кафе.
— А вы что думаете? Должны ли существовать законы, ограничивающие личную свободу?
Она задумалась и сказала:
— Вы знаете, я никогда не думала об этом.
Мы переночевали в отеле Арлингтона и уже на следующее утро отправились в путь. Дорога наша проходила через мемориальный мост Теодора Рузвельта. Мне всегда нравилась широкая река Потомак, по которой плывут маленькие лодочки и вдоль берега которой растут пышные деревья. Наш путь лежал из Вирджинии в Вашингтон — столицу страны. И в этот сентябрьский день мы были в прекрасном расположении духа. Каждый хотел поделиться своими воспоминаниями о нашем путешествии через весь американский континент.
Мы подъехали к пологому спуску авеню Конституции. Широкие улицы, просторные лестницы… По правой стороне сквозь деревья просматривается мемориал Линкольна. На другой стороне Рефлектин Пол и монумент Вашингтона за ровной линией американских флагов, развевающихся на ветру, чуть выше — Белый дом. Несмотря на взлеты и падения, безмолвным свидетелем которых он был, он все еще величественно выглядит.
Мы зашли в Национальный архив. Я никогда раньше здесь не был: римские колонны, мраморные лестницы, безукоризненно отполированные полы. Мы прошли по длинному холлу мимо исторической экспозиции, затем свернули направо к ротонде. Тишина. Ни одного человека. Я сразу понял, что зал закрыли для посетителей, зная заранее о приезде съемочной группы. Мы с Познером вошли в открытые двери, было слышно эхо наших шагов. Здесь, вдоль стены, в больших стеклянных боксах, были выставлены подлинники Декларации независимости, Конституции и Билля о Правах.
Мы подошли ближе. Текст Декларации был едва разборчив. Под воздействием света чернила утратили свой цвет. На левой стороне свитка была видна небольшая загогулина, отметина, оставленная детской рукой. Однако кое-что нам все-таки удалось разобрать.
Мы исходим из той самоочевидной истины, что все люди созданы равными и наделены их Творцом определенными неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью. Для обеспечения этих прав людьми учреждаются правительства, черпающие свои законные полномочия из согласия управляемых. В случае, если какая-либо форма правительства становится губительной для самих этих целей, народ имеет право изменить или упразднить ее и учредить новое правительство, основанное на таких принципах и формах организации власти, которые, как ему представляется, наилучшим образом обеспечат людям безопасность и счастье.
Мы стояли и смотрели. Каждый из нас сознавал всю значимость этих документов.
Я рассматривал фрески на стенах ротонды, на них изображены авторы Конституции. Джефферсон, протягивающий Гамильтону Декларацию, и Вашингтон, величественно стоящий справа в белых королевских одеждах…
Эти изображения не в состоянии передать, насколько разными были эти великие люди. Одно совершенно очевидно — они были провидцами.
* * *
По авеню Конституции мы направились к мемориалу вьетнамской войны. Стая канадских гусей по-хозяйски, вальяжно разгуливала по траве в тени большого дуба. Светило яркое солнце. Мимо нас проезжали велосипедисты, пробегали люди, совершающие свои утренние пробежки.
Наконец мы подошли к монументу и увидели группу людей, ветеранов Вьетнама. Мужчина, стоявший впереди группы, держал плакат, одна из женщин несла венок.
Я заговорил с мужчиной, оказалось, что он бывший моряк. Затем еще несколько человек присоединились к нашей беседе. Я рассказал им о нашем проекте, а потом спросил, готовы ли они дать интервью. Эти уважаемые пожилые люди, казалось, были польщены таким вниманием.
Меня многое интересовало. Как война повлияла на каждого из них? Удовлетворяет ли их социальная политика государства? Все ли их медицинские нужды удовлетворены? Они стали переглядываться и очень внимательно следили за ответами друг друга.
Когда они промаршировали к месту возложения венков, мужчина из этой группы подошел к нам. На нем был старинный головной убор кавалерии США, синий с золотыми галунами. Похожие головные уборы были в ковбойских и индейских фильмах моего детства. Он был коренаст, около 175 сантиметров, широк в талии, его рукопожатие было крепким, он взглянул прямо в глаза и представился Беном Джонсоном. Он рассказал нам, что он здесь один, приехал из Нью-Йорка, занимается поиском документов двух своих друзей, убитых во Вьетнаме. Голос его дрожал, а в глазах стояли слезы.
Я выразил ему свое сочувствие, и мы продолжили говорить. Было видно, что ему тяжело вспоминать об этом и все эти сорок лет он старался забыть о гибели друзей. И ему это почти удалось. А недавно его выпустили из тюрьмы, куда он попал на шесть недель за избиение жены. Будучи в тюрьме, он принимал медицинские препараты и сейчас чувствует себя намного лучше.
Бен признался, что много раз находился в клинике для душевнобольных, и только спустя многие годы ему поставили диагноз — посттравматическое расстройство психики. Он старался восстановить отношения со своими детьми. Во время разговора Бен успокоился, как будто наша беседа придала ему сил.
Ознакомительная версия.
