Он понял, что Полина Игнатьевна все слышала, обо всем догадалась и сейчас ей не хочется жить. Он скосил глаза к Пине. Та внимательно, не отрываясь, с непонятным выражением смотрела на него.
– Успокойся, Нина, я тебе вовсе не отец, – мягко сказал он и положил ей ладонь на лобок. – Я не отец тебе по крови. Я тебе по крови совсем чужой человек. Просто мужчина. Теперь тебе надо рассказать о нашем секрете.
Oн рассказал ей о секрете
Ты дочь полковника Лыгера Бориса Евдокимовича, а мать твоя Полина Игнатьевна была его законная супруга. Ах, Нина, мать твоя была просто блестящей дамой в Магадане и пользовалась в нашем кругу заслуженным авторитетом! Музицировала, пела из оперетт, превосходное знание классической литературы и вместе с тем настоящая партийка! В нашей системе все знали, если Полина Игнатьевна приглашает к себе на файф-о-клок, уйдешь духовно обогащенным. Тебе было годика три, когда я стал у вас бывать. Общение с твоей матерью подняло на новую ступень.
Время сложное, начало Пятьдесят Третьего. Готовимся к новой чистке Дальстроя от вражеских элементов. Материалы из центра поступают потоком. В этих условиях всегда находил у Полины Игнатьевны моральную поддержку.
Однажды посетил Полину Игнатьевну в момент отсутствия твоего отца, моего непосредственного начальника. Не устоял перед внешними данными Полины Игнатьевны. Вступил в состояние физической близости.
За спину свершившегося факта не прятался. С чистой партийной совестью, по-офицерски, просил Полину Игнатьевну уйти от полковника Лыгера и соединить свою жизнь с моей. Предложение было отклонено. Встречи продолжались.
Удивительная была женщина Полина Игнатьевна, не перестаю удивляться! Сочетала наши встречи с уроками французского языка. Она преподавала этот предмет в средней школе Магадана, являясь там к тому же секретарем парткома, активно занимаясь общественной работой, помогая ученикам, даже и детям бывших з-к, настоящая была застрельщица и в культурных мероприятиях, и в партучебе. Извини, я закурю.
Он вынул из пачки сигарету и мельком взглянул на Нину. Прежде она при виде сигареты кричала с притворной свирепостью «папка, не смей!», имея в виду вредность никотина. Теперь даже и бровью не повела. Голая лежала на боку, подперев голову, и молча слушала «секрет» с непонятным выражением лица. Увидев сигарету у него во рту, она похлопала себя двумя пальцами по губам, прося и себе закурить. Так она, должно быть, и всем своим прежним кобелям показывала – дай-ка, мол, и мне – тем же жестом. Он дал ей закурить и даже слегка передернулся от нового ощущения – он ей теперь не отец, она ему не дочь, они – любовники! Неужели – счастье?
– Ну? – сказала Нина, не отрывая от него темного непонятного взгляда.
Он с готовностью покивал – сейчас, сейчас, продолжим повествование. Он затянулся дымком и постарался перенестись на двадцать лет назад, в тот весенний Магадан, где по улицам ползли туманы, над ними стояла робкая голубизна. Он постарался как можно ярче вспомнить ту, тогдашнюю Полину, и вдруг необычная мысль посетила его: «А не потому ли все сотрудники управления так тянулись к этой даме, что она своей партийно-общественной активностью как бы придавала разумность, естественность их грязной преступной работе?»
Вот так и подумалось – «грязной, преступной»! Он разозлился – откуда берутся такие словечки в мыслях? Из тех же источников, конечно, невольно проникают, из тех же гнилых углов! Мы не были преступниками! Мы выполняли свой долг рыцарей революции и стыдиться нам нечего! И на полячишку этого нечего кивать. И без него немало героев дали органы пролетарской диктатуре! Ну-ничего!
– Подхожу к главным событиям, – продолжал он рассказ. – Вызывает генерал, передает документы на твоего отца, Бориса Евдокимовича Лыгера. Документы только что прибыли из Центра. Предлагается уточнить анкетные данные полковника Лыгера, ибо обнаружились иностранные, точнее, французские корни. Среди документов написанный отруки сигнал, без подписи, о близости Лыгера к безродным космополитам.
– Сигнальчик – не твоя работа? – спрашивает генерал. – Знаем, Чепцов, все знаем и про тебя, и про мадам, но в данном конкретном случае не осуждаем. Разберись-ка с этими бумагами, а Лыгера пришли ко мне.
Сразу бросился из управления к Полине Игнатьевне. Нет, я не писал на Бориса Евдокимовича. Не скрою, недолюбливал. Желал полного обладания таким замечательным товарищем, как Полина Игнатьевна. Ясно понимаю – неизбежный арест полковника ударит и по его жене.
Вбегаю. Перед моими глазами Полина Игнатьевна. Занимается с крошкой, то есть с тобой, Нина, изобразительным искусством, показывает картину Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» и рассказывает об истории создания мирового шедевра. Незабываемый момент: луч солнца падает па синее крепдешиновое платье Полины Игнатьевны.
– Полина Игнатьевна, вы должны немедленно подать на развод! Ваш муж – предатель!
Суровое было время, Нина. Многим казалось, что мы, работники органов, лишены человеческих чувств. Неверно! Быть может, я был излишне резок, но только от желания спасти Полину Игнатьевну. Готов был немедленно подать рапорт о переводе на трассу или на материк, забрать вас, уехать. Полина не поняла.
– Как вы смеете?! Шантажист! Убирайтесь!
– Полина, твой муж не Лыгер! Он – Лягер! Он скрывает свою национальность! Он француз, если не еврей! Ля гер! Ля гер по-французски «война», не мне тебя учить!
– Ля гер! Ля гер! – вдруг дико закричала она. – Па-пашка! Папашка францозиш! – Упала затылком на паркет.
Чепцов на миг закашлялся. Вот он и рассказал все «дочке», все-все, почти все. Нет, про хохот Полины Игнатьевны он уже не расскажет. О таком страшном хохоте словами не расскажешь. Такого он не слышал даже на допросах.
– Так началась ее болезнь. Вечером пришел твой отец, мы объяснились. Он был потрясен разговором с генералом. Согласился отдать мне парализованную Полину Игнатьевну и тебя, собрал вещи, утром отбыл на трассу. Его не арестовали, только сняли с занимаемой должности. Была уже весна пятьдесят третьего, уже запахло хрущевской гнилью…
Чепцов разволновался, взял еще сигарету, зашагал по комнате, давя на паркет всем своим центнером. Вдруг он вспомнил, как тяжело качался под его тяжестью пол в завальном бараке на окраине Магадана, когда еще в сорок девятом брали матерую троцкистку. «Мадонна» Рафаэля, латунные католические кресты, книги реакционных писателей… других подробностей ареста он не помнил.
– Надень штаны! – услышал он вдруг чей-то чужой голос.
– Что? – Он вздрогнул, обнаружив свою наготу.
– Штаны надень. Противно, – сказала Нина, его девочка.
Он схватился за свои штаны и увидел в зеркале отвратительного старика в зеленой офицерской рубашке, из-под которой свисал мохнатый седой живот и сморщенные темные органы в седом пуху. Старик с маленьким перебитым носиком и огромным зобом, с трясущимися от угодливости перед девчонкой руками. Впервые сам себя увидел стариком и ужаснулся. Счастье лопнуло!
– Упырь, жаба, нечеловек! – кричал ему на допросе кавказский партизан Гуцалов. – Пусть все у тебя будет не по-человечески!
Подонок, поднявший руку на святыню, на Родину, на Сталина, претендовал, видите ли, на человеческое обращение! А между прочим, все было в рамках инструкций. В конце концов, обращайте к инструкциям свои проклятия!
Он подтянул ремнем живот, подобрался перед зеркалом, насупил брови, отгоняя призрак жалкого старика. Не пугайте, не согнемся! Боженькой вашим не пугайте! Нету его, а это существенно.
С этого момента начинаем новую жизнь, товарищ подполковник в отставке. Деньги есть, и наши, и валютные, вот что самое главное. Найму сиделку для Полины Игнатьевны, возьму Нинку, накуплю ей в «Березке» всего, чего захочет, и уедем на три месяца на юг. А про напарника своего жалкого из валютного притона, про Лыгера паршивого, который перед каждым шведом унижается за крону, никогда ей ничего не скажу. Нечего ей знать про это ничтожество, помешанное на наживе, которому мало двух гардеробных совместительств, еще на «Чайке» во Дворце бракосочетаний промышляет, помешан на наживе «французик из Бордо». Сам буду девочке и отец, и муж.
Он обернулся. Она сидела теперь в углу, сжавшись в комок, и все смотрела на него непонятным взглядом. Должно быть, она не отрывала от него взгляда и тогда, когда он возился со штанами перед зеркалом. Непонятный, спокойный взгляд. Он хотел было уже поделиться с ней своими захватывающими планами, как вдруг в раскрытое окно с улицы влетел странный автомобильный сигнал, похожий на лошадиное ржание, и Нина вскочила, будто в ней отпустили пружину, и, прижав к груди кофточку, подбежала к окну.
