– Помню, Стефан, – Мирский-младший кивнул на прощание и резко ушел не оборачиваясь. Как он будет продавать картины – понятия не имел. Но по-любому такая неизвестность была все же лучше, чем сучья определенность.
Стефан закрыл за ним дверь, в легкой задумчивости пожевал губами, затем взял трубку и набрал номер. Тот же самый…
Звонок, которого Митька и ждал, и не ждал, раздался на третий день после того, как он твердо решил пристроить украденную у себя живопись собственными силами. К этому дню обида на Стефана была все еще сильней, чем упреждающий сигнал от разума. Главное, что не понравилось ему в разговоре с Томским это то, что Стефан даже не подумал придумать подходящее объяснение прошлым раскладам насчет картинок, в смысле, по бабкам. Он просто принял к сведению услышанное и легко согласился на Митькин вариант. Это и было подозрительным. Сначала Митьке показалось, что сыграла роль встречная обида, что, мол, не доверяешь, пацан, ну и катись отсюда, скатертью дорога. Но сами глаза-то Стефановы в обидку не отъехали: это тоже было видно, он хорошо про это знал. Другое там было в них, нехорошее какое-то, неласковое. Тайно Митька надеялся, что передумает Стефан, не то чтобы повинится в приготовленном им кидняке, но попробует как-то сгладить проскочившую между ними неясную затыку, переведет дело в шутку или же уведет саму тему в неожиданный край, о каком молодой Мирский и знать не подозревал, но готов бы поучиться, да забыть нелепую обиду. Однако ничего такого не происходило: ни в ту сторону, ни в другую. Сам он, как обычно, был на связи, но его пока не хотели, телефон молчал, по крайней мере, от Стефана никто не сигналил, как бывало раньше.
С купцом он решил пару-тройку дней повременить, пока не закроет взятый в отношениях со Стефаном тайм-аут. После этого, подумал, буду действовать: пусть за столько засажу, как и Стефан давал, но – сам, по доброй воле, поэтому и не останусь в лохах до конца жизни.
В тот день он лег поздно, около двух, и еще какое-то время не мог провалиться в сон, перебирая варианты со Стефаном.
«Зачем же ему так было надо? – думал Мирский, ворочаясь с боку на бок. – Ведь если бабки такие, всем бы хватило, на жизнь вперед, да не на одну жизнь-то, на сто жизней, твою мать…»
Звонок разбудил его, когда за окном было уже светло, как бывает в полный разгар дня. На том конце была бабуля.
– Митенька, – вкрадчивым голосом сказала она, – ты меня ради бога извини, если я тебя разбудила, но мне необходимо сказать тебе нечто весьма важное.
Митька протер глаза и встряхнул головой, сгоняя остатки сна:
– Да ты чего, бабуль, какой там разбудила – день-деньской уж на дворе, все нормально.
– Спасибо, миленький, – вежливо поблагодарила Роза Марковна правнука за разрешение поговорить и продолжила: – Понимаешь, Митя, звонили с киностудии нам домой, тебя искали очень… – Митька слегка напрягся и приподнялся на руке. – Сказали, будут кино с тобой делать, про нашу семью про всю, про прадедушку, про домик наш, про картиночки, про все, все, одним словом… – Митька слушал, мало чего понимая, думая, что, возможно, у бабули слегка поехала крыша. Но это же его и удивило, поскольку надежно знал про нее – голова у Розы Марковны – поди другую такую сыщи… – Так вот, золотой мой, на заглавную роль, чтоб меня сыграть в молодости, хотят Юлечку Стукалину звать, маму твою, а самого тебя будет Виленька играть, отец.
– Почему так? – удивился Митька. – С какой еще стати?
Роза Марковна замялась:
– Видишь ли, родной, бухгалтерша оттуда звонила и призналась по секрету, что ты у них в черном списке состоишь, как начальник по сборам и налоговой политике всей их студии. Поэтому они боятся, что ругаться станешь, пока снимать будут про нас, и сорвешь им весь финансовый план. Хотя, с другой стороны, просила рецепт «наполеона» факсом выслать, а то вафельный замучил их, покупной, типа «Рот-Фронт». Есть у нас факс-то на Можайке?
– Ч-черт! – выругался Митька. – Ерунда какая-то! При чем здесь я-то вообще?
– А им тебя папа рекомендовал, Митюш. В том смысле, чтобы, наоборот, не снимали, как главного артиста. Он оператором еще дополнительно согласился, а не только тебя играть, и без всякой оплаты, если тебя совсем не будет.
– Отец? – переспросил Митька. – Отец так сказал?
– И отец, и мама Юлечка. Они с папой скоро поженятся опять, не слыхал?
– Зачем? – поразился Митька. – Они что, с ума там все посходили?
– Папа сказал, еще одного рожать будем, нового, – с серьезной интонацией в голосе пояснила бабуля. – Этот, сказал, – подонок, каких следует убивать, чтобы не лез в кинопроизводство, если ничего в нем не смыслит. Лучше уж, сказал, пусть Шуня снимется, а не этот Академик.
Митька открыл рот:
– Так он и про это знает?
Прабабушка поцокала языком:
– Митюша, это вовсе не важно. Важно, что я сама про все знаю больше других и одобряю тебя в полной мере. И еще, милый. Плюнь на них на всех, пусть себе рожают кого хотят, пусть Шуню снимают, черт с ним. Ты лучше козью морду Стефану сделай, чтобы разобрался, как следует, что сегодня где и почем берут. Мне, думаешь, картинок этих жаль? Да мне Стефанчика больше жаль, что он в искусстве, как и в делах ваших, так же дурно разбирается. – Роза Марковна перешла на агрессивный тон: – Удава кто тебе подставил? – И сама же ответила: – Он! А лоханулся кто? Ты! А отчего, спрашивается? А оттого, что не знает ни хера, как человека нормально валить, если тот личность. А Удав человек был – можешь мне поверить.
У Митьки пошли круги перед глазами, все спуталось и поплыло, словно космонавтские предметы на борту неведомого корабля, которым теперь управляла прабабка, Роза Марковна Мирская. Только зачем вот слова такие изрекла, которые, думал он всегда, она и знать никогда не знала, не употребляла сроду. Все больше «отнюдь», да «милейший, да „голубчик мой“.
И тут понял он, что кораблем-то она управляла всегда, давным-давно вертя рулем, словно простой сковородкой, так же ладно и прямоходно, как выкладывала когда-то шуструю затейливую строчку на семейном «Зингере» по краю дамского аксессуара…
– В общем, так, – подвела черту под базаром Роза Марковна, – поступим следующим образом: или он – я имею в виду Стефанчика – просит у нас прощения за все хорошее и полностью финансирует кинопроизводство… – Она выдержала паузу. – …Или ж мы с тобой падаем в обидку и строим ему козью морду. Все, время пошло! А времени – до конца месяца. Что берем, милый?
– Козла! – не задумываясь, выкрикнул Митька. – Козла берем, бабуль!
– Тогда встречай, – коротко сообщила прабабка и дала отбой.
Где-то в коридоре хлопнула дверь, но Митька не мог оторваться от кровати, он словно прилип к простыне, ставшей окончательно мокрой после разговора с бабулей. Затем он услыхал протяжное «м-м-м-ме-е-е!» И снова то же – «м-м-м-ме-е-е, м-м-м-ме-е-е!». Он в страхе дернулся раз, другой, но с тем же результатом – кровать и сам он сделались неразъемными. А козел этот, тряся мордой, все приближался и приближался к Митьке, трезвоня все громче и громче, и страх, что поднялся из-под прилипшей к телу кровати, обволакивал его все сильней и сильней, и теперь уже не только простыня, но и сам он стал мокрый весь, мокрый и липкий, такой же липкий, как и страх, такой же страшный, как и сама козья морда за дверью его съемного жилья…
Он распахнул глаза. В комнате было так же темно, как у слепого танкиста в черном танке ночью. Телефон разрывался от сигналов, и Митька догадался, что трубка рвется на части уже давно. Он включил свет и взял мобильник. На том конце был Стефан.
– Спишь все, Академик? – миролюбиво спросил он. – Проспать не боишься?
– Что случилось, Стефан? – вопросом на вопрос ответил Митька. – Времени сколько?
– Ладно, Мить, – Стефан перешел на деловой тон, – о времени потом. Есть дела поважней. Вот что, брат, – не давая своему воспитаннику опомниться, произнес он, – я тут обдумал наш последний разговор и, надо признаться, кое-что для себя извлек. Другими словами, Мить, я хотел бы с тобой потолковать и чем раньше, тем для нас обоих полезней.
– Старый вопрос, угадал? – спросил Митя.
– Угадал, – снова вполне миролюбиво согласился Стефан. – И вот что… Я думаю… – он слегка замялся. – Я думаю, что был не прав. Больше скажу – наверное, даже не очень по отношению к тебе справедлив. – В голосе его явно присутствовали нотки раскаяния, хотя так же видно было, что он пытается их скрыть. – Но ты и сам хорош, согласись! – внезапно поднял голос Стефан. – Какого черта девке подставился? В этом-то хотя бы я прав, а, Мить? Ну скажи – прав?
– Прав, – улыбнулся Академик, предвкушая мировую, и его немного отпустило. Особенно если учесть недавний ужас, что привиделся во сне и еще не до конца растаял.
– Значит, делаем так, – распорядился Стефан, понимая, что главный лед растоплен. – Пулей летишь ко мне, прямо сейчас, дальше садимся в тачку, едем в Барвиху, к купцу, разговаривать. Завтра – поздно, такие, как он, ждать не будут. Надо чего еще объяснять или ухватываешь тему? Да, фотки захвати обе, и кукушкину и бабехину. Добро? – И, не дав времени на ответ, оборвал разговор: – Жду!
