– Вы работаете бесплатно?
– Никто не заставляет меня это делать. Я теперь вообще могу не работать, но чувствую моральную ответственность перед родителями и братом. Это правильно, что мы продолжаем работать все вместе.
Бернарди говорил легко и непринужденно, и эта непринужденность не казалась наигранной. Он был обаятелен в своей раскованности, а лицо его часто освещалось обезоруживающей улыбкой, которая в такой ситуации могла показаться странной. В конце концов, его обвиняли в тайной связи с Марио и в причастности к его смерти. И вот, пожалуйста, мы вместе с ним как ни в чем не бывало направляемся к месту предполагаемого преступления. У Николы были все основания волноваться, неважно, были эти обвинения ложными или нет. Но Бернарди был абсолютно безмятежен.
– Люди просят у вас деньги в долг?
– Нет, но теперь мы с Франческой можем поддержать кого-то. К тому же мы хотим как можно скорее отремонтировать квартиру Марио и переехать туда. Правда, к ремонту мы пока не приступили. Там все осталось так, как было при Марио, за исключением того, что все бумаги и книги забрали на сортировку.
– Вы или Франческа бывали в доме Марио до его смерти?
– Нет, мы даже не знали, где он жил. Впервые я побывал там с Кристиной и полицейскими. Дверь была закрыта и опечатана. Нас впустил туда полицейский. Внутри мы нашли подарок для Анны и немного денег, но в квартире был страшный беспорядок. Книги были везде, разные вещи оказались буквально нагромождены друг на друга или разбросаны. Это было удручающее зрелище.
– Вы читали стихи Марио?
– Я никогда не был усердным читателем. Когда учился в школе, то по дороге туда я, проходя мимо святого в стене на Калле-Бембо, каждый день бросал монетку в ящик для пожертвований, прося, чтобы мне не поставили плохую отметку. Но стихотворение об Анне я прочитал. Это очень серьезное стихотворение. Потом я записал некоторые телепрограммы Марио.
– Что вы думаете обо всех этих разговорах о самоубийстве Марио, о его завещании и вашей роли во всем этом?
– Это меня жутко злит. Говорили, будто это я заставил Марио написать завещание и что у меня была с ним связь. Меня все это дерьмо страшно задевало. Я хотел ответить, но все советовали мне этого не делать, потому что тогда весь этот срам снова появится в газетах.
– Конечно, так и было бы.
– И кто все эти люди? Утверждают, что это лучшие друзья Марио. Но они же на весь город говорили о нем страшные вещи – якобы он платил за секс и играл в опасные сексуальные игры. В конце концов, я понял нечто важное о Марио – он в одно и то же время был другом всем и никому.
– Что скажете о надписях синим фломастером на витрине магазина Альберта Гардина?
– Зачем я стал бы заниматься подобными глупостями? Одна из надписей появилась, когда я был в горах.
На Кампо-Сан-Джакомо мы остановились, чтобы подождать Франческу и Анну. Потом все вчетвером пошли в квартиру Стефани. По крутой каменной лестнице мы поднялись на площадку, и за тяжелыми двустворчатыми дверями нам открылся заплесневелый мрак, высоченные потолки, длинные узкие окна, тяжелая дубовая мебель и запятнанные, отслаивающиеся от стен бумажные обои. Мы прошлись по комнатам.
– Анна, смотри! – сказала Франческа. – Чья это квартира? Ты же знаешь чья! Дяди Марио.
Мне вдруг подумалось, что это постоянное желание напомнить о дяде Марио едва ли значит для Анны больше, чем, например, для меня. Никола оказался удачливым торговцем овощами и фруктами – только это одно не вызывало вопросов. Но обрушившийся на него водопад денег, миллион долларов, пролился не просто так, ему придется за все заплатить; подозрение, что богатство досталось ему благодаря каким-то тайным гнусным делишкам, надолго прилипнет к нему и его семье, и им придется и впредь все это болезненно отрицать.
На кухне я осмотрел узкую лестницу, ведущую на чердак, деревянные перила, к которым Стефани привязал насмерть удушившую его веревку. На стене, над серединой лестницы был приклеен постер, изображавший двух беззаботно целующихся солдат, с надписью: «Занимайтесь любовью, а не войной».
– Мы пока не начинали ремонт, – сказал Никола. – Мы никогда не продадим эту квартиру, она все так же принадлежит Марио.
Мы вошли в столовую. На серванте я заметил стеклянную скульптуру, которая сначала напомнила мне какое-то растение, но, присмотревшись, я понял, что это фаллос. Рядом стоял еще один фаллический символ, но мраморный. На полу я увидел ящик, набитый самыми разнообразными половыми членами, более напоминающими лубочные картинки, нежели порнографию – свечи в виде членов с торчащими из головок фитилями, глиняные члены в виде курительных трубок, члены-солонки, керамические члены, лежащие в керамических пепельницах, дверные молоточки фаллической формы.
– Думаю, эти предметы не будут включены в архивы Марио, – сказал я Николе. В ответ он рассмеялся – легко, беззаботно и, насколько я мог судить, абсолютно искренне.
Год спустя в библиотеке и музее фонда Кверини Стампалья, расположенном во дворце шестнадцатого века, было открыто для посетителей собрание Марио Стефани. Дело жизни Стефани было спасено: из его квартиры, где царил убогий беспорядок, все перенесли туда, где наследие поэта можно было сохранить для изучения. В собрание вошли сочинения Стефани, принадлежавшие ему картины, портреты, памятные вещи, а также переписка с такими людьми, как Альберто Моравиа, Джорджо де Кирико, Пьер Паоло Пазолини и другими. Странно, однако, что среди подаренных музею документов не оказалось неопубликованных стихов. Это только подогрело опасения друзей Стефани, что Бернарди мог принять наброски Стефани за никому не нужные каракули и выбросить их до того, как споры о наследстве стали публичными и заставили Николу нанять специалистов, способных профессионально оценить весь материал.
Библиотекари фонда Кверини Стампалья были, однако, вполне удовлетворены приобретением библиотеки Стефани, включавшей шесть тысяч восемьсот книг – по большей части сочинений малоизвестных местных поэтов. Это было самое большое собрание такого рода. Что касалось сочинений самого Стефани, то библиотекарь Неда Фурлан сказала, что их трудно оценить с литературоведческой точки зрения, потому что его стихи до сих пор не были предметом научного исследования. «Он был хорошо известен в Венеции и в стране в целом, а некоторые его стихи действительно прекрасны, – сказала она, – но при жизни он никогда не казался исключительным. Пока об этом рано говорить. Необходима временна`я дистанция, с которой и предстоит объективно интерпретировать его творчество».
Между тем наследник Стефани два года спустя после его смерти продолжал бесплатно работать на своих родителей в магазине овощей и фруктов, ежедневно вставал в половине пятого утра и – как и раньше – жил в однокомнатной квартире с женой и теперь уже с двумя детьми. К ремонту квартиры Марио супруги так и не приступили.
– Никола все делает не спеша и постепенно, – сказала мне Кристина Беллони. – Он заплатил специалистам, которые работали с наследием Стефани, и благодаря этому они смогли воссоздать образ Марио как поэта, писателя, критика и как гомосексуалиста – он был одним из первых, кто открыто признался в своей сексуальной ориентации; специалистам также удалось сохранить его коллекцию эротической литературы.
Через некоторое время после вступления в права наследства Никола Бернарди заказал каменное надгробие на могильную нишу Стефани на кладбище острова Сан-Микеле. Потом он попросил людей, работавших с бумагами поэта, подобрать подходящую цитату из его произведений для эпитафии. Специалисты нашли текст одной из речей, произнесенных Стефани, и Никола выгравировал ее на камне: «Я хочу, чтобы меня запомнили не столько как поэта, сколько как человека, который любил других».
Протесты Альберта Гардина и его обвинения по поводу причин печальной смерти Марио Стефани в конце концов стихли и превратились в невнятное ворчание. К 2003 году он полностью переключился на участие в шумных дебатах, связанных с установкой восьмифутовой статуи Наполеона, которая была подарена городу Французским комитетом через ведомство по защите наследия Венеции. Одни считали, что памятник надо принять, потому что Наполеон был частью венецианской истории – как бы ни оценивали его роль в ней. Другие, и к ним принадлежал Альберт Гардин, яростно возражали, называя Наполеона террористом, грабителем, предателем, варваром и вандалом. Эта антинаполеоновская партия призывала даже привлечь Наполеона к суду посмертно, то есть к проведению некоего подобия Нюрнбергского трибунала.
